поганки вырастают на этой почве, посмотришь только на них: Субботский, Лебединский, Кирпотин, Пузырь (все забываю его фамилию) и великое множество шкрабов марксизма, и все евреи! Если что выходит живое из этой сети, то берут или натурой (наивностью), или понимая марксизм как путь заграждения, который умело можно обойти. И мне он не мешал, пока я, умница, не полез прямо на колючую проволоку.

21 Ноября. Михайлов день

Ясно, морозно, злой ветер. Зима. -17.

Несильный [удар] от свидания с Фадеевым. Надо, впрочем, радоваться, что, проглотив пилюлю школьного марксизма, успел отстоять свой сборник в «Советском писателе» – раз, и возбудить ходатайство о шофере – два.

Читал в Б[ританском]С[оюзнике] речь Эттли* и понял, что в точности у нас большевики, у них меньшевики.

Завидую Михалкову, который, смеясь всем животом, схватил все ордена и все блага советской жизни. Дивный плут!

Национальное, русское все наше выметается, но из него выбирают что-то (напр., Пушкина). Просеивают через

* Клемент Эттли – премьер-министр Великобритании, британский политик, который сменил Черчилля в 1945 году.

365

какое-то сито русскую культуру еврейские шкрабы марксизма.

22 Ноября. Большой мороз. Тихо. Земля еле прикрыта снежком.

На слова Эттли о свободе индивидуума, свободе слова и демократии отвечать можно так же, как меньшевизм; они точно так же говорили и на их слова не посмотрели, потому что свобода слова приводит немедленно к зависимости. Принцип свободы индивидуальности нашел смерть свою в мировой войне. И точно так же теперь устанавливается принцип свободы коллектива, который должен процвести, увянуть и найти свой конец так же, как нашел конец свой принцип свободы индивидуальности.

Необразованный и талантливый парень Фадеев силен только тем, что необразован и тем самым смел, и может говорить авторитетный вздор.

Страшный суд.

Все, все у нас на земле, и не когда-нибудь, а сейчас, о чем только ни подумает человек – все уже есть и делается возле него. Так и Страшный суд: чем же это не страшный суд, как судят теперь. Вы не смотрите на тех, кто судит, что какие это, мол, судьи, Сашка с Ивашкой – знакомые человечки. На них не смотрите, через них только судят незнакомые судьи, и вы сейчас отвечаете не за свои лично грехи, а за грехи тех, кто вас породил.

Когда пришла «Аврора» и против Васильевского острова дала залп по Зимнему дворцу и потом пришло утро, октябрьское хмурое и сырое, то в эту природную хмарь вмешалось особое человеческое чувство сомнения, страха и чего-то еще такого похожего на то чувство, когда тебя ведут на суд и ты идешь, а судей нет: вместо судей люди, которые не знают сами, что делают. Тебя выводят к ним, но ты из-за них не видишь судьи, и они спрашивают, а отвечать тебе некому. Тут в этом чувстве Октября и было начало конца света. И это теперь продолжается, переходит

366

на другие страхи. И люди теперь только тем и заняты, чтобы как-нибудь спастись от конца.

Мы раньше думали, что там эта страсть остановится, что там загасят пожар. Но там загорелась война, и показала нам всем эта страшная война, что и там беззащитны против этого страшного суда, и что так будет везде, и что это есть именно конец света и его Страшный суд.

В Ветхом Завете нас били по заднице, в Новом стали бить по лицу.

23 Ноября. Ваня приехал.

Рассвет пришел серый – не теплеет ли?

Опыт с запоминанием дня удался: я всегда теперь буду помнить, какой день мы переживаем. Такое же упражнение необходимо с новыми людьми: запомнить, записывать, вспоминать. Пример: вчера был фотограф Васин от «Пионерской правды». (А то был у меня С.С. Толстой, читал что-то об искуплении, и я забыл, какой он и что читал.) Организовать особо внимание при встречах: сгущенное внимание образует запоминания.

Молитва как собирание силы внимания.

Внимание создает тот камушек, на котором стоял св. Серафим перед смертью.

Пишу XII главу «Канала». Необходимо дать в какой-нибудь форме.

Что теперь осталось в ССП от всех добродетелей Горького? И спрашивается, к чему все его добродетели? Чувствую, что как разгадалась загадка Фадеева, так можно бы разгадать и загадку Горького. Она мне вчера явилась в том, что он со мной что-то обходит, чего-то боится, в чем-то плутует, в чем-то глуп. Скорее всего, воспринял от Короленко какую-то настоящую правду, рос в своей славе в обход ее и боялся с ней встретиться. Когда же его сделали «великим», то он, конечно, стал жить во лжи.

367

Сегодня, к несчастью, идти на раут у Магницких. Использовать вечер как опыт внимания.

Пытаюсь понять сверху город (солярий) в гармонии и не могу. Надеюсь, что это придет.

Запирают воду плотиной и определяют силу ее на мельницу, вертеть колесо на человеческую пользу. Так бы вот и напрасную повсюдную женскую речь запереть и направить.

И запирают. Милиционер стал на посту и молчит.

24 Ноября. Продолжает теплеть. Среди дня мокро.

