в подполье.
К вечеру приехала из Москвы Ляля, привезла шестерни.
Читал доклад Фадеева, и по обыкновению ущемило меня, когда я не нашел свое имя в числе писателей, представляющих советскую литературу. По всему вижу, что Фадеев не принимает меня, как и многие, конечно. Эта ущемленность с одной стороны, с другой стороны имеет какую-то лысинку свободы от стыда. Фадеев в конце доклада процитировал из иностранной прессы оценку Пастернака как героя – борца за индивидуальность.
В сущности, я тоже борец за индивидуальность, сохраняемую в личности, и за личность, включающуюся в общество. «Кладовая солнца» была таким моим достижением, доказательством того, что и в наших трудных условиях художник может сохранить свою независимость, и, значит, моя борьба больше Пастернаковской и означает борьбу не за индивидуальность, а за первенство.
581
В «Царе» предстоит мне сделать следующий шаг, т. е. как делали такие шаги борцы в церковной истории: при отстаивании единства церковного (у нас государственного) отстоять себя как личность, имея перед собой в виду не кардинальскую шапку, а крест. Вот теперь только начинаю понимать, как могли совмещать в себе, в своем текущем дне церковные борцы одновременно и сохранить в себе чувство всеобщего стремления к «быть» и необходимость креста: в синтезе этих двух тезисов «быть» и «не быть» и получается христианская радость жизни и мудрость.
Фадеев привел из иностранных газет: «Работа Шолохова, Эренбурга и т. д. в лучшем случае является образцом хорошей журналистики… Поэтому все написанное Шолоховым национально ограничено масштабом и целью… Только Пастернак пережил все бури и овладел всеми событиями. Он подлинный герой борьбы индивидуализма с коллективизмом, романтизма с реализмом, духа с техникой, искусства с пропагандой».
Все так, но… есть еще герой, Михаил Пришвин, которого ни национальность, ни масштабы, ни цели, ни самый индивидуум не ограничивают.
Борьба за первенство. Самое трудное место в борьбе за первенство приходит в борьбе со своей индивидуальностью: ее надо побороть так, чтобы люди на нее не обращали никакого внимания и видели одно только дело. Такую борьбу за первенство в древние времена называли смирением: святые отцы, смиряясь, величали церковь. Так и <зачеркнуто: Ленин и Сталин> наши большие революционеры, как бы даже стыдясь своей индивидуальности, показывались только в делах. <Вымарано: И даже в победе над немцами Сталин, надев маршальскую форму, совсем ею закрылся, как победитель, Сталин.>
5 Июля. Идет новая серия, июльская, жарких дней. Превосходная уборка сена. Купаемся всласть.
582
Работа над «Царем» перешла в стадию уверенности: я уверен, что выйдет вещь, только не уверен, что попадет в цель, т. е. [что] «Царь природы» будет признан».
Каждый человек по природе своей мученик, потому что каждый в конце концов так или иначе должен умереть, и большей частью в мучениях. К этому еще надо прибавить мучительную борьбу за существование и борьбу за первенство.
Начало главы: о первенстве. Разве у каждого человека нет своего особенного места, и не борется ли он за него, как борются животные только за одно свое существование? Это место есть свое собственное, где человек не может быть заменим другим, как заменяется одна изношенная шестерня другою. И так мы боремся в этом за свое место, за свое человеческое первенство, как борются животные за свое обыкновенное существование.
Привез пиломатериалы. Завтра посылаю Map. Вас. в Москву на завод за коробкой.
6 Июля. Очень жарко. Вечером подходила туча, но дождь не вышел. Приходил К.С. Родионов, ворошил сено. Договорились с Макридой о карауле дачи. Ляля училась спиннингу. Я два раза купался. Вечером со стороны Козина, как всегда по воскресеньям, заревел Утесов по радио. Бедный Утесов! он пел на маленькую московскую известную аудиторию обыкновенных и ему понятных людей. А тут слушают и поля, и луга, и река, и особенно над рекою высокие деревья, такие высокие, будто хватает до неба. Всем этим существам природы вместо слов дана форма, и между ними посредством этой формы бывает такой же разговор, как у нас на словах. Все эти формы внимали Утесову, этому маленькому человечку, как бы ему было бы стыдно, если бы он знал, что он поет тут на всех, на эти формы неба и месяца, и полей, наполненных пахучей рожью, и цветистых лугов, и главное, этих величественных
583
деревьев на высоком берегу реки с отблеском месяца. Бедный маленький Утесов!
7 Июля. Где-то идут дожди, и у нас при солнце прохладно стало. К вечеру, как и вчера, опять пронеслась туча, видно, как лился недалеко дождь, а нас туча и не задела.
Ходили к Перцову поглядеть, как он устроился в Салькове. Говорили о Хлебникове, Ремизове (он пишет о Маяковском «монументальную» работу). Перцов сказал, что в доме отдыха живет теперь академик физиолог Каштаньян, будто бы величайший приверженец моих писаний. Мы пошли с ним познакомиться. На пороге дома отдыха мне бросилась в объятия молодая красивая еврейка, моя читательница, успела мне сказать, что она была очень больна, ей попалось в руки мое «Избранное», она прочла и выздоровела. Каштаньян, маленький, серьезный, изящный армянин, мало улыбается, правдиво и сердечно сосредоточен, чрезвычайно просто и хорошо расположен. Пригласил в Армению, обещает рай. Я отвечал, что как только закончу работу, охотно приеду. Ляля в восторге.
