выразило истинное участіе. Его мучало то, что пріятель и собесѣдникъ его огорченъ.[416] Онъ видѣлъ, что[417] Левину хочется говорить о ней, и онъ началъ, разчищая ему дорогу:
– Чтоже, ты поѣдешь нынче вечеромъ къ Щербацкимъ? – сказалъ онъ,[418] отодвигая пустыя раковины и придвигая сыръ.[419]
– Да, я думаю, даже непремѣнно поѣду, хотя мнѣ показалось, что Княгиня неохотно звала меня.
– Что ты! Вздоръ какой! Это ея манера.[420]
– Ну, давай же, братецъ, супъ.
– Ну, такъ теперь давай длинный разговоръ.
– Да только я не знаю, говорить ли. Ну да, – сказалъ онъ, кончивъ супъ, – отчего не сказать. Такъ вотъ что. Если бы у тебя была сестра любимая, и я бы хотѣлъ жениться. Посовѣтовалъ ли бы ты ей выдти за меня?
– Я? Обѣими руками, но, къ несчастью, у меня нѣтъ сестры, а есть свояченица.
– Да я про нее и говорю, – рѣшительно сказалъ Левинъ. – Такъ скажи.
Румянецъ дѣтской покрылъ лобъ, уши и шею Ордынцева, когда онъ сказалъ это.[421]
– Про нее? – сказалъ Князь Мишута. – Но мнѣ нужно знать прежде твои планы. Ты, кажется, имѣлъ время рѣшить.
– Да, но я боюсь, ужасъ меня беретъ, я боюсь, что мнѣ откажутъ. Я всетаки надѣюсь, но тогда ужъ…
– Ну да, ну да,[422] – сіяя добродушной улыбкой, поддакивалъ Князь Мишута.
– И до сихъ поръ я не знаю, чего мнѣ ждать. Про себя я знаю…. да, это я знаю… – Онъ вдругъ сердито взглянулъ на вошедшаго Татарина и перемѣнилъ Русскую рѣчь на Французскую. – Я знаю, что я не любилъ другой женщины и, должно быть, не буду любить.[423]
– Ну да, ну да, – говорилъ Степанъ Аркадьичъ, и лицо его сіяло[424] все больше и больше, и онъ, не спуская глазъ съ Левина, подвинулъ къ себѣ серебряное блюдо съ тюрбо.[425]
– Ну что ты, какъ братъ, какъ отецъ, сказалъ бы мнѣ? Чего я могу ждать?
– Я? Я бы сказалъ, что я лучше ничего не желаю и что вѣроятности большія есть за то, что тебя примутъ.
– Ты думаешь? А если отказъ? Вѣдь это ужасно.
Онъ свалилъ себѣ рыбу на тарелку, чтобы не развлекать Князя Мишуту, начавшаго было класть.
– Послушай однако, – сказалъ[426] Князь Мишута, кладя свою пухлую руку на локоть[427] Левина, хотѣвшаго ѣсть безъ соуса. – Постой, ты соуса возьми. Пойми однако, что можетъ быть такое положеніе; я не говорю, что оно есть, но оно можетъ быть. Ты любишь дѣвушку и боишься поставить сразу судьбу на карту. Она любитъ и горда и тоже боится. И вы все выжидаете, и родители тоже ждутъ. Ну, подай другую, – обратился онъ къ слугѣ, доливавшему бокалы и вертѣвшемуся около нихъ именно тогда, когда его не нужно было.
– Да, если ты такъ говоришь,[428] – бросая вилку, сказалъ[429] Левинъ.
– Я не говорю, что это есть, это можетъ быть. Но ты[430] кушай.
Онъ[431] подвинулъ ему блюдо.
– Ты не въ присутствіи,[432] Мишута, ты не ограждай своей рѣчи. А если ты меня любишь, чему я вѣрю, скажи прямо, просто. Сколько шансовъ у меня успѣха?
– Да ты вотъ какіе вопросы задаешь![433] На твоемъ мѣстѣ я бы сдѣлалъ предложеніе, – сказалъ онъ.
– Ну, ты дипломатъ, я знаю. Ты не хочешь сказать прямо, но скажи, есть ли кто другой, котораго я могъ бы опасаться.