Вчера мучились скукой на банкете у Магницких (Андр. Никол. и Лидия Петровна), устроенном по случаю избрания профессора в члены-корреспонденты Академии наук. Молодая актриса театра Вахтангова (Елена Мих. Коровина). Говорят, очень талантливая, а по виду блондинистая девушка, могущая быть и милиционером, и кондуктором, и бухгалтершей. Муж ее, инженер Зайцев, из породы Кристи-Михалковых, черноокий, истасканный, больной. Мать Лены была средняя порядочная женщина. Старушка-библиотекарша из толстовского круга Екат. Васильевна Толстая (жена какого-то сына Толстого), была парализована, а теперь совсем ожила. Был проф. Северцев, блондин с узким и еще более удлиненным лицом от бороды, жена его армянка (стареющая). И еще был то ли глухой, то ли так молчащий с женой, у жены каштановые, ближе к рыжему волосы, у него длинные папиросы и больше у обоих никаких признаков для запоминания. Разговоры самые шаблонные, хозяйка носится, хозяин прячется в еде.

25 Ноября. У Вани мать умерла.

Вечер у Магницких в субботу теперь вспоминается как цирк: два клоуна натянуто смешат, а кругом сидят и силятся, чтобы от себя прибавить, хоть что-нибудь выжать из себя в поощрение клоунам.

368

Учительница рассказывала, что «Сталин наверно этого не знает»: как бы мог Сталин допустить, чтобы учителям русским, голодным, измученным вколачивали в голову евреи политграмоту, чтобы жестокость лишения хлеба соединить с жестокостью требования служения «идее». «Дошло до того, что хоть засучи рукава». Мало в этом утешения, дорогая! Идея, которую вам вколачивают в голову, есть воинственная идея нашего времени, и не у нас только, а во всем мире. И голодные не только у нас, а голодает 3/4 населения земного шара. А евреи – это слуги времени, они живут, чтобы не дать себя времени, а взять себе от времени все.

Подарок из Англии (перевод «Жень-шеня») был последним. Вдруг совершился перелом: раньше Англия («заграница») была нам масштабом культуры, и эта марка вдруг была брошена. И это было сделано не зря. В настоящее время той прежней опоры нам нет: смотреться больше некуда, везде духовная нищета и противопоставить нашей «идее» нечего.

Ваня рассказывал, что когда мать его была при смерти, то жалость ее оставила и она велела ему (любимому сыну) уходить: – Ступай, работай, чего ты время проводишь!

26 Ноября. Вот время какое: встаешь – хмуро, потом ясно, и наоборот, встаешь – ясно, а потом все захмылится. Вчера поутру небо было закрытое, а потом явился небывалый по зимнему день: нельзя было найти разницу с Мартом. Разве только, что вот нет снегу еще, а в Марте характерный голубой снег.

У Ляли опять и опять повторяется во сне приход Олега в суровом виде. «За что он мучит меня, – возмущается Ляля. – Он постоянно говорил мне при жизни: «Отложим Любовь до встречи на том свете». Что это за требование! И я понимаю еще в то время: мы были юные, мы жизни вовсе не знали. А теперь это говорить мне…»

369

Мне она объяснила, что это травма, то же, что у меня Инна* снилась лет пятьдесят.

Редко Ляля бывает в тоске, но после этих снов ходит весь день сама не своя. Ей очень скоро все надоедает: сейчас ей надоели мои дневники, особенно дача, гараж. Это естественно для ее натуры артистической, не нашедшей устройства в соответствующем труде, может быть, так же и матери, не имеющей ребенка. Она любит меня, как ersatz и своего личного таланта, и материнства. И конечно, по временам изредка она чувствует этот эрзац и тогда ей снится монах с его суровым упреком.

Два военных, поддерживая пьяного инвалида, спускались на эскалаторе и когда сошли с лестницы, то пьяного инвалида поставили как куклу, находя ему точку устойчивого равновесия. И когда инвалид, опираясь на костыль, удержался, бросили его и ушли. Публика разошлась, и осталась у метро молодая девушка, милиционер. Инвалид увидел ее и направился к ней. Запомнилось холодное отвращение в лице девушки.

27 Ноября. Солнечный день с легким морозцем. Болела голова после кошмарного сна, в котором я что-то забыл сделать и из-за этого произошло несчастье. Сначала я забыл на 5 дней навестить собак, Кенту и выжлеца. Когда вспомнил и пришел, выжлец кончился, а Кента лежала… Потом я взял пять маленьких цыплят и отнес их в поле и забыл, а вспомнил уже дома. Попросил Лялю сходить поискать их, а сам обещался собраться и догнать ее. Но когда я вышел из дому за ней, то забыл шляпу и вернулся. И так весь день прошел, и когда Ляля вернулась, измученная жарой, то сказала, что цыплят она не нашла и, значит, они погибли. А хозяйка цыплят была моя на Васильевском острове году так примерно в 1903-м, т. е. 43 года тому назад, когда мне было 30 лет.

* Инна – героиня автобиографического романа «Кащеева цепь», прототипом которой была Варя Измалкова.

370

За эти дни я постарался посмотреть на Россию из Америки, и жизнь наша оттуда представилась похожей на пьесу «Бранд» Ибсена. Мы идем, изнемогая, за Брандом, а истинный Бог, за которым бы нам надо идти est deus caritas*. И этот dues тоже у нас есть та личность, которую мы неминуемо пропускаем или приносим в жертву своего движения, своего будущего, как и, делая всякое обобщение, неминуемо пропускаем частность, и, таким образом субъект умирает в объекте.

28 Ноября. Вчера мы были в детском кукольном театре на «Аленушке». 3/4 пьесы сидел и думал: мне скучно, а может быть для детей хорошо? Когда же стало хорошо (к концу), перестаешь думать о детях, потому что было всем хорошо. Итак, конечно, не все, что хорошо, [хорошо] и для детей, но все, что хорошо для детей, должно быть хорошо и для взрослых. Вот почему, писатель, если ты