его лукавыми своими улыбками, призывными своими речами, варварскою пышностью своих смуглых тел. Забыл он меня, забыл меня, оставленную здесь, и сам наслаждается любовью в краю далеком и отрадном. Злые разлучницы! Их ласки бесстыдны, их глаза обманчиво-нежны. Из-за блудницы оставили воины родной край, за беглою женою устремились, – и чужие прелестницы обольстят их.
Подруги. Не думай так, милая Лаодамия, – не забудет тебя Протесилай для заморской красавицы. Варварские лица не любы эллину, варварский обычай противен ему.
Лаодамия. Ах, милые, говорю, – и сама не верю. Мой Протесилай меня не забудет, мне не изменит. А может быть, она, вещунья сладкая, по ночам таинственно ворожащая под луною, увела его на свой темный луг, зачертила его в свой волшебный круг, опоила его полуночным зелием, обольстила его чародейным веселием… Увы мне, жене оставленной, неутешной!
Подруги. Утешься, милая наша царица, – сама придумываешь ты для себя скорби, которых нет, сама напрасною мукою терзаешь свое сердце.
Лаодамия. И зачем, из-за чего пошли они в такой далекий и трудный путь! Блудницу прославить и увенчать, призрак воплотить, медом жизни напоить беглую тень, – о безумные!
Подруги. Высокому безумию – слава.
Лаодамия. Зачем, зачем слава, омытая в крови? Мне нужна любовь.
С шумом и плачем в чертог быстро входят жены, девы, дети, старцы, вельможи и народ, и с ними Нисса.
Жены и Девы. Царица Лаодамия! Вестник, посланный вождями нашего войска, пришел и принес тебе, царица, и городу вести. Одежда его в пыли, истомлен великою он усталостью, и нерадостен его мутный взор. Боимся, что многие печали возвестит он тебе, царица, и нам.
Лаодамия. Протесилая моего убили! Чуяло мое сердце!
Вестник (входит и обращается к царице). Царица Лаодамия, тебе и городу возвестить великую скорбь послан я ныне вождями.
Лаодамия. Протесилая моего убили!
Вестник. Царица, ты знаешь, что долго стояли мы в Авлиде, и ветра не было. И знаешь ты про смерть Ифигении, и про то, как мы покинули Авлиду. Путь был труден, и велики раздоры среди вождей, и море бурно. Но все корабли пришли к троянским берегам. Тогда мы вспомнили слова вещателя.
Лаодамия. Несносный вестник, не томи меня долгим рассказом. Протесилай мой – что с ним? Скажи мне, что он жив.
Вестник. Царица, дело вестника – рассказать по порядку все, что ему велели передать вожди, и все, что он сам видел.
Лаодамия. Ни слова не дам сказать тебе ранее, чем возвестишь мне, жив ли Протесилай.
Вестник. Узнай же, царица, – царь Протесилай убит. Первый вышел он из корабля на берег вражеской земли, и сбылось предвещание – царь Протесилай первый пал, пораженный копьем дарданца.
Жены и Девы. О горе, великое горе! Бедная Лаодамия, плачь, плачь, подыми вопль до неба, – воплями и воздыханиями утоми черное горе, утешь своими слезами мстительных богинь.
Лаодамия. Первый пал! Так, злая, торопилась ты умертвить моего милого, с неумолимою поспешностью нанесла ты мне удар. Иди, злой вестник, я не хочу ни видеть, ни слышать тебя. Иди, иди – говори другим о битве, о геройстве, о доблестях павших и о славе победивших, – мой Протесилай убит.
Вестник. Царица, царь Протесилай убит, но войско наше подошло к стенам Трои.
Лаодамия. Вестник и народ, – идите отсюда на городскую площадь, – ты, вестник, говори народу все, что надлежит, все, что ты знаешь, а я останусь одна с моим горем.
Подруги. О бедная царица! Какую горькую долю дал тебе немилосердный рок! Мы узнаем от вестника о наших мужьях и сыновьях и потом придем к тебе утешать тебя или плакать вместе с тобою.