– Ну, это еще труднѣе задача; но я скажу тебѣ, что есть. Нынѣшнюю зиму Князь[434] Усманской Алексѣй часто ѣздитъ, знаешь. И я бы на твоемъ мѣстѣ рѣшалъ дѣло скорѣе.
– Ну и что?
– Да ничего, я только совѣтовалъ бы рѣшать дѣло скорѣе.[435]
– Но кто это такое и что такое этотъ Уворинъ, я понятія не имѣю. И что же, онъ очень ухаживаетъ?
– И да и нѣтъ. Уворинъ – это очень замѣчательный человѣкъ, и онъ долженъ нравиться женщинамъ.
– Отчего же, что онъ такое? – торопливо, горячо спрашивалъ Левинъ, дергая за руку Князя Мишуту, доѣдавшаго свое блюдо.
– Ты нынче увидишь его. Вопервыхъ, онъ хорошъ, вовторыхъ, онъ джентельменъ въ самомъ высокомъ смыслѣ этаго слова, потомъ онъ уменъ, поэтъ и славный, славный малый.
Левинъ вздохнулъ. Какъ онъ любилъ борьбу въ жизни вообще, такъ онъ не допускалъ ея возможности въ любви.
– Такъ ты говоришь, что есть шансы, – сказалъ онъ, задумчиво выпивая свой бокалъ.
– Вотъ что я тебѣ скажу: моя жена удивительная женщина. Ты вѣдь ее знаешь.[436] Она не глупа, то, что называется умомъ въ свѣтѣ, но она необыкновенная женщина. —[437] Князь Мишута вздохнулъ и помолчалъ минутку, вспомнивъ о своихъ отношеніяхъ съ женою. – Но у нее есть даръ провидѣнія. Не говоря о томъ, что она на сквозь видитъ людей, она знаетъ, что будетъ, особенно въ отношеніи браковъ. Она, напримѣръ, предсказала, что N выдетъ за S.,[438] и такъ и вышло, и она на твоей сторонѣ.
– Она меня любитъ.[439] О, она прелесть! Если бы я могъ любить больше Катерину Александровну, чѣмъ я ее люблю, то я любилъ бы ее за то, что она сестра твоей жены.
– Ну такъ она мало того что любитъ тебя, она говоритъ, что Кити будетъ твоей женой непремѣнно.
– Будетъ моей женой, – повторилъ[440] Левинъ, и лицо его вдругъ просіяло, расплылось улыбкой, той, которая близка къ слезамъ умиленія.
– Что бы тамъ не было, это будетъ, она говоритъ, и это будетъ хорошо, потому что онъ чистый человѣкъ.
Левинъ молчалъ. Улыбка расплылась до слезъ. Онъ сталъ сморкаться.
– Ну, какже я радъ, что мы съ тобой поговорили.
– Да, такъ ты будешь нынче. И я пріѣду.[441] Мнѣ только нужно съѣздить въ одно мѣсто, да, нужно.
– Я не умѣю говорить. Во мнѣ что-то есть непріятное.
– Хочешь, я тебѣ скажу твой недостатокъ. Ты резонеръ. Ты оскорбился?
– Нѣтъ, можетъ быть, это правда.[442] Это твоя жена говоритъ?
– Нѣтъ, это мое мнѣніе.
– Можетъ быть, эти мысли интересуютъ меня.
– Такъ пріѣзжай непремѣнно и отдайся теченью, оно принесетъ тебя. Счетъ! – крикнулъ онъ, взглянувъ на часы.
[443]Левинъ съ радостью досталъ изъ своего полнаго бумажника тѣ 17 рублей, которые съ начаемъ приходились на его долю и которые бы привели его, какъ деревенскаго жителя, въ ужасъ прежде, и Степанъ Аркадьичъ отдѣлилъ 17 рублей отъ 60, которые были у него въ карманѣ, и уплата счета[444] заключила, какъ всегда это бываетъ, прежній тонъ разговора.[445]
– Ну, теперь ты мнѣ скажи откровенно, – сказалъ Князь Мишута, доставая сигару и покойно усаживаясь, держась одной рукой за ручку бокала, а другой сигару. – Ты мнѣ дай совѣтъ. Я сказалъ, что мнѣ нