не изменит вкус горько-соленый».
Она ему сказала: «Предназначен
Но вот поток-разврат, могуч и мрачен,
Ворвался в кровь, и если зло, обман
В тебя вольются, ими обуян,
Ты, океан, не их поглотишь вскоре,
А загрязнишься сам на всем просторе.
Ты будешь раб рабов, они — владыки.
Ты — жизнь для них, они — твой склеп глухой,
Ты — в благородстве низок, те — велики
В презрении. Ничтожество собой
Не смеет гнуть величье. Головой
Могучий кедр не никнет до бурьяна,
Но чахнет тот в подножьи великана».
«Довольно! — он прервал. — Клянусь богами,
Тебя я дольше слушать не хочу.
Моею будь. Нет? — Станем мы врагами.
Я вместо ласк насильем отплачу,
И, овладев тобою, я вручу
Твой труп объятиям холопа грязным,
Убитого на ложе безобразном».
Так он сказал — и наступил ногою
На факел свой: свет с похотью — враги.
Смелее зло, окутанное тьмою,
Тиран сильней, когда вокруг ни зги.
Ягненка волк схватил, в глазах круги.
Но скоро волк его же шерстью белой
Задушит крик отчаянья несмелый.
Ее ж бельем ночным он замыкает
Слезами чистой скорби омывает
Свой сладострастьем воспаленный лик.
Позорный грех на ложе к ней проник.
О, если б можно смыть его слезами,
Лились бы слезы жгучие годами!
Утраченное ей дороже жизни.
Он отнял то, что рад бы потерять.
Миг близости ведет к борьбе опять,
Блаженства миг — к бессменной укоризне.
На похоти — презрения печать.
Ограблены невинности богатства.
Беднее похоть после святотатства.
Как пес иль сокол, жертвой пресыщенный,
Теряет легкость, ловкость и чутье
И пропускает часто, полусонный,
Любимую добычу, — так свое
Желание насытивши, ее
Он в эту ночь берет и оставляет,
Прожорливостью волю возбуждает.
Бездонный грех, который не измерит
Но прежде, чем себя оно проверит,
Исторгнет все, что им поглощено.
Когда полно гордынею оно,
Узда не сладит с похотью горячей
И ждет, когда та станет жалкой клячей.
Тогда устало, с вялыми щеками,
Нахмурив брови, слабая бредет
Нетвердым шагом, с мутными глазами,
В ней сила есть, и похоть совесть гнет:
Здесь пир ее. Когда ж опустит крылья,
Прощенья просит, плача от бессилья.
Случилось так и с властелином Рима,
Столь жадно добивавшимся утех.
Он сам себе бесславие за грех,
Алтарь души разрушен, и со всех
Сторон летит несметная забота
И требует сурового отчета.
Ответствует душа: ее клевреты
В позорном бунте стены потрясли,
Нарушили священные заветы,
Земным страданьям грубо обрекли
И сделали рабынею земли.
В предвиденьи она все это знала,
Но против воли злой не устояла.
Всю ночь его терзают думы эти.
Плененный победитель! Для него
Жестокой раной стало торжество,
Не облегчит ничто ее на свете.
Без сил добыча бедная его,
Она несет ярмо его желанья,
Он — тяжкий груз преступного сознанья.
Он, робкий пес, ползет трусливым гадом.
Она, ягненок раненый, дрожит.
Он сам себя презрением казнит,
Она ногтями тело рвет с ним рядом.
Он, весь в поту от ужаса, бежит,
Минувшее блаженство проклиная.
Она горит, терзается, рыдая.
Так он уполз, раскаяньем придавлен.
Он ждет зари, угрюм и обесславлен.
Она взывает к небу, чтобы тьма
Не покидала мира. «Ночь нема,
А свет дневной все скажет, все ответит
И мой позор в глазах открытых встретит»
И кажется, что всем позор тот ясен,
Как ясен им, и оттого глаза
Хотят, чтоб мрак был вечен и ужасен,
Чтоб страшный грех таился, как гроза,
Иначе все, все выдаст днем слеза.
Как влага сталь ест ржавчиной упорной,
Она в лице оставит след позорный.
Она клянет покой, отдохновенье,
Да поразит ей очи слепота!
И слышит сердца страшное биенье,
Велит ему оставить грудь. Пусть та,
Которая душой своей чиста,
Возьмет его. Так ужас ночи тайной
Она клянет с тоской необычайной:
«О, ночь, убийца мира! Образ ада!
Подмостки, где злодейство и вражда!
Ночь — хаоса зловещего ограда!
Притон бесславья! Мерзости орда!
Закутанная сводня! Вор! Измена!
Ночь гнусная, пропитанная ядом,
Ты это мне бесславье принесла.
Останови времен теченье взглядом,
И пусть затмит таинственная мгла
Восход зари, когда она светла.