Нисса. А меня, госпожа, не гони, – мне слушать не о ком, – посижу над тобою, распростертою на ложе, вея над тобою опахалом.
Лаодамия. О, горе мне! Не самая ли я несчастная из жен? Едва обняла мужа, – и нет его, – мстительные, злые, чуждые человеку силы умертвили радость мою. О злая семья верховных!
Нисса. Боги требуют покорности от людей, как господа от рабов.
Лаодамия. Обольстила его призрачная, призраком манила моего Протесилая, в царство теней легким призраком заманила его. Так поспешно, так страстно сорвали мы нежный цвет – между ласками отрока и ударом дарданца насладились мы его мгновенным благоуханием, – и где же ты, счастие наше? Увы мне, жене покинутой, неутешной! Вы, неправедные боги! Или и вовсе недоступны чертоги ваши? О, трепещите, – проклятия горячим пеплом упадут на головы ваши! Восстанет из земного праха муж, который ответит стрелой на стрелу, ударом на удар.
Нисса. Ударом на удар!
Стало темно, и неясными являются очертания предметов. Сонною мглою окутывается ложе Лаодамии. Нисса тихо отходит, и Лаодамия медленно исчезает во мгле. Афродита в образе старухи – повторяя лицом и одеждою аспект рабыни Ниссы – является и говорит Лисиппу, остановившемуся снаружи, за дверью:
Афродита. Сюда иди, за мною, Лисипп, – зачем ты колеблешься на пороге? Уже обещал ты мне, что отдашь эту статую бедной Лаодамии. Не жалей дивно изваянного воска – Лаодамию пожалей, утешь ее дивным даром.
Входит Лисипп. Он несет завернутую в полотно статую, держа ее поперек тела. Афродита поддерживает. Ставят закутанного идола у порога.
Лисипп. Хитрая старуха, куда ты меня привела? И доныне я не пойму, зачем ты хочешь, чтобы я отдал Лаодамии статую друга моего Протесилая. Для себя лепил я из воска образ моего милого, – нежною памятью воссоздал я дорогие черты. Ей ли, жадной до счастия, очаровавшей друга моего, отдам я то, что великою радостью, растворенною в печали, волновало мое сердце!
Афродита. Милый отрок, уже кончен спор наш. Лаодамии, Лаодамии дивный дар мудрых пчел, – я так хочу.
Лисипп. Жалостью отравила ты мое сердце, печаль мою о друге моем растворила ты в сожалении к жене Протесилая. Кто же ты, коварная?
Афродита. Я – неустанно зовущая.
Светел становится облик дивной богини – и под старческими чертами сквозит величие небесной красоты. И Лисипп, трепеща от внезапного восторга, склоняется к стопам богини.
Лисипп. Узнаю, узнаю тебя, великая богиня! Хотя ты и обличие старой рабыни приняла, но узнаю тебя, дивная, из морской пены рожденная Афродита, небесная очаровательница.
Афродита. Чуждый мне облик я приняла, – но ты, милый отрок, исполнил мою волю, хотя и рабынею тебе возвещенную.
Лисипп. Хвалят меня за мои изваяния и в Филаке, и далече окрест – но еще ни разу не удавалось мне вылепить такой прекрасной статуи, как эта, и так искусно ее раскрасить. Окончил я утешный мой труд – и сам ужаснулся сходству ее с моим милым Протесилаем. И ныне понял я, дивная очаровательница, – твое в этом чародейство.
Афродита. Так, милый отрок, – человек творит, но только боги чаруют.
Лисипп. Говорят в Филаке, что твоим гневом поражен царь.
Афродита. Первые брачные ласки, святые объятия, он прервал, – и навлек на себя мой гнев.
Лисипп. А ныне, богиня, что же ты замыслила? Уже умер царь, – или и царицу новою казнью ты хочешь поразить чарами этого дивного изображения?
Афродита. Не мщение и не награду замыслила я. Мы, боги, иные знаем вожделения, недоступные смертным, и высокие ставим себе цели, выше человека, выше бога, в ту область, где царит верховная Ананке-Айса. Воздвигну умершего, над смертию вознесу чары мои, обаянием моим расторгну плен Протесилая и власть незримого бога.
