фантазія приписываетъ раю.

XIV.

Возмужалость только начинала пробиваться на его подбородкѣ; пушокъ феникса, похожій на нестриженный бархатъ, только началъ появляться на его несравненной кожѣ, нагота которой выходила изъ-подъ этого зарождающагося покрывала и этой новой своей жертвой какъ-бы пріобрѣтала новое значеніе. И самыя боязливыя его поклонницы колебались, не зная, выигрываетъ-ли, или проигрываетъ отъ этого его красота.

XV.

Его внутреннія качества были также рѣдкостны, какъ его красота, голосъ его былъ нѣженъ, какъ голосъ молодой дѣвушки, и онъ часто пользовался этимъ свойствомъ его, но, какъ скоро его задѣвали мужчины, то въ его голосѣ слышна была цѣлая буря, буря, какія бываютъ въ апрѣлѣ и маѣ; хотя вѣтры въ это время и кажутся озлобленными, но дуновеніе ихъ на самомъ дѣлѣ мягко. Нѣжность, которую можно было предположить въ немъ по его юному возрасту, скрывала, слѣдовательно, подъ своимъ лживымъ одѣяломъ рѣшимость и откровенность.

XVI.

Какъ хорошо сидѣлъ онъ на конѣ! Часто говорили, что конь его занялъ свой пылъ у всадника. Конь какъ бы гордился служить ему, какъ бы чувствовалъ себя облагороженнымъ тѣмъ, что имъ владѣетъ такой человѣкъ, и какъ онъ умѣлъ поворачиваться, скакать, мчаться въ галопъ! Можно было поспорить о томъ, конь-ли получилъ свое благородство отъ кавалера, ила кавалеръ обязанъ своею ловкостью воспріимчивости скакуна.

XVII.

Но рѣшеніе быстро склонялось въ сторону хозяина. Его собственныя манеры давали жизнь и ловкость всему, что приближалось къ нему и украшало все это. Его особенность и прелесть были въ немъ, но не въ его роскоши. Всѣ украшенія были прикрашены самимъ мѣстомъ, которое они занимали; они были только аксессуарами, которые, при всемъ своемъ умѣломъ расположеніи, ничего не прибавляли къ его красотѣ, но, наоборотъ, получали отъ него всю свою прелесть.

XVIII.

Точно также на концѣ его властныхъ губъ покоились всевозможныя доказательства, глубокомысленные вопросы, быстрые отвѣты и сильныя разсужденія, и всѣ они безпрестанно пробуждались къ его услугамъ. Въ его распоряженіи были всевозможныя слова и краснорѣчіе, чтобы заставить смѣяться плачущаго и плакать смѣющагося. Онъ схватывалъ всѣ страсти въ ловушку своего каприза.

XIX.

Такимъ образомъ онъ владѣлъ сердцемъ всѣхъ, юныхъ и старыхъ; всѣ, мужчины и женщины, въ восхищеніи жили съ нимъ мыслью или же образовывали его почтительную свиту всюду, гдѣ бы онъ ни появлялся. Согласіе какъ по волшебству предупреждало его желанія. Всѣ, спрашивая у себя, чего онъ желаетъ, обращались къ своей волѣ и подчиняли ее его волѣ.

XX.

Многіе достали себѣ его портретъ, чтобы напоминать себѣ его внѣшность и останавливать на немъ свою мысль, дѣйствуя какъ тѣ сумасшедшіе, которые сохраняютъ въ своемъ воображеніи великолѣпные виды тѣхъ парковъ и замковъ, которые встрѣтили они по дорогѣ. Мысленно присваивая ихъ себѣ, они находятъ въ своей фантазіи болѣе удовольствія, чѣмъ тотъ подагрикъ-баринъ, который владѣетъ ими въ дѣйствительности.

XXI.

Точно также многія женщины, которыя даже ни разу не касались его руки, любили воображать себя любовницами его сердца. Я сама, увы, жившая на свободѣ и всецѣло принадлежавшая себѣ самой, была введена въ соблазнъ такимъ соединеніемъ искусства и юности; я посвятила всѣ мои привязанности его соблазнительной мощи и отдала ему весь цвѣтъ моей юности, оставивъ себѣ одинъ стебель этого цвѣтка.

XXII.

Между тѣмъ я все-таки не хотѣла, какъ нѣкоторыя мнѣ подобныя, ни требовать чего либо отъ него, ни дѣлать какихъ либо уступокъ его желаніямъ: повинуясь предписаніямъ чести, я держалась отъ него на спасительномъ разстояніи. Опытъ охранялъ меня, давая возможность видѣть сердца, которыя истекали кровью, находясь въ оправѣ этого фальшиваго брилліанта и составляя его любовные трофеи.

XXIII.

