даже и для чего это все: для общего хозяйства на всей земле, и что если будет общее хозяйство, то не будет и войны.

90

Светлые окошечки в темных елках то и дело закрываются и опять открываются перелетающими с сучка на сучок, с ветки на ветку весенними перелетными птичками.

Вчера был день, когда зима прощалась с весной. Сегодня взялась за свое дело весна, весь день летел снег, и вместе с тем теплело и на ночь осталось выше нуля.

Под вечер мы гуляли с Лялей в лесу. – Не могу как-то, Ляля, переварить в себе, что ты была невестой монаха и женою Вознесенского и Лебедева. Не помню, в который раз она мне рассказала свою любовную историю. Как она убежала от Вознесенского («профессорша»). И как Олег, не понимающий жизни идеалист, вовлек ее в свои мечты и ничего не сознавая бросил ее одну в жизненную борьбу. Потом умер Вознесенский, и Лебедев открыл кампанию за ее руку. Видимо, он был в безумном половом угаре и на время удовлетворил себя с какой-то особой. Тут-то Ляля вдруг согласилась выйти за него. И когда вышла, он не мог ей дать ничего, кроме чувственности. – Вчера, – сказала Ляля, – был такой прекрасный день, сегодня ненастье. Жизнь моя прошла, как сплошное ненастье. – Ну, а как же теперь-то, со мной? – Ах, с тобой, ну, с тобой – какой тут может быть разговор… – Милая, – ответил я, – ты и на жизнь смотришь неправильно, как на природу. Сколько нужно пережить природе ненастья, прежде чем ей удастся создать, с нашей точки зрения, праздничный день. Надо научиться в ненастьях видеть грядущий праздничный день.

Беседа с аспирантом-геоботаником, недавно принятым в партию.

— Ирина, – спросил я, вы читали Евангелие? – Никогда. – А мать ваша? – Думаю, и мать не читала. – Но как же вы обходились: сколько знаете теорий, и логий, и разных «измов», но почему же у вас не шевельнулся ни разу интерес к теории любви? – В комсомоле это было трудно, на войне невозможно. И так выросло целое поколение. – Неужели мать вам не объясняла, что значит: люби ближнего как самого себя? Нет, не объясняла, но сама любовь у нас была. – Любовь

91

для своего обихода – так и курица любит. – А для чего же еще? – Для понимания того, чему вы служите. Если бы вы знали, например, что нравственный смысл партии, которой вы служите, есть любовь к ближнему. – А какая же может быть еще любовь? – Еще к Отцу нашему небесному, или как у Ницше говорится, любовь к Дальнему.

Так я говорил, а она слушала, и слова мои падали, как семена. – Неужели и этого не знаете, – спросил я, – что однажды вышел сеятель сеять и одно семя попало на добрую землю… Никогда не слыхали?

– Нет, не слыхала, ну и что же дальше? Тоже о любви?

– И какой еще любви! той самой любви, в которой многие падают и называют ее унизительною животною страстью. Царь же Соломон эту самую любовь вознес до небес и показал нам, что если захочет человек, то эта животная страсть сделается священной.

Возможный ответ Ирины: — Но если люди мучают друг друга и убивают, в конце концов, для дела любви, то зачем же им об этом говорить: они должны убивать, а мы им будем говорить о любви. Они перестанут тогда убивать и мучить?

– Нет, они не будут напрасно мучить и убивать, а только во имя любви. И такая борьба во имя любви называется правдой.

Увы, об этом чем-то никому сказать нельзя: это только для себя, и если все-таки скажешь, слова твои будут падать на землю камнями.

21 Марта. Всю ночь бушевал ветер, и слышно было в доме, как вода капала. И утром не пришел мороз: то солнце выглянет, то сомкнутся тучи и тряхнет крупой, как из мешка. И так быстро мчатся облака, и так зябко белым березкам, так они качаются.

Мышь скреблась. Достали Дымку – кота. Выдвинули все ящики. Заперли кошку и ушли. Через час приходим, видим на полу пятнышко, Дымка то полижет его, то ляжет

92

на него спиной, а пузом вверх. Сразу все поняли. И после этого мышь замолчала.

После обеда взялось солнце, и ветер постепенно стих, так опять мы провели [день]в лесу на мартовском пиру света. Ляля неузнаваема: никакой суеты и вся сосредоточена на себе: лечится чуть ни в первый раз в жизни, лечится, потому что это идет у нее за дело.

Луна взошла поздно, и лунный свет на снегу, остекленевшем от наста, давал отражения, похожие на морские.

22 Марта. С утра валил весь день неуемный снег. Из Москвы приезжал Павлик, муж Вали Майоровой, она продала в Переславле свой дом-развалюшку за 43 тыс.! и теперь переезжает под Москву. Он лейтенант и очень серый, хотя и член партии. Мне хотелось завести с ним умный политический разговор, и я ему сказал кое-что о Черчилле, кое-что о наших бедных русских людях и о страхе перед атомной бомбой. Собрав все усилия, чтобы сказать от себя что-нибудь умное, он, наконец, выговорил: – Да, конечно, бытие определяет сознание.

Игорь, мальчик, при отце Майорове в церковь ходил и очень был интересен. Теперь же при новом отце не ходит и говорит: – Этот папа у нас не святой, и мама теперь в церковь больше не ходит.

23 Марта. Молитва об узелке любви.