Лисипп. Он, друг мой, великою упоенный любовию, ныне покоится во владениях тихого Загрея.
Афродита. Расторгну, расторгну я узы смерти. Мною движутся миры.
Лисипп. Богиня, говорят старцы, что миры не ты движешь, великая движет их мать Мойр, державная Ананке.
Афродита. Смешно, когда отроки судят и рядят о богах. Я – любовь, я – роковая, я – Афродита-Мойра. Безрадостно и пустынно томился древний Хаос, и не было ничего в мире явлений, и вечные тосковали матери в довременной своей могиле, скованные ледяным сном. Но в холодном сердце Хаоса, которому дают мудрецы имя Логоса, возникла Я. И, умирая, умер бессильный, истлела безумно-искаженная личина, и проснулись вечные, и зажглись неисчислимые молнии изволений и устремлении. И все, что было в творчестве божеском и человеческом, все из Моего изникло святого лона, все мною рождено, все во Мне только дышит, все устремляется Мною и ко Мне. Только Я, только Я, – люби Меня, милый юноша, – в каждом земном прельщении открывай Мои черты, в каждом очаровании сладостной жизни узнавай Мой зов. Люби Меня.
Лаодамия выходит из мрака, объявшего ее ложе, и тихим голосом говорит.
Лаодамия. Ты пришел, Лисипп? Я ждала тебя. Нисса, уйди.
Афродита опять принимает образ старухи. Что-то бормочет и уходит.
Лаодамия. Лисипп, говорят в Филаке, что ты и мертвые черты делаешь живыми, чародей ты, милый ваятель! О, если бы ты взял меня, как воск, как мягкий воск, и из воска, из мягкого воска изваял бы Иную!
Лисипп. Царица, – тебе невольный дар принес я ныне. Для себя лепил я статую, – но дивная, движущая мирами, повелела мне отдать ее тебе.
Снимает покров со статуи – и видно изображение Протесилая, дивно изваянное из воска и раскрашенное искусно. Лаодамия молча смотрит. Заплакала.
Лисипп. Лаодамия, ты плачешь?
Лаодамия. Как страшно! Точно живой.
Лисипп. Страшно! Как странно!
Лаодамия. Если он так похож, – о Лисипп, что же он не молвит слова? А если он заговорит?
Лисипп. Оставлю тебе твоего Протесилая, а сам уйду. Утешься, царица, смотри на милые черты.
Лисипп уходит.
Лаодамия. Увы, слабые руки человека, бессильное искусство земного творца! Этот воск – милый дар, так страшно похожий на моего Протесилая. Но у моего Протесилая сладкая речь, – ты, милый кумир, молчишь. У моего Протесилая пламенный взор, а ты, милый кумир, глядишь и не видишь. Не видишь, не слышишь. А может быть! О безумная надежда! Умолить, умолить незримого бога ты, милый кумир, помоги мне. Или я безумна? Или благим ко мне демоном внушена мне надежда, и неложные чары в тебе, о милый дар мудрых пчел?
Входит Афродита в образе старухи. Лаодамия принимает ее за Ниссу.
Лаодамия. Подойди ко мне, посмотри на этот милый кумир.
Афродита. Это – Протесилай.
Лаодамия. Из воска вылепил его Лисипп. Смотри, как искусно он вылепил этот милый кумир.
Афродита. Для всех – воск, для тебя – утешительный дар, твой Протесилай. Долгие ночи он будет твой. И насладишься, насладишься ласками и негой. Долгие ночи он будет в твоих объятиях, как живой, и как живого ты будешь ласкать его.
Лаодамия. Воск растает.
Афродита. И с воском, в блаженном восторге забвения, истает твое тело, и непорочная Психея придет в объятия Небесного Жениха.
Лаодамия. В мире мертвых, в царстве Аида Протесилай.
Афродита. В царстве Аида только тень Протесилая, – а он, светлокудрый, правит путь в небесах, и светлые навстречу ему,
