зарею плачущей простилось вновь,

Охотиться Адонис стал румяный:

Любил он травлю, презирал любовь.

Его, спеша, Венера настигает,

Как волокита дерзкий, обольщает

И говорит: «О, лучший цвет полей,

Меня прекрасней втрое, несравненный,

Румяней роз, белее голубей,

Укор для нимф, прелестней плоти тленной;

Природа предрекла, создав тебя:

Лишь ты умрешь, погибнет мир, любя.

«Не откажи мне спешиться, о диво,

И привяжи к луке узду коня;

За то в награду ты узнаешь живо

Сладчайшие все тайны от меня.

Здесь сядь, где змей шипенье незнакомо:

Тебя, целуя, задушу истомой.

Но не пресыщу губ твоих, — верней

Средь изобилья сытость позабудут;

Ста поцелуев будет мой длинней,

А сто их одного короче будут;

Нам летний день покажется за час,

В такой утехе пролетев для нас».

Тут, влажной завладев его рукою,

Сил воплощеньем жизненных, она

Целебной для богинь росой земною

Ее зовет, дрожа, возбуждена.

Желанье множит силы опьянелой:

Его с коня она срывает смело.

В одной руке ее была узда,

И привлекала юношу другая;

Краснеет он с досады и стыда,

К такой игре охоты не питая.

Она, как уголь пламенный, красна,

Он красен от стыда, но кровь хладна.

На сук обломанный вмиг намотала

Венера повод (как любовь спешит!);

Привязан конь; она стараться стала

Связать и всадника, что с ног уж сбит,

Как бы сама хотела быть им сбитой;

Он — силы раб, не страсти, век несытой.

Лишь он упал, простерлась и она;

Им были локти, бедра их опорой;

Вот треплет по щеке его, нежна;

Он хмурится, браниться стал, но скоро

Ему смыкает поцелуй уста:

«Браниться будешь, не откроешь рта».

Он от стыда горит; она слезами

Жар гасит девственный его ланит;

И после золотыми волосами

И ветром вздохов осушить спешит.

Бесстыдницы дает он ей названье;

Дальнейшему кладет предел лобзанье.

Как перья птицы, мясо клювом рвет

Терзаемая голодом орлица

И, поглощая все, крылами бьет,

Пока не стихнет голод или птица, —

Так лоб она целует, щеки, бровь,

И, только кончит, начинает вновь.

Он, не сдаваясь, силе уступая,

Лежит, дыша в лицо ей, недвижим;

Она же пар зовет, его впивая,

Небесной влагой, веяньем благим;

Ей жаль, что не цветник ее ланиты,

Столь освежающим дождем омытый.

Как птица в сеть попав и присмирев,

Адонис стих в объятиях Венеры;

Сопротивленье, стыд, в нем вызвав гнев,

Глазам придали красоты без меры;

Так полная река, когда ей вод

Прибавит ливень, берега зальет.

Она все молит, молит, напевая

В прелестное ушко прелестный вздор;

А он все сердится, стыдом пылая,

Иль, побледнев от гнева, хмурит взор.

Еще милей он кажется, краснея,

Ее в восторг приводит он, бледнея.

Ей люб Адонис, как он ни гляди;

Своей рукой она клянется дивной

Не оторваться от его груди,

Пока он слез, что льются непрерывно

Из глаз ее, не примирит с собой,

Долг уплатив тем поцелуем свой.

Тут он лицо свое приподнимает;

Так выглянет подчас нырок из струй

И, встретив взгляд чужой, опять ныряет;

Готов Адонис дать ей поцелуй;

Но, лишь к устам ее близка пожива,

Свои, зажмурясь, он отводит живо.

Так в зной не жаждал путник свежих вод,

Как жаждала она своей услады:

Спасенье видит, но его неймет;

Пылает вся среди речной прохлады.

«О, сжалься, — восклицает, — мальчик злой!

Прошу лишь ласки: страх откуда твой?

«Как я тебя, так и меня молили,

И сам суровый, грозный бог войны,

Чьей мощной выи битвы не склонили,

Которым все враги побеждены,

И он, мой пленник, раб мой, домогался

Того, что взять ты ныне отказался.

«У алтарей моих свой крепкий шлем

Повесил он, копье и щит чеканный;

Он научился танцам, играм всем,

Забавам, шуткам, — стяг презрев свой бранный,

Мои объятья полем битв избрав,

Из ложа моего шатер создав.

«Так властелина я поработила

И на цепи из алых роз вела;

Булат слугою сделавшая сила

Рабой презренья моего была.

О, не гордись, не похваляйся властью

Над той, что бога битв смирила страстью.

«Губами прикоснись к губам моим

(Мои красны, хотя не так прекрасны),

Тот поцелуй ведь будет и твоим.

Что смотришь в землю? Взор впери свой ясный

В мои зрачки: твоя в них красота.

Слились два взора, что же не уста?