Но увы! Кому изъ насъ наши предшественники помогли избѣжать предстоящаго горя, если кому нибудь суждено испытать его лично. Кого изъ насъ примѣръ пережитыхъ страданій заставилъ положить эти опасности преградою на пути своихъ желаній? Совѣты, наоборотъ, могутъ подавить на минуту самую сильную склонность, потому что часто когда страсть находится въ полномъ разгарѣ, данный совѣть ослабляетъ ее и пріостряетъ наши прочія умственныя способности.

XXIV.

Но наши чувства не удовлетворяются, если они такъ подавлены опытомъ другихъ и изъ страха передъ несчастіями лишены радостей, которыя кажутся такими сладкими; а между тѣмъ эти-то несчастія и могутъ указывать намъ на спасеніе. О желаніе! какъ далеко ты отъ мудрости! Ты не въ состояніи запретить себѣ отвѣдать того, чего ты не хочешь, хотя разумъ плачетъ и кричитъ тебѣ: все потеряно!

XXV.

Въ самомъ дѣлѣ съ самаго начала я могла сказать себѣ: этотъ человѣкъ обманщикъ, и я знаю примѣры его чернаго предательства; я узнала, въ сколькихъ садахъ онъ пустилъ свои корни; я видѣла, что его улыбкой позолоченъ обманъ; я знала, что клятвы для него были только путемъ къ разврату; я говорила себѣ, что его письма и искусныя рѣчи были только чернымъ отродьемъ его развратнаго сердца.

XXVI.

При такихъ условіяхъ я долго охраняла свою крѣпость, когда, наконецъ, онъ началъ осаждать меня такъ. Прелестная дѣвица, найдите въ своемъ сердцѣ какое нибудь чувство снисхожденія къ моей страждущей юности и перестаньте не довѣрять моимъ священнымъ клятвамъ; до сихъ поръ еще никому я не отдавалъ своей привязанности, которую теперь и предлагаю вамъ; правда, я бывалъ увлеченъ на торжества любви, но вы первая, которую я самъ туда приглашаю и которой предлагаю свои клятвы.

XXVII.

Всѣ ошибки, которыя, какъ вы видѣли, дѣлалъ я въ свѣтѣ, только заблужденія чувствъ, но не сердца. Ихъ причина не любовь; онѣ могутъ быть только тамъ, гдѣ съ обѣихъ сторонъ нѣтъ ни искренности, ни нѣжности. Если нѣкоторыхъ женщинъ эти отношенія привели къ позору, то вѣдь онѣ сами искали его, и я тѣмъ менѣе раскаяваюсь, что онѣ болѣе виноваты въ моей ошибкѣ.

XXVIII.

Среди всѣхъ женщинъ, видѣнныхъ мною, нѣтъ ни одной, которая бы настолько воспламенила мое сердце, какъ вы; нѣтъ ни одной, которая внесла бы хотя малѣйшее смущеніе въ мое настроеніе духа; ни одна изъ нихъ не наполняла своею прелестью моего свободнаго времени. Я наносилъ имъ вредъ, но онѣ никогда не могли сдѣлать этого мнѣ. Я предоставилъ ихъ сердцамъ свою внѣшнюю оболочку, но мое сердце было всегда свободно и всегда оставалось полновластнымъ господиномъ своихъ владѣній.

XXIX.

Взгляните на эти блѣдные жемчуга, на эти рубины, красные какъ кровь; это дань, которую прислали мнѣ ихъ оскорбленныя причуды. Въ этомъ символѣ волненій, причиняемыхъ имъ мною иногда, ихъ боязливость изображалась этой синеватой бѣлизной, а ихъ смущеніе этими малиновыми переливами цвѣтовъ, — таковъ быль результатъ страха и нѣжной стыдливости, которыя, находясь въ ихъ сердцѣ, боролись на ихъ лицѣ.

XXX.

Постойте, взгляните на эти драгоцѣнности, гдѣ пряди волосъ любовно переплетены золотою нитью; я ихъ получилъ отъ нѣсколькихъ красавицъ, которыя со слезами умоляли меня удостоить принять ихъ, — всѣ онѣ украшены камнями, рѣдкость которыхъ, цѣнность и достоинства были изложены въ глубокомысленныхъ сонетахъ.

XXXI.

Въ нихъ расхваливалась красота и твердость алмаза и дѣйствіе его невидимыхъ качествъ; расхваливался темно-зеленый изумрудъ, свѣжесть цвѣта котораго помогаетъ ослабѣвшему зрѣнію глазъ; небесно-голубой сапфиръ и опалъ, съ его тысячью смѣшанныхъ оттѣнковъ; словомъ въ остроумномъ объясненіи эмблемъ каждый камень превращался въ улыбку или въ слезу.

XXXII.

