скажите мне сами, почему вы-то не сгорели на этом костре?

Ответ: – Не загорелся, Зинаида Николаевна! В то время как Авраам сложил костер и я лег в него, как сырое полено, на небе была вечерняя заря. По молитве Авраама огонь сошел от зари, костер загорелся. И Авраам, увидев, что я сырое полено и не горю, выбросил меня из костра. Никаких сознательных мер избежать костра я не принимал: просто не загорелся и скорбел об этом. А вы?

Она пробовала мне доказать, что, конечно, костер (жертва, Голгофа) есть самая сущность христианства, но воля Божия назначает, кому надлежит душу свою погубить за друга, кому, как Пушкину, талант души своей сделать светом для всех.

Я очень боюсь, что Ляля, восставая на свою Зину, присоединяется к тому хору болельщиков жертвы, к тому дыму жертвенного костра, который временно способен закрыть даже солнечный свет.

, Но в существе своем Ляля живет, конечно, милостью Божией и никак не тянет всех на костер.

9 Августа. Жаркий день с грозовым дождем при солнечном свете.

Праздновали у Мутли рождение его 7-летней девочки Ани. Был музыкант Белов. <Вымарано: Разговаривали о генетике <нрзб.>, по которой можно видеть негодную муштру.>

Мне мелькнула мысль, что главу «Аврал» следует построить на противоположном начале: скажем, обратном той связи, в которой сливаются капли воды; пусть связь образуется под давлением (оно – давление – не морально, а стихийно).

<Вымарано: У нас и давление, и власть, и муштра, и самое государство, и весь советский быт вызывает мысль о том, что бытие определяет сознание в обратную сторону.>

612

Фактически происходит разделение земного бытия, «здесь» и по ту сторону: здесь государство, там коммуна, здесь по способностям, там по потребностям. Каждый, однако, знает, что сам он лично не успеет заслужить, достигнуть идеала и люди достигнут после его смерти… т. е. не все ли равно, если сказать «в царстве небесном». Но, скорее всего, теперь уже нет никаких твердых идей, и остается только сила государственного давления под воздействием международного положения.

По всей вероятности, для капиталистов опыт наш раскрывает глаза на рабочую ценность социализма, точно так же, как и нашим социалистам раскрылась уже рабочая ценность свободы индивидуума <вымарано: в капитализме>. Дай Бог, чтобы не война определила сочетание той и другой силы, а мирная жизнь.

10 Августа. Утро божественное или чудесное во всем смысле слова. Приехала Map. Вас., привезла приглашение Ляле на свидание с Фадеевым. Надо сочинить письмо Фадееву в том смысле, чтобы издать собрание сочинений.

Дорогой Александр Александрович!

5-го Февраля 1948 года мне будет 75 лет от роду (р. 1873 г.). И мне хотелось бы воспользоваться этой датой, чтобы иметь возможность сосредоточить все свои силы только на творческой работе, а не на борьбе за существование. Я напомню Вам, что 15 лет тому назад я обратился лично к Вам ко дню моего 60-летия с просьбой издать мои книги. Вы с Горьким устроили мне это издание в пяти томах, и все 15 лет это собрание издавалось и до сих пор не кончилось: 5-й (и лучший) мой том консервируется приписка: перед войной> «Государственным издательством», и я удовлетворился и существую изданием «филейчиков» (т. е. «Избранных»), которые разные издательства, помогая мне и себе, вырезают из моих сочинений.

Теперь я прошу Вас по случаю 75-летия начать новое издание моих сочинений, хотя бы листов на 100, в «Советском писателе». Пусть и на этот раз издание будет

613

продолжаться не один год, но зато это уже наверно будет последним изданием при моей жизни, и при поддержке [финансовой] я могу сделать следующие <зачеркнуто: важные> работы:

1) Закончить <зачеркнуто: не озираясь на нужду> роман, который пишу урывками 14 лет.

2) Привести в порядок свои живые архивы, живые в том смысле, что из них можно выкроить несколько современных книг.

3) Дать возможность самому автору описать свою жизнь, какая она была, а не <зачеркнуто: тратить потом огромные деньги на легенды, создаваемые литературоведами> затруднять потом литературоведов легендами [построенными] на догадке.

Как видите, предложение мое имеет некоторый смысл и с финансовой стороны, если, как я надеюсь, писания мои после смерти не сразу будут забыты.

10 Августа. Стоят дни как величайшие праздники, на которые у людей не хватает силы благодарности.

Читаю газеты и думаю о следах политиков на бумаге, как о заячьих следах на снегу: кажется, следы как следы, а оказывается, у зайцев на следах задние ноги впереди. Так и политиков надо понимать: передние мысли прячутся позади. Когда этому научишься, то можно с интересом читать газету.

Понимаю, что Америка хочет создать капиталистический интернационал, а мы – социалистический. Там и тут национальному суверенитету подписан смертный приговор. Но цари наши всю землю нашу собрали в одном куске, и вопрос о колониях совершенно исчез… А в общем, время, конечно, работает на славянские страны, и когда время за нас, то все хорошо.

Вот это самое именно, что время за нас, и создает такое положение, что, будучи отрезан от движения мировой философской мысли, не чувствуешь своего личного падения.

614

Вечером пришел столяр Василий Иванович и сказал нам, что в Иславском продается хорошая коза. Я сел в машину с Лялей, в Иславском нашли бедного человека, мечтающего о собственном доме: хочет купить за 10 тыс. в Звенигороде полдома, продает козу, картошку и все, только бы жить в своем доме. Я дал ему, не торгуясь, сколько он просил, 1600 р., и увез Катю, молодую козу с большими рогами, домой. Теперь у меня две козы – Зорька и Катя.