А встанет солнце — лик его могучий
Спеши покрыть отравленною тучей;
Наполни утро смрадным испареньем.
Скорей, чем солнце на полдень взойдет,
Ты зарази весь воздух их гниеньем
И омрачи сияющий восход.
В их душных складках, мутных и свинцовых,
И все потонет в сумерках суровых!
Когда б Тарквиний был не сыном ночи,
А ей самой, он вечной темнотой
Затмил бы блеск серебряный и очи
Закрыл ее служанкам над землей.
Сокрылся б звезд горящий в небе рой,
И я б нашла наперсниц в вечной ночи.
Далекий путь с подругами короче.
Но кто со мной разделит стыд безмерный,
Заломит руки с никнущим челом,
Бесславие покроет дружбой верной?
Я исхожу серебряным дождем
Соленых слез, пролитых здесь тайком.
Мешая слезы, речи и стенанья —
Свидетелей безмерного страданья.
О ночь, горнило бешеного дыма,
Сокрой мой лик от глаз пытливых дня!
Здесь, под твоим покровом я, стеня,
Лежу, позором смята нестерпимо.
Не оставляй же тьмой своей меня,
Чтоб этот грех, свершенный в тьме унылой,
Был поглощен, как черною могилой!
Не дай мне стать для дня предметом сплетен.
В его сияньи на челе моем
Окажется позор мой всем заметен,
И все прочтут, как в сумраке ночном
Поруган брак насилием и злом,
Прочтет в моем смущенном, скорбном взоре.
Чтобы дитя потешить, няня сказку
Расскажет о Лукреции, и в ней
Тарквиний будет пугалом детей,
Его позор, укором мне, как смазку,
Употребит оратор для речей,
И менестрель вину передо мною
Тарквиния сплетет с моей виною.
О, если бы осталось имя чистым
Для Коллатина, для любви его!
Но не щадит злословье никого
И загноит дыханием нечистым
Другую ветвь, другое существо,
Которое в моем грехе невинно,
Как я была чиста для Коллатина.
Позор незримый! Скрытое глумленье!
Неосязаемая рана! Шрам
На гордости чела. Мое паденье,
О Коллатин, — клеймо твоим чертам.
Тарквиний знает это. Часто срам
Известен только тем, кто сам причина.
Тарквиний опозорил Коллатина!
О Коллатин! Ты честь мне вверил свято!
Увы, она насильем отнята.
Мой мед пропал навеки, без возврата…
Моя ячейка в улее пуста:
Оса в него забралась, дочиста
Пожрала мед, который охраняла
Твоя пчела и друга ожидала.
Но разве я причиною бесчестья?
Лишь для тебя Тарквиний принят мной.
Он от тебя явился с хитрой лестью
И светлой добродетели хвалой.
Он гостем был. Под маскою густой
Кто дьявола б увидел в нем, коль скоро
Избрал он добродетель для позора?
Зачем червям вползать в цветок душистый,
Кукушке яйца класть в чужом гнезде,
И жабе отравлять источник чистый?
Зачем скрываться злобе и вражде
В незлобном сердце — чуждой им среде,
Иль — нарушать царям их приказанья?
Но совершенства нет без поруганья.
Старик-скупец, богатство сберегая,
Едва глядит на полный свой сундук,
Но, Тантала собой напоминая,
Он не пропустит гроша мимо рук.
Увы, богатств несметное обилье
Не исцелит подагру и бессилье!
Богатства есть, но старику нет прока.
По смерти к детям деньги перейдут,
Те расточат наследие широко:
Отец их слаб, ключом в них силы бьют.
Проклятое они не сберегут.
Сокровища, которых с чувством жгучим
Желаем мы, — ничто, когда получим.
Строптивый ветер носится весною,
А плевелы растут среди цветов.
Змея шипит, где птицы гнезда вьют.
Где добродетель, — зло стоит с косою.
Нет благ, чтоб мы могли сказать: «Вот тут
Все наше». Зло сопровождает случай;
Он все берет иль покрывает тучей.
Твои вины не счесть, о случай злобный!
Предателю даешь в измене власть,
Ягненка ты толкаешь в волчью пасть,
Ты ловишь миг для гнусности удобный.
Закону, вере, разуму упасть
Способствуешь. В твоей угрюмой клети
Грех ловит души в гибельные сети.
Весталка нарушает все обеты,
И воздержанье тает на огне.
Ты развращаешь честность в тишине,
Ты — любострастник, сводня, вор отпетый!
Ты, клеветник, и по твоей вине
Мед часто переходит в желчь, сиянье
И радость — в тьму и горькое страданье;
В позор открытый — тайна наслажденья;
В невольный пост обжорства — скрытый пир;
Надутый титул — в рубище из дыр,
А сладость речи — в горькое смущенье.
Твое тщеславье жадно, как вампир.
О случай, ты ославлен так надменно,
И все ж толпа бежит к тебе презренно.