8 Июля. Дожди где-то недалеко охлаждают воздух, и купаться не хочется. С каждым днем обретаю уверенность в том, что «Царь» у меня выйдет.
9 Июля. Наконец дождь к нам пришел и ночью побрызгал, а утром обложило все небо и моросит туманом.
Известно, что стручки акации, как только определятся в конце весны, так висят и висят зелененькие, полные семян все лето, пока не потемнеют и не растрескаются, напрасно выбрасывая свои бесчисленные семена. Да и вся растительная природа и низшие животные отличаются обильной и напрасной тратой семян, жизненной силы, образуя со всей жизнью основание пирамиды, на вершине которой – монах проповедует бессеменное зачатие и новую жизнь в свете незримом.
584
<Приписка: «Да умирится же с тобой»: Природа мирилась и начинала думать, как ей дальше жить, и Мария Мироновна зарыдала.> Надо бы показать примерами, как, когда, при каких условиях борьба за существование, присущая и водяной крысе, и мальчику, переходит в борьбу за первенство. (Разве что крысиный разум спасает себя, а Зуек спасает зверей, и он делается царем природы в тот момент, когда занимает первое место на острове, как вождь и спаситель.)
У Норки, моего спаниеля, течка. Мы ее поместили на балконе, и наша испанка там залезла на балюстраду, сидит там и ноет, если завидит, что внизу в траве сидит, мучится какой-нибудь ее кавалер. Сегодня пришел к ней Бобик из дома отдыха Академии, маленький подхалим, провожающий в лес за корочку всех отдыхающих. Увидев нас, подхалим прилег в траву, а Недоступная сильнее заныла.
– Мне жаль маленького подхалима, – сказала Ляля, – какая жизнь! там любовь ко всем за корочку, тут же любовь для себя – и еще хуже! Недоступная не дает ему даже корочки хлеба.
– Милая, – ответил я, – ты жалеешь собаку, а мой друг, хороший человек, большой поэт, всю жизнь свою был в таком положении: 20 лет писал стихи за корочку славы, и Недоступная не дала ему даже корочки хлеба.
– Что же он, умер от голода?
– Да, конечно, в конце концов от этого голода, от Недоступной он и застрелился.
Если бы знать в то время, что Недоступная мучится желанием сама не меньше подхалима и что не от нее самой зависит все, а от балкона высокого. И еще бы, и еще больше бы надо было знать, что и балкон разделения создан самим поэтом, что если бы не было балкона, поэт бы его выдумал: недоступность.
Перцов – это осколок дьявольской компании вокруг Маяковского, какой-то вид окаменевшего черта.
585
10 Июля. Влажное, солнечное, насыщенное парами утро, внизу везде собираются и поднимаются над лесами голубыми серые сплошные облака.
Вчера приехала Зинаида Николаевна. Обещают в субботу привезти коробку скоростей. В работе подошел к необходимости дать картину аврала.
Бывает момент у художника-портретиста, когда свое собственное представление, окрепнув, успешно борется с тем, что дает от себя натура, и художник уже не может сам сказать, похоже ли его изображение на модель. Ставлю вопрос, всегда ли такое расхождение правды и выдумки есть признак неудачи. Сейчас я думаю, что это да, что раз художник ищет, как опоры, суда со стороны, он сбился с пути. При полной удаче художник сам лучше всех знает о своем произведении.
11 Июля. Проходят жаркие и парные дни. Во второй половине дня собираются тучи, брызнет чуть-чуть дождик. Вчера даже гремела гроза, но дождь вышел опять слабый.
Появился Атос, гордон (1 год 6 мес.). Художник Лучиш-кин Сергей Алексеевич предлагает мне его, чтобы отделаться и поместить собаку в хорошие руки.
С Ляли нечего и взыскивать литературу, ее надо понимать женой великолепной, каких бывает на свете очень немного.
Липы цветут. Липы цветут, и пахнет липовым медом. Между липами в луче солнца стоит в воздухе на своих крылышках та знакомая с детства золотистая мушка. Найдешь на нее, – посторонится; пройдешь, оглянешься – стоит в воздухе на прежнем месте; и, бывало, спросишь себя: – Зачем она, имея крылья, стоит на одном месте? Так этот вопрос и остался без ответа, и мушка забылась. А вот теперь опять вспомнилась, и ответ пришел в голову такой,
586
что всем бескрылым лететь хочется, а у кого есть крылья и он всегда может летать, то, наверно, в праздник, когда липы цветут, хорошо и постоять.
Кончаю «Царя», остается немного, и 14-летний труд оправдается, нет – так пропадет, никто не разберет, о чем я писал и чего я хотел. Так вот и сходится жизнь к кончику, будто я рыба и вхожу в узкую мотню. А раньше, бывало, не только людям дивился, но и собакам, кончающим жизнь на гону. Это самая славная смерть, на гону, только лучше, конечно, чтобы успеть зайца нагнать на охотника.
Вчера ходил первый раз с гордоном Атосом, совсем дикая собака. Кое-как справлялся. Сегодня он искусал Лялю, и приходится возвратить хозяевам. Так вот с тех пор, как Ляля появилась в моем доме, так охотам моим пришел конец. Началось с удаления Лады, потом Джони (теща капризничала), и так охоты мои кончились и начались заботы. И, конечно, все так и надо, и я поднимаюсь выше, и вообще прежняя моя жизнь – это глупая жизнь, но… она была беззаботная: хочется это что-то вольное вернуть, и не выходит. Так старики вспоминают время старое, когда в Москве по утрам все ели горячие Филипповские калачи и стоили они большие