И что-же! Сама природа не хочетъ, чтобы я продалъ ихъ, эти трофеи горячихъ привязанностей, — знаки столькихъ задумчивыхъ и умоляющихъ желаній; она хочетъ, чтобы я сложилъ ихъ тамъ, гдѣ долженъ самъ преклониться передъ вами, исходною и конечною точкою моихъ странствованій. Я приношу ихъ вамъ, какъ должныя вамъ жертвы; они даны въ мой храмъ, а вы мой повелитель.

XXXIII.

О! дайте вашу руку, эту руку неописанной красоты, бѣлизну которой нельзя оцѣнить и свѣсить даже на воздушныхъ вѣсахъ хвалы. Возьмите, чтобы распоряжаться ими по своему желанію, эти символическія подношенія, которыя дали мнѣ столько вздыхающихъ сердецъ; все, что зависитъ отъ меня, вашего слуги, повинуется и подчиняется вамъ; и всѣ эти отдѣльныя привязанности соединяются въ васъ.

XXXIV.

Постойте! этотъ символическій подарокъ былъ присланъ мнѣ монахиней, святой сестрой самой безупречной репутаціи, которая удалилась отъ благородныхъ любезностей двора; но несравненныя прелести которой сводили съума цвѣтущую молодость. Ея милости добивались лица самаго высшаго происхожденія, но она держала ихъ на холодномъ разстояніи отъ себя и ушла изъ міра, чтобы провести жизнь въ вѣчной любви.

XXXV.

Но, моя возлюбленная, что за заслуга въ томъ, если ты откажешься отъ того, чего нѣтъ, и управляешь тѣмъ, что не сопротивляется? Что за толкъ замуровать сердце, не получившее никакихъ впечатлѣній, и съ веселымъ терпѣніемъ переносить узы, которыя не стѣсняютъ? Та, которой подобнымъ образомъ удастся сохранить свою честь, избѣгла бѣгствомъ шрамовъ сраженія и побѣждаетъ оттого, что отсутствуетъ, а не оттого, что дѣйствительно сильна.

XXXVI.

О, простите меня, но я говорю только правду, не выдумывая ничего изъ хвастовства: случай, который привелъ меня къ ней, тотчасъ же истощилъ ея силы, и тогда она захотѣла улетѣть изъ монастырской клѣтки: прежде любовь къ Богу закрыла глаза совѣсти; она хотѣла запереться, чтобы не соблазняться, а теперь она захотѣла испытать все, она желала свободы.

ХХXVIІ.

Что за сила заключена въ васъ! о, позвольте мнѣ сказать это вамъ! Разбитыя сердца, принадлежавшія мнѣ, опорожняли свои фонтаны въ мой источникъ, а я ихъ сливаю всѣ въ вашъ океанъ. Такъ какъ я владѣлъ ими, а вы владѣете мною, то я долженъ для вашего торжества сгустить всѣ эти слезы въ одинъ любовный напитокъ, который излечилъ бы васъ отъ вашей холодности.

XXXVIII.

Мои достоинства сумѣли плѣнить святую монахиню. Она была воспитана и вырощена въ полномъ благочестіи и все таки позволила побѣдить себя одними глазами, едва они начали осуждать ее. Прощайте тогда всѣ клятвы и обѣщанія! всесильная любовь! для тебя не существуетъ ни клятвы, ни мѣста, ни пространства, ни затрудненія, ни границы; ты все, даже то, что не принадлежитъ тебѣ — твоя собственность.

XXXIX.

Когда ты насъ преслѣдуешь, что значатъ тогда уроки вѣковой опытности? Когда ты насъ воспламеняешь, какъ холодно и вяло сопротивляются тогда затрудненія въ видѣ богатства, сыновняго уваженія, закона, семейства, общественнаго мнѣнія! Любовь съ полнымъ спокойствіемъ возстаетъ противъ правилъ, разума, чести, и не смотря на страхи, причиняемые ею, услащаетъ горесть всѣхъ насилій, всѣхъ ударовъ судьбы и всѣхъ безпокойствъ.

XL.

И вотъ всѣ сердца, которыя зависятъ отъ моего сердца, чувствуя, что оно готово разбиться, истекаютъ отъ боли кровью и заклинаютъ васъ, умоляя тяжелыми вздохами, убрать ту батарею, которую вы направили противъ меня, благосклонно обратить свое ухо къ моимъ нѣжнымъ предложеніямъ и съ довѣріемъ принять ненарушимыя клятвы, которыя предлагаетъ и готова дать вамъ моя честь.

XLI.

Сказавъ это, онъ опустилъ свои влажные глаза, которые были до того времени прикованы къ моему лицу. Цѣлая рѣка слезъ, вытекая изъ нихъ какъ изъ источника, быстро лилась горькими каплями до его щекамъ. О! сколько прелести получилъ ручей отъ этого своего ложа, которое въ свою очередь получило какъ-бы новый блескъ подъ жидкимъ кристаломъ, который покрывалъ его!

XLII.

О мой отецъ, сколько адскаго колдовства