как Вася Веселкин намекнул, что все исходит от властных людей и определяется, а массы? массы далеко, далеко…

Кладовая солнца.

Царь природы. Еще когда я был в «краю непуганых птиц» и записывал сказки, меня поразили певцы былин верой в своих героев времен Владимира Святого. Нам это – древняя словесность, а они этим живут.

Но какая же внутренняя связь может быть между человеком того времени и человеком со-временным?

На этот вопрос я отвечал себе образом Надвоицкого водопада: сколько существ всевозможных форм образуют струи воды, падающие на камни, и все-таки водопад един. Так и весь человек, падающий и восходящий, падающий во времени и восходящий, как восходящий «царь природы».

И еще после этой мысли мне приходит всегда другая мысль о себе: что мой жизненный путь в искусстве слова мне представляется прогрессивно восходящим и в каждый данный момент я знаю, куда мне идти. И все-таки я не прямо иду, а возвращаюсь назад домой, как певец былин, и оттуда самому неведомым путем, как будто просто прыжком по воздуху, оказываюсь впереди, в своем времени.

679

Вот почему и трудно расположить свои литературные опыты по непрерывно восходящей линии своих достижений.

Однако внутри себя эта линия существует, я прямо вижу ее, как лестницу.

На первой ступени этой лестницы мне казалось, что я покидаю свою родину, стремясь найти ее лучшее в какой-то другой стране, в каком-то «краю непуганых птиц», в какой-то земле, где иду я «за волшебным колобком». И всякую новую землю я как бы открывал, роднил, делал то самое, что делают все путешественники всех времен: расширял свою родину.

Мне казалось тогда, что я шел скорее мира и догонял его, и брал из него то, что мне надо было.

Но с некоторого времени, как я правильно где-то записал, у меня переменилось мироощущение, как будто я стал, а мир пошел вокруг меня.

Пусть я далеко спустя после этого куда-то ездил открывать новые страны и, действительно, по-своему открывал, и писал несравненно лучше, чем в юности («Корень жизни»), но все равно я уже пел в этих вещах о старом, как поет певец былин в наше время.

С тех пор, как я стал, моей мечтою было так писать, чтобы все меня понимали, как понимают все народную сказку. Я шел как слепой или человек с завязанными глазами. Чувство природы, сохранившееся в своем чистом виде, без искажения натуральных предметов только у охотников, мне очень помогло.

Успех моих охотничьих и детских рассказов для меня был не тем успех, что их все и у нас, и за границей стали хвалить, а что мог себя, как образованного и сложного индивидуума, утопить и так где-то под водой остаться в живых.

(Пояснить, как тонут совсем и как остаются декаденты поэзии: как ярко и легко можно писать о себе. Хорошо и легко об этом говорить, но как сделать? чтобы это была география, чтобы я мог в ней уснуть, «но уснуть не тем холодным сном могилы».)

680

Детские рассказы в этом отношении мне были еще показательнее, чем охотничьи, потому что детские рассказы, напечатанные в детских журналах, не попадают в поле зрения большой литературы и в них можно совсем бескорыстно продвигаться вперед.

Мало-помалу, набравшись сил, я дошел до той смелости, что когда был объявлен конкурс на лучшую детскую книгу, я принял его как вызов и получил первую премию. Ни Нобелевская, ни какая другая премия не могла бы мне доставить той радости, какую я получил от этой моей премии за детскую книгу.

Может быть, в несознаваемой глубине души все полвека, начиная с записей сказок в «Краю непуганых птиц», я стремился написать свою народную сказку со свои личным мифом, а не взятым со стороны напрокат у народа, как пишут у нас «сказки».

Но самая главная радость от «Кладовой солнца» мне была в том, что этой сказкой, наконец-то, открылся мой выход от маленьких вещей к большому сказочному роману.

5 Октября. Вчера весь день сыпал осенний холодный дождь и так осталось в ночь. Утро пришло в серых и местами твердо-синих облаках с просветами. Собираюсь ехать за картошкой на базар, но если пойдет дождь, не поеду: не привезут картошку. Не могу даже назвать это паникой (от речи Вышинского), а скорее всего, просто разумным расчетом: ясно, что хлеб будет дорогой, что денег взять негде, значит, картошку надо беречь.

Вчера закончил запевки к шести отделам книги «Моя страна».

Макрида Егоровна вступает в свои права козьей хозяйки. Сквозь эту Макриду я вижу целый ряд женщин. Все они представляют собой женщину, [другую] женщину… В сущности, это глупость и слабость, преодолеваемая особой женско-половой хозяйственно-домашней хитростью,

681

образующей власть через то, во что мужчина не входит. Женское движение показывает на каждом шагу, что женщина может сохранять свои высокие качества, женственность, совершенно отказавшись от того, что выставлялось как специфически женское. Ляля представляет собой самую яркую иллюстрацию этих двух миров. Страшно подумать, сколько хороших мужиков перемучилось от тех баб и сколько их тоже и били мужики…

Когда думаешь об этом бабьем мире, с какой благодарностью приходишь к Ляле! И так понимаешь по ней, что мужчина, освобождая женщину, освобождал и себя.

Вот Тагор пишет, что индусская женщина, совершенно подчиняясь мужчине, обретает над ним особую власть. Знаем мы эту власть! Князь Голицын дожил до 80 лет и не мог завязать галстук без лакея: лакей завязывал ему галстук и обретал власть, без лакея князь не мог выйти из спальни. Как мне самому казалась таинственна эта власть женщины, и как через Лялю все стало ясно.