11 Августа. Думал, не может быть дня лучше вчерашнего, а вышло, кажется, еще лучше, вышло то, о чем говорят в ектений: дня всего совершенна, свята, мирна и безгрешна.

Сомнение – это чисто личное свойство. Так вот, про себя, конечно, каждый должен сомневаться в существовании даже и Бога, и религиозный процесс в душе человека протекает как борьба с отрицанием, приводящая к победе утверждения вроде: «нет Бога, кроме Бога». Но этот процесс борьбы выходит из недр своей личности к другому человеку как утверждение, исключающее всякое сомнение. Простой, наивный человек, потребитель религиозного творчества, принимает готовое утверждение.

<На полях: Душа трепещет, как листик на паутине.>

Пророк говорит: – Нет Бога, кроме Бога! – И так, отклоняя путь своих сомнений, сам верит, конечно, в свое утверждение и тем самым освобождает других от необходимости переживать сомнения: так образуется пастырь и его стадо.

И у нас в Сов. Союзе этим самым путем были связаны массы. Их жизнь «на веру» таит в себе огонь какой-то внутренней энергии, и около этой-то энергии ходят политики наши, понимая силу ее по прошлой революции.

Наши политики гасят сомнение в массах идеалами «культурной жизни», устраняя из поля зрения все дурное как случайно переживаемое. «Мещанина» они понимают в массах и его «ширпотреб» объединяют понятием «культурной жизни».

615

Спасая собственную жизнь, убивает на войне человек человека, и так же в мирной жизни, спасая себя от страшного долга палача, он приказывает другому человеку быть палачом. Скажут нам: есть приказы добра и есть приказы зла. Пусть! но все эти приказы, перемежаясь в зле и добре, сводятся к тому основному приказу основного человека, который вышел из тайных своих сомнений в утверждении: «Нет Бога, кроме Бога» и пр. Это утверждение и есть родник всех приказов.

Итак, в основе пророк, победитель сомнений, предлагающий свою веру в приказе для масс как готовое блюдо.

И рядом с пророком – исполнитель его приказа, первый палач, Великий Подхалим, человек, понимающий дело (наверно, еврей), исполненный всяких сомнений, но знающий цену утверждения пророка, связывающего безумную, хаотически разрушительную волю масс.

И ты, Михаил, помни, что твоя задача – обойти Великого Подхалима чистотой твоей веры… NB. Оставим на будущее, зная вперед, что все разрешается в «будьте как дети», имея в виду дитя в собственной своей душе.

NB. У меня это дитя в творчестве рождается: я действительно, как мать, рождаю это дитя и им убеждаю людей, своих читателей; и Ляля содержит это дитя в чреве своем, и думаю, что это самое чувство святости нерожденного является ее внутренним критерием всего, что в церкви можно назвать Великим Подхалимом (попом).

В этом и есть тайна и очарование моей богородицы, и ее такая неувязка с добрыми делами старых дев христианства, и какая-то близость особенная и сходство со мной. —

Доктору Топчияну. Дорогой Сергей Захарович, у меня есть два сына, Петр, благополучный биолог, и Лев, известный Вам мученик литературы и фотографии. Сын Петр, не видав Льва больше года, когда свиделся с ним, то ужаснулся деградации его общего вида, приехал ко мне и создал в моем воображении картину катастрофы.

Вы, Сергей Захарович, как врач, а может быть, тоже как отец, поймете это болезненное чувство ответственности

616

личной в слепом родовом воспроизведении человека. Никаким размышлением тут не отделаешься от этой ответственности. Я бросился к доброй Александре Николаевне, и она, в свою очередь, бросилась к Вам за помощью и наделала Вам столько хлопот.

Между тем этот самый Лев <приписка: мученик и мучитель> собрав силенки, достал себе фотографическую командировку от журнала «Искусство» в Астрахань на рыбные промыслы. И, ничего не сказав мне, позвонил Вам и отказался от путевки.

Если бы я знал о решении сына путем личного усилия выйти из состояния болезни, я бы непременно бросился к Вам на радостях все объяснить и поблагодарить Вас. Но я сижу в деревне под Звенигородом, погруженный в свою работу.

Я знаю, Сергей Захарович, что Вы меня поймете и простите. Но я затрудняюсь в том, как и чем я могу отблагодарить Вас за бескорыстное человеческое Ваше отношение.

Разве вот что в Октябре поеду в Армению и напишу книгу о Вашей родине. Давайте на этом остановимся: напишу книгу, и чудесный Арарат спасет меня в Ваших глазах так же, как однажды спас Ноя Праведного с его ковчегом, наполненным всякими животными.

Прочитал это письмо Ляле, и на том месте, где Ной, она оборвала меня: – Что ты, что ты! он коммунист, а ты ему о Ное Праведном.

12 Августа. Рассветает в тумане, и только к семи утра из тумана выходит жаркое солнце. Лето в зените!

В профессии нам дается задача преодоления необходимости и средство к этому – поведение, т. е. отношение к своему таланту с прилежанием и вниманием.

У Раисы движение в профессии идет за счет служения семье, причем формальное служение в смысле борьбы за существование остается, а душевное прикосновение исчезает. В душе торчит вечное «как?» художника, а дети,

617

перекидываясь с предмета на предмет, требуют непрерывного внимания к себе. Остается, как она говорит, найти гувернера, сдать ему черновую