Воля приговоренных к смерти. Эта воля все крепнет, и теперь уже не говорят о петле. И Геринг не кается, напротив, он даже и шутит. В нашей стране Раскольникова и Пугачева, сказавшего: «Через меня, окаянного, Господь Русь покарал», – этого не было и, наверно, быть не может. Зато у нас есть нечто другое, более трудное для изъяснения.

Говорят о тишине: тише воды, ниже травы. Но что может быть тише падающего снега! Вчера весь день падал снег, и как будто это он с небес принес тишину. Этот целомудренный

93

снег в целомудренном мартовском свете младенческой пухлотой своей создавал такую обнимающую все живое и мертвое тишину! И всякий звук только усиливал ее: петух заорал, ворона звала, дятел барабанил, сойка пела всеми голосами, но тишина от всего такого росла. Какая тишина, какая благодать, что как будто чувствуешь сам благодетельный рост своего понимания жизни, прикосновение к такой высоте, где не бывает ветров и не проходит тишина.

Среди дня так потеплело, что на дороге в колдобинах, выбитых автомобилями, появилась вода.

Начало 7-й главы (2-я часть: «Перековка»).

Дедушка наш, беломорский сказитель Мирон Иванович, так нас учил:

– Сказки, деточки, не у одних нас в Беломорье, а у всего человека сказываются все об одном и том же – как добро в жизни нашей перемогает зло. Но каждый из всех людей ведет эту сказку по-своему. Так вот, деточки, когда начну я сказывать, не перебивай меня: тут я хозяин, а ежели кто вздумает перебивать, я в первый раз скажу: – Слушать не слушай, а врать не мешай. И во второй раз теми же словами скажу: врать не мешай, я к добру выведу. А в третий раз ежели кто перебьет, замолчу.

Так сказывал наш дедушка.

НАЧАЛО РАССКАЗА.

Идешь, а сбоку в глазу за редкими стволами деревьев – там подальше! – бегут домики длинной деревни. Остановишься на них посмотреть, и они остановятся и глядят на тебя всеми окошками.

НАЧАЛО РАССКАЗА.

В чистом белом поле показался лыжник черный, и за ним черным столбиком остановилась собачка. Лыжник побежал, собачка осталась сидеть черным столбиком. – Почему она за ним не бежит, – подумала Ляля, – почему и назад не уходит в деревню, если ей страшно бежать в чистом поле за лыжником? Почему она торчит в поле черным

94

столбиком? Поглядев еще раз в ту сторону, Ляля поняла: это и вправду был столбик, а не собака.

24 Марта. Пасмурно, погода как и вчера с утра готовится к таянью. Мы готовимся встретить Жульку. Это не вышло. Повалил необычайно густой снег, и до вечера валил, все в запас на весну.

Новые перспективы устроиться: показался флигелек в Дунино.

Философия этики чрезвычайно проста: в отношении к себе лично мы все идеалисты, и в смысле «Cogito ergo sum»*, и в смысле жизненных аппетитов.

В отношении же к ближнему все мы материалисты, одни в смысле материальной помощи ему, другие чтобы того же ближнего ободрать в пользу себя.

Как день и ночь получают единство в отношении к свету, так точно философия идеализма и материализма едина в отношении к человеку.

Идеализм – это отношение к Дальнему (через себя самого), материализм – к Ближнему. И если кто-либо заявляет, что он только материалист, это значит отношение к Ближнему. Точно так же и тот, кто определяется к Дальнему, идеалист, стремится уйти от ближнего дальше, в пустыню.

Церковь – это связь материального мира с идеальным, это поцелуй Бога, человека и твари.

25 Марта. Как и в тот раз после великого снегопада пришла великая тишина.

Определен в «Канале» план сказки и правды (Dichtung и Wahrheit**). Зуек – это сказка, Сутулов – правда. (Из «Кащеевой

* Cogito ergo sum (лат) — Мыслю, следовательно, существую -философское утверждение Рене Декарта.

** Dichtung и Wahrheit – поэзия и правда – так переведен на русский язык автобиографический роман Гете (пер. Н.А. Холодовского).

95

цепи» Алпатов и Несговоров.) Открылась правда (Падун вертел камень).

И Зуек исчез, сказка исчезла.

Время между уходом и приходом создать из того чувства, которое, помню, в детстве было между крестной смертью и воскресением: чувство трагедии.

Передать это чувство страшного времени разлучения Ближнего с Дальним в смерти Сергея Мироныча.

Помнить, что откровенная беседа (Анны со старухой на Карел, острове) будет выражением двух потоков духа, похожих на полет пчел: туда за взятком и сюда со взятком. Этот поток существует в жизни человека: туда к Дальнему, сюда к Ближнему. Надо быть благодатным, как Зуек, чтобы разрешить этот спор души, или «счастливым» в таланте, как определяет меня Ляля.

26 Марта. Роскошный крупный редкий снег из светлых облаков. Небо обещает солнце.

Хочу использовать свои страдания от кино для описания борьбы своего «хочется» с «надо», хочу решить эту борьбу в пользу «надо».

Коллектив каждого дома отдыха любит кино, у нас особенно. Я его ненавижу, потому что вытаскивают из меня насильно глаза, отчего на другой день болит голова и пропадает весь рабочий день. И уйти некуда: уйдешь – не впустят. Сидеть же в своей комнате – барабан в уши. Что делать? Все радуются, и Ляля с