Мне так странно стало, когда Ляля уехала и я остался один: казалось невозможно так жить. Но скоро ко мне пришло что-то очень знакомое, что-то очень привычное, с чем я жил всю жизнь, и я узнал его и вспомнил: это мое одиночество.

Жизнь моя с Ефр. Павл. и с моими сыновьями была особой формой одиночества. Как бы мне хотелось сейчас добыть побольше денег и отдать бы их Е. П. и Леве, чтобы я не чувствовал их обиды и они совсем бы от меня отстали. Тысяч бы по десять, и навсегда, и хорош!

Ляля этого чувства не понимает, она не может отказаться совсем от нравственной оценки отношений.

6 Октября. Чтобы настоящим быть художником, надо преодолеть в себе злобную зависть к лучшему и преклонение перед совершенно прекрасным. Зачем мне завидовать лучшему, если лучшее есть маяк на моем пути, и зачем мне падать перед совершенно прекрасным, если я в нем в какой-то мере, пусть даже в самой малейшей, но участвую,

682

и тем самым даже, что я им восхищаюсь, я участвую, и если даже я кланяюсь, то это значит: я узнаю.

Пишу «Мировую катастрофу». Пробовал пойти в поле, поискать с Норкой зайца. Было солнечно и резкий холодный ветер. Вдруг захотелось есть, и едва добрался домой: очевидно, израсходовал себя на «Мировой катастрофе». Ветер, однако, юго-западный и есть надежда, что завтра будет теплее. Начал колоть дрова. Отправил Map. Вас. в Москву.

7 Октября. Утро хмурое и теплое (ветер надул). Ночью из-за чтения «Брусилова» Слезкина (роман посредственный, но тема-то хорошая) перенес на себя с царя Николая мучения за нерешительность и не только понял, а видел явление правды большевиков.

Вспомнилось из истории с Обществом охраны природы: самый поганый приставленный к нам сексот поссорился с Протопоповым и Протопопов не выдержал и ушел. После того Мантейфель, разболтавшись, на заседании характеризовал Протопопова как человека с личным интересом: так вот где-то ему удалось путем участия в общественности хорошо обеспечить себя картошкой. Тут-то вот и следовало бы мне постоять за правду и утереть нос Мантейфелю: сразу бы я этим и за правду постоял, и утвердил бы свое положение. А я, проглотив лягушку, ничего не сказал. Так вот было и в семье моей: все питались моим благодушием, называемым иными «добротой».

Но в двух положениях я оказался настоящим человеком: в моем искусстве слова и в отношении Ляли. Тут мое о-прав-дание. вот почему я так крепко и держусь за них.

Вот почему тоже не мне осуждать всех этих наших Фадеевых и других, захваченных страстотерпцев власти: как-никак, а я все-таки дезертир их фронта, правда невольный (а «Жень-шень», оказывается, – до чего о себе!).

8 одном я, может быть, ошибаюсь и распространяю свою ошибку. Я исхожу из поэтического жизнепонимания и

683

принимаю бессознательно, что каждый человек в той или иной мере является непременно «поэтом в душе» и непременно должен что-то в этом смысле пережить лично, чтобы соединиться с другим человеком и войти в общество. Возможно, однако, что есть более короткий путь войти в общество путем простого чувства правды и способности стоять за нее. А скорее всего, может быть и так, что человек может быть одновременно и «поэтом в душе», и правдолюбцем.

Ночью пришла с Марьей Васильевной Ляля и принесла на себе яблоки и груши для посадки. Они с восьми утра доставали эти прививки и доставили их на место к часу ночи. От этой операции она ни жива ни мертва и, наверное, с неделю будет болеть. Не знаю, как отделаться от этого усердия, которое скоро должно кончиться еще одним инвалидом в моем доме. Продать если дачу – она все равно себе еще что-нибудь выдумает трудное. Думаю, что ее надо лечить режимом: та же болезнь, что и у Марьи Васильевны: спех до изнеможения.

8 Октября. Пасмурно, ветрено с севера, моросит. Как все смешано в лесу на дорожке: и шишки, и дубовый лист, и гриб в прутиках, и чего-чего только не брошено без порядка и смысла. Но что-то обратило мое внимание, и этот момент стал началом приведения всего в божественный порядок. Так помнить.

Мы с Лялей из восьми прививок посадили четыре яблони и одну бессемянку. Вот из-за этой бессемянки и вышла беда. Ляля знала, что все мое Хрущеве стояло на бессемянке, что это для меня священное дерево. И вдохновляясь этим чувством, она и совершила этот подвиг любви: вчера с восьми утра и до полуночи везла и несла сюда это дерево. А теперь больна.

Решил прямо по приезде в Москву начать с ней что-нибудь делать: показывать, исследовать, лечить.

Лени бы ее своей научить, беззаботности, легкомыслию, глупости, от которых все начинается (инициатива). Это новая моя мысль о тайне всякого начала.

684

9 Октября. Пасмурно, ветрено. Посадил сегодня последние саженцы. Соберемся – и завтра в Москву, и дальше уже буду на даче наездами.

В «Женихе» хорошо бы раскрыть сущность осмеянной «эмансипации» женщины: показать бы шкуру (т. е. старую женщину), из которой выползает змея (мудрость).

Начало непременно глупо, в том смысле