Кмициц шагнул к князю и побледнел так страшно, что князь невольно поглядел на дверь и, несмотря на всю свою храбрость, переменил предмет разговора.
— Пан Сапега на такое условие не согласится, — сказал он. — Я бы с радостью взял тебя; но своим княжеским словом поручился за твою безопасность.
— Через этого солдата я передам пану гетману, что остался добровольно.
— А он потребует, чтобы я отослал тебя против твоей воли. Уж очень велики твои заслуги перед ним. И Саковича он мне не отпустит, а Сакович для меня дороже, чем ты…
— Тогда, вельможный князь, освободи так этого солдата, а я дам слово чести, что явлюсь, куда прикажешь.
— Завтра я, может статься, голову сложу. Ни к чему мне на послезавтра договариваться.
— Молю тебя, вельможный князь. За этого человека я…
— Что ты?
— Мстить перестану.
— Видишь ли, пан Кмициц, много раз хаживал я на медведя с рогатиной не потому, что должен был это делать, а потому, что так мне хотелось. Люблю я опасности, жить мне не так скучно. Потому и месть твою я в усладу себе оставляю, да и ты, надо сказать, из тех медведей, что сами на рогатину лезут.
— Вельможный князь, — сказал Кмициц, — за ничтожную благостыню господь часто великие прощает грехи. Никто не ведает, когда предстанет он перед судом всевышнего…
— Довольно! — прервал его князь. — И я, чтоб угодить богу, псалмы слагаю, хоть и болен, а понадобится мне проповедник, своего кликну. Не умеешь ты смиренно просить, все вокруг да около ходишь. Я тебе сам подскажу средство: завтра в битве ударь на Сапегу, а я послезавтра выпущу твоего солдата и тебе прощу вину. Предал ты Радзивиллов, предай же и Сапегу!
— Ужели это твое последнее слово, вельможный князь? Заклинаю тебя всем святым!..
— Нет! Что, сатанеешь, а? И в лице меняешься? Только не подходи близко! Людей мне стыдно звать, но вот взгляни сюда! Ты ведь отчаянный!
С этими словами Богуслав показал на дуло пистолета, выглядывавшее из-под шубы, которой он был укрыт, и впился сверкающими глазами в пана Анджея.
— Вельможный князь! — воскликнул Кмициц и сложил просительно руки, но лицо его исказилось от гнева.
— И просишь, и грозишь? — сказал Богуслав. — Шею гнешь, а из-за пазухи черт зубы мне скалит? Глаза сверкают гордостью, сам мечешь громы и молнии? В ноги Радзивиллу, коль просишь его! Лбом об землю бей! Тогда я тебе отвечу!
Лицо пана Анджея было бледно как полотно, он провел рукой по потному лбу и ответил прерывающимся голосом, словно лихорадка, которая мучила князя, стала бить вдруг и его.
— Коли ты, вельможный князь, отпустишь мне этого старого солдата, я готов… упасть… к твоим ногам!
Глаза Богуслава злорадно сверкнули. Враг смирился, согнул свою гордую выю. Лучше не мог князь утолить жажду мщения.
Кмициц стоял перед ним, дрожа всем телом, волосы шевелились у него на голове. Даже в спокойные минуты он похож был на ястреба, а сейчас еще больше напоминал разъяренную хищную птицу. Трудно было сказать, бросится он через минуту к ногам князя или схватит его за грудь.
А Богуслав, не спуская с него глаз, сказал:
— При людях! При свидетелях! — И повернулся к двери: — Эй! Сюда!
В отворенную дверь вошло человек двадцать придворных, поляков и иноземцев. За ними появились офицеры.
— Вот пан Кмициц, хорунжий оршанский и посол пана Сапеги, — обратился к ним князь, — хочет милости моей просить и желает, чтобы все вы при том были свидетелями!
Кмициц пошатнулся, как пьяный, и со стоном повалился в ноги Богуславу.
А князь нарочно вытянул ноги так, чтобы носком рейтарского сапога коснуться чела рыцаря.
Услышав славное имя, узнав, что тот, кто носил его, теперь посол Сапеги, все онемели от изумления. Все поняли, что небывалое творится здесь дело.
Князь между тем встал и молча прошел в соседний покой, кивнув только двоим придворным, чтобы они последовали за ним.
Кмициц поднялся с колен. Лицо его не выражало ни гнева, ни ярости, а только бесчувственность и безразличие. Казалось, он не сознает, что с ним творится, что сломлен вконец.
Прошло полчаса, час. За окном слышен был конский топот и мерные шаги солдат, а он все сидел, как каменный.
Внезапно отворилась дверь из сеней. Вошел офицер, старый знакомый Кмицица по Биржам, и восемь человек солдат, четверо с мушкетами, четверо без ружей, при одних только саблях.
— Пан полковник, встань! — учтиво обратился к нему офицер.
Кмициц посмотрел на него блуждающими глазами.
— Гловбич! — произнес он, узнав офицера.
— Я получил приказ, — сказал Гловбич, — связать тебе руки и вывести из Янова. Это только на время, потом ты уедешь свободно. Поэтому, пан полковник, прошу не оказывать сопротивления.
— Вяжи! — ответил Кмициц.
И без сопротивления позволил связать себе руки. Ног ему вязать не стали. Офицер вышел с ним из покоя и повел его пешком через Янов. Выйдя из Янова, они шли еще около часу. По дороге к ним присоединилось несколько всадников. Пан Анджей слышал, что они говорят по-польски; всем полякам, служившим у Радзивилла, было известно имя Кмицица, им поэтому было особенно любопытно, что же с ним будет. Конвой миновал березовую рощу и вышел в пустое поле; здесь пан Анджей увидел отряд легкой польской хоругви Богуслава.
Солдаты были построены в квадрат; посредине квадрата на площадке только двое пехотинцев держали лошадей на шлеях да человек двадцать стояло с факелами.
При свете факелов пан Анджей увидел лежащий на земле кол со свежезаостренным концом, другой его конец был привязан к толстому бревну.
Дрожь невольно проняла пана Анджея.
«Это для меня! — подумал он. — Князь прикажет лошадьми посадить меня на кол. Из мести он жертвует Саковичем!»
Он ошибся, кол был предназначен для Сороки.
В дрожащих отблесках пламени он увидел и самого Сороку. Старый солдат сидел около бревна на стульце, без шапки, со связанными руками; его стерегли четверо солдат. Какой-то человек в безрукавке поил его в эту минуту водкой из плоской кружки; Сорока пил с жадностью. Выпив всю водку, он сплюнул, и в эту самую минуту Кмицица поставили между двумя всадниками в первой шеренге; солдат увидел его, сорвался со стульца и вытянулся, как на параде.
С минуту они глядели друг на друга. Лицо Сороки было спокойно и решительно; он только двигал челюстями, точно все что-то жевал.
— Сорока! — простонал наконец Кмициц.
— Слушаюсь! — ответил солдат.
И снова воцарилось молчание. Да и о чем было им говорить в такую минуту! Но вот палач, который поил Сороку водкой, подошел к нему.
— Ну, старина, — сказал он, — пора!
— А вы попрямей посадите!
— Не бойся!
Сорока не боялся; но когда он почувствовал на своем плече руку палача, он задышал тяжело и трудно и наконец сказал:
— Еще горелки!
— Нету!
Вдруг один из солдат выехал из шеренги и подал флягу.
— Есть. Дайте ему!
— Смирно! — скомандовал Гловбич.
Но человек в безрукавке все-таки прижал флягу к губам Сороки, и тот снова пил, а выпив, глубоко вздохнул.
— Вот она, солдатская доля! — сказал он. — Вот награда за тридцать лет службы! Ну, пора так пора!
К нему подошел второй палач, и его стали раздевать.
Наступила минута молчания.
Факелы дрожали в руках у людей. Всем стало страшно.
Но вот ропот пробежал по рядам солдат, окружавших площадку; он становился все громче. Солдат не палач. Он сам убивает, но не любит смотреть на страданья.
— Молчать! — крикнул Гловбич.
Ропот перешел в общий крик, в котором слышались отдельные возгласы: «Дьяволы! Черти! Собачья служба!»
Вдруг Кмициц крикнул так, точно его самого посадили на кол:
— Стой!!!
Палачи невольно остановились. Все глаза обратились на Кмицица.
— Солдаты! — крикнул пан Анджей. — Князь Богуслав предал короля и Речь Посполитую! Вы окружены, и завтра вас истребят всех до единого! Вы служите изменнику! Но кто бросит службу, бросит изменника, того ждет прощение короля, прощение гетмана! Выбирайте! Смерть и позор или завтра награда! Я жалованье вам заплачу и каждому дам по дукату, по два дуката! Выбирайте! Не вам, честным солдатам, служить изменнику! Да здравствует великий гетман литовский!
Крик перешел в гул. Ряды расстроились.
Десятка два голосов крикнули:
— Да здравствует король!
— Довольно с нас этой службы!
— Смерть изменнику!
— Стой! Стой! — кричали другие голоса.
— Завтра ждет вас позорный конец! — ревел Кмициц.
— Татары в Суховоле!
— Против короля воюем!
— Бей его!
— К князю!
— Стой!
Во всеобщем смятении чья-то сабля перерезала веревки, связывавшие руки Кмицица. Тот тут же вскочил на одного из коней, которые должны были поднять Сороку на кол, и крикнул, уже сидя верхом:
— За мной к гетману!
— Иду! — крикнул Гловбич. — Да здравствует король!
— Да здравствует король! — ответило полсотни голосов и мгновенно сверкнуло полсотни сабель.
— Сороку на коня! — снова скомандовал Кмициц.
Солдаты, которые хотели оказать сопротивление, увидев обнаженные сабли, смолкли. Один все-таки повернул коня и исчез через минуту из глаз. Факелы погасли. Темнота окутала всех.
— За мной! — раздался голос Кмицица.
И люди беспорядочной толпой рванулись с места, затем вытянулись длинной вереницей.
Отъехав с полверсты, в березовой роще, лежавшей по левую сторону стана, наткнулись на сильное пешее охранение.
— Кто идет? — раздались голоса.
— Гловбич с разъездом!
— Что пропуск?
— Трубы!
— Проходи!
Они проехали не спеша, затем пустились рысью.
— Сорока! — сказал Кмициц.
— Слушаюсь! — раздался рядом голос вахмистра.
Кмициц больше ничего не сказал, он только протянул руку и положил ее на голову вахмистра, словно желая удостовериться, едет ли тот рядом.
Солдат в молчании прижал его руку к губам.
Тут рядом же, но с другой стороны, раздался голос Гловбича:
— Пан Кмициц, я давно хотел сделать то, что делаю теперь!
— Ты об этом не пожалеешь!
— Век буду тебя благодарить!
— Послушай, Гловбич, почему князь не иноземный полк, а вас послал на казнь?
— Он хотел тебя опозорить при поляках. Чужие солдаты тебя не знают.
— А со мной ничего не должно было статься?
— Мне дан был приказ разрезать тебе веревки. А если бы ты кинулся спасать Сороку, мы должны были доставить тебя к князю для наказания.
— Стало быть, он хотел пожертвовать и Саковичем, — пробормотал Кмициц.
Между тем в Янове князь Богуслав, изнуренный лихорадкой и дневными трудами, лег уже спать. Он пробудился от глубокого сна, услышав шум перед домом и стук в дверь.
— Вельможный князь! Вельможный князь! — кричало несколько голосов.
— Князь спит! Не будить! — отвечали пажи.
Но князь сел на постели и крикнул:
— Огня!
Принесли огонь, одновременно вошел дежурный офицер.
— Вельможный князь! — сказал он. — Посол Сапеги взбунтовал хоругвь Гловбича и