Когда же ты несчастным будешь другом
И поведешь по ясному пути,
Дашь облегченье смятому недугом,
Захочешь душу пленную спасти?
Явись и распри злые прекрати!
К тебе взывают нищий и несчастный,
Но их минует случай полновластный.
Врач задремал; болящий умирает.
Жрет угнетатель, плачет сирота.
Чума растет — охотой занята
Комиссия. Для блага все тщета,
А зависти, убийству и измене
Часы — пажи на жизненной арене.
Когда нужда и добродетель просят
Тебя на помощь, тысячи преград
Мешают им и далеко относят.
Ты дорог им, а злу и мести рад
Исполнить даром все, что повелят.
Ждала я Коллатина — случай вора
Тарквиния послал мне для позора.
В тебе одном вина убийства, кражи,
Предательства, подлогов, клеветы,
Преступных клятв, продажности и даже
Кровосмешенья мерзостного! Ты
Пособник их. Средь шумной суеты
С начала мира до его скончанья
Сопровождать ты будешь их деянья.
Чудовищное время! Ночи черной
Зловещий спутник! О гонец забот,
Раб наслаждений лживых, вьючный скот
Порока! Страж печали непокорной!
О пожиратель юности! Ты тот,
Кто отнял честь мою! Тебя я знаю —
Гляди, о время, как я умираю!
Ты дал часы для мира и забвенья,
А твой приспешник-случай предал их.
Он счастие разбил без сожаленья,
Мне цепь сковал из горестей земных.
О время! Ты смирять должно бы злых,
Уничтожать деянья лжи и мрака,
А не губить святое ложе брака!
Хвала времен — согласье меж царями.
Дай правде свет, личину с лжи сорви,
Клейми старье, день пробуждай лучами,
Полночный мир, храня, благослови,
Дела злодейств бестрепетно прерви,
Разрушь дворцы кичливые с размаха
И башни их покрой налетом праха.
Точи червями памятник надменный,
Питай забвенье ветошью, марай
Страницы книг, меняя смысл их бренный.
Воронам перья выщипли. Ломай
Трухлявый дуб, а отпрыск охраняй.
Кует и бьет пусть молот твой чугунный,
И колесо вертится под фортуной.
Пусть станет бабкой женщина внучатам,
Дитя — мужчиной, а мужчина — им.
Убей убийцу тигра и ручным
Единорога сделай с львом косматым.
Обманом, пахарь над землей хлопочет,
И капля камень пусть долбит и точит.
Стремясь вперед, ты зло творишь на свете,
Но лишь одно мгновение назад —
И все долги, наследие столетий
Забудутся, и все пойдет на лад,
Мильоны душ тебя благословят.
Ночь ужаса! Вернись лишь на мгновенье —
Я спасена была бы от крушенья.
О вечности уродливый приспешник,
Тарквиния останови бедой,
Преследуй злой и гибельной враждой,
Чтоб эту ночь в терзаньях проклял грешник!
О демоны! Слетайтеся толпой!
Пусть каждый куст пугает ум развратный
И глаз его, как призрак непонятный.
Его покой наполни страхом черным,
Во сне глухими воплями пугай.
Пусть стонет он — ты стонам не внимай,
Измучь его страданием упорным,
Сердцами вместо камней побивай.
Пусть женщина нежнейшая предстанет
Ему, как тигр, и злей чем, тигр, тиранит.
Пусть у себя он кудри рвет клоками,
Клянет себя в неистовой тоске,
Конца не видит мукам вдалеке,
Живет рабом подлейшим меж рабами,
От нищих ждет подачки в кабаке,
Дождется дня, когда в тряпице грязной
Ему откажет нищий безобразный!
Пускай друзья ему врагами станут!
Пускай над ним глумится каждый шут!
Пусть видит он, как медленно текут
Часы тоски и быстролетно канут
Мгновения безумства; и, как суд,
Неумолимо подойдет сознанье,
Что не исправить мукой злодеянья.
Ты, время, — злым и добрым поученье!
Кого учило честь мою украсть.
Пусть вор дрожит пред собственною тенью,
Пусть от своей руки стремится пасть:
Захочет ли хоть кто-нибудь в вселенной
Быть палачом такой души презренной?
О, как ничтожен царственный потомок,
Когда позорит будущее он!
Чем выше кто, тем славой больше громок,
Добром ли, злом ли он одушевлен…
Чем выше сан, тем глубже заклеймен!
Исчезнет месяц в тучах — все узнают,
Исчезновенья звезд не замечают.
Хоть весь обмажься ворон чернокрылый —
Летай себе, нет дела никому.
А запятнайся лебедь — и ему
Покоя нет. Холопы — мрак унылый,
Не замечают низко иль высоко,
А на орлов дивятся издалека.
О слава! Прочь, бесплодная забава
Пустых глупцов! Занятье школярам
И тупоумным спорщикам приправа.
Идите препираться по