«Иль стыдно целовать? Зажмурься снова,

И я зажмурюсь, — станет ночь тотчас:

Двоих лишь услаждать любовь готова;

Играй же смело, — не увидят нас;

Фиалки, заменившие нам ложе,

Болтать не могут и понять нас — тоже.

«Пушок, покрывший нежные уста,

Незрелость выдает, но все ж ты — милый.

Не упускай же время: красота

Быть не должна сама себе могилой.

Так во-время не сорванный цветок,

Себя снедая, вянет в краткий срок.

«Будь я дурна, морщинами изрыта,

Подслеповата, сгорблена, худа,

Истощена, недугами разбита,

Суха, груба и холоднее льда, —

Ты мог бы отстраниться от презренной;

Но как гнушаться мной, столь совершенной?

«Нет ни морщинки на моих висках;

Глаза подвижные блестящи, серы;

Прелестно тело, мозг горяч в костях;

Растет с весною красота Венеры;

И, мнится, влажная моя рука

В твоей растаять бы могла, легка.

«Лишь повели, речами очарую

Иль понесусь по лугу легче фей;

Не оставляя следа, затанцую,

Как нимфа, пряди распустив кудрей.

Любовь — подобье духа огневого

И не упасть, но вознестись готова.

«Докажут это слабые цветы!

На них лежу, но их не приминаю;

Два голубка с утра до темноты

Меня по небу носят, где желаю.

Когда любовь, мой мальчик, так легка,

Как может быть лишь для тебя тяжка?

«Иль ты в себя влюбился, полагая

Снискать любовь одной руки другой?

Так обольщай себя, вновь отвергая;

Кляни пленившего, пленен собой.

Вот так Нарцис погиб в самозабвенье,

В ручье свое целуя отраженье.

«Уборы созданы, чтоб их носить,

И красота, чтоб чувствам быть в угоду;

Трава, чтоб пахнуть; факел, чтоб светить;

Жить для себя — обманывать природу.

Зерно дает зерно, цветок — цветы;

Твой долг рождать, как был рожден и ты.

«Как можешь ты вкушать плоды земные,

Не дав земле своих плодов вкусить?

Должны рождать все существа живые;

Ты сам умрешь, потомство будет жить.

Так ты себя переживешь нелживо,

Пока твое подобье будет живо».

Тут пот царице тело увлажнил:

Тень отступила от четы лежащей,

И облаченный в зной Титан вперил

В них ока пламенного взор палящий;

Желал бы он, став этим вот юнцом,

С ним поменяться местом и лицом.

Адонис, потянувшийся лениво,

Из-под нахмуренных бровей своих

Угрюмо глядя, сумрачно, гневливо,

Как смотрит небо из паров густых,

Воскликнул, морщась: «Брось любви упреки!

Я ухожу: печет мне солнце щеки».

Она в ответ: «Так юн и так жесток!

Чтоб убежать, предлог ты выбрал слабый:

Небесных вздохов выдыхая ток,

Светила жар я охладить могла бы;

Тебя под сень моих волос укрыть;

Слезами, если вспыхнут, погасить.

«Сияя с неба, солнце жжет сияньем;

А я лежу меж солнцем и тобой.

Но не опасно мне оно пыланьем:

Меня сжигает взор палящий твой;

И будь я смертной, тут бы умерла я,

Меж вышним солнцем и земным пылая.

«Ты каменный, ты твердый, как булат?

Нет, тверже камня, — дождь его смягчает.

Любви не знал ты, женщиной зачат?

Не знал, как страсть несытая терзает?

О, если б мать твоя такой была,

Она тебя родить бы не могла.

«Чем заслужила я твое презренье?

Мои мольбы тебе опасны чем?

Иль поцелуй для губ твоих — растленье?

Скажи, но нежно, а не то будь нем.

Дай поцелуй, его с лихвой верну я,

Два, если хочешь, дам я поцелуя.

«Стыдись, холодный камень неживой,

Раскрашенное дивно изваянье,

Кумир, лишь взоры тешащий собой,

Не человек, подобье только, званье;

Нет, ты не муж, хоть мужествен на вид:

Муж и без просьбы ласками дарит».

Ее язык сковало нетерпенье,

Порывом страсти удержав его;

Лицо, пылая, выдает смятенье:

Не выиграть ей дела своего,

Судье в делах любви: она рыдает;

Молила бы, — рыданье ей мешает.

То головой, потупив взор, тряхнет,

То, глядя на него, руки коснется;

Руками, словно лентой, обовьет;

Связала бы, да он не поддается;

Но попытайся он порвать их круг,

Она сплетет персты лилейных рук.

«Любимый, — говорит, — в кольце ограды

Слоновой кости заключен ты мной.

Я — парк, ты — мой олень; ищи услады

Где хочешь, — на горе и под горой.

Когда ж холмы тебя не утоляют,

Спустись туда, где родники пленяют.

«В пределах этих мало ли услад?

Прелестный дол, высокая равнина,

Холмы округлые, а в дождь и в град

Тебя укроет в зарослях ложбина.

Оленем будь, когда я парк такой;

Лай тысяч псов твой не смутит покой».

Адонис усмехнулся, полн презренья,

Две чудных ямки подарив щекам;

Амур их создал, — в эти углубленья

Он лег бы, если б он убит был сам;

Заранее он знает непреложно:

Где жил Амур, быть мертвым невозможно.

Раскрылись, чтоб вместить ее любовь,

Две милых, дивных ямки на ланитах.

Безумной, ей ли обезуметь вновь?

Второй удар что значит для убитых?

Любви царица, ты любить должна

Улыбку, что презрения полна.

Что делать ей? Что ей сказать, постылой?

Слова иссякли, муки все растет;

Уходит время, прочь стремится милый,

Из рук ее он рвется, как из пут.

«О, сжалься! Приласкай!» — она взывает;

Но, вырвавшись, к коню он убегает.

Ho тут, в кустах невдалеке пасясь,

Кобыла сильная и молодая

Коня завидела и понеслась;

Она храпит и громко ржет, взывая;

И конь, привязанный среди ветвей,

Порвал узду и мчится прямо к ней.

Он вскачь несется к ней со ржаньем гордым,

Плетеную подпругу в клочья рвет;

Он, землю раня, бьет копытом твердым,

И в недрах гром гремит, как бы с высот.

Конь удила стальные разгрызает:

Чем был смиряем, сам он то смиряет.

Насторожились уши; поднялась

Его всегда свисающая грива;

Впивают воздух ноздри, распалясь,

Пар, как из горна, выдыхая живо;

Глаза сверкают, как огонь, и жгут, —

Отваги пыл, желанье выдают.

То рысью пустится он мерной, ровной,

В величье кротком, скромно горделив;

То на дыбы взовьется, скачет, словно

Сказать желая: это сил прилив;

А этим взоры я прельщаю страстно

Кобылы, что вот там стоит, прекрасной.

Чт_о_ гневный окрик всадника ему,

И «полно» льстивое, и «стой, куда ты»?

Чт_о_ шпоры острые, узда? К чему

Чепрак нарядный и убор богатый?

Пред ним она, и лишь она пред ним;

Не привлечен гордец ничем иным.

Как ни старался бы, коня рисуя,

Художник жизнь искусством заменить,

С природой спорить в мастерстве рискуя, —

Живого мертвому нельзя затмить;

Так этот конь всех превосходит рвеньем,

Повадкой, мастью, костью и сложеньем.

Коротки бабки стройных, крепких ног;

Копыта круглы; густы, длинны щетки;

Глаз полон, грудь могуча, круп широк,

Мала головка, ушки же коротки.

Коню лихому нужно одного:

Лихого всадника в седло его.

Вот, в даль умчавшись, стал он и воззрился;

Вот прянул, лишь волос взметнулась прядь;

Вот вперегонки с ветром он пустился;

Бежит ли он, летит ли, — не понять.

В хвосте и в гриве свищет вихрь, играя,

Как два крыла пернатых, их взвевая.

Смотря на милую, он ржет; она,

Как будто понимая, ржет ответно;

Как женщина, вниманьем польщена,

По виду же капризно-неприветна;

С презреньем отвергает пыл коня,

Копытом от себя его гоня.

Тут, приуныв, он хвост свой опускает,

Которым, как опущенным крылом,

Разгоряченный круп свой освежает;

Он бьет копытом; мух он ловит ртом.

И милая, заметив, как он взбешен,

Смягчилась вдруг, и конь был вмиг утешен.

Хозяин пробует коня поймать;

Но тут кобыла дикая в испуге,

Чтоб не попасться, понеслась опять;

За нею — конь, стремясь к своей подруге.

Как бешеные, мчатся в лес стремглав,

Ворон, их обгонявших, перегнав.

Адонис сел, погоней раздраженный,

Кляня строптивый норов скакуна;

И вновь Любви, любовью истомленной,

Возможность счастье вымолить дана.

Ведь говорят, — втройне любовник страждет,

Чье сердце тщетно высказаться жаждет.

Закрытая пылает жарче печь,

Запружена, река бурлит, вздымаясь;

Так с затаенной скорбью: только речь

Огонь любви смиряет, изливаясь.

Но если сердца адвокат молчит,

Клиент совсем отчаяньем убит.

Он покраснел, ее приметив близко,

Как уголек, что ветром разожжен;

На гневный лоб надвинул шляпу низко

И в землю взор потупил он, смущен,

Как будто бы ее не замечая,

Исподтишка ж за нею наблюдая.

О, стоило за нею наблюдать,

Как приближалась, крадучись, к упрямцу!

Как цвет лица менялся, чтобы дать

То бледности победу, то румянцу!

Вот только что была совсем бледна,

И вдруг зарницей вспыхнула она.

Вот подошла, колени преклонила,

Как бы любовник, перед ним с мольбой;

Одной рукою лоб ему открыла,

К его лицу притронулась другой.

И на щеке, нежней ладони нежной,

Остался след, как бы на глади снежной.

Что за борьбу ведет со взглядом взгляд!

К его глазам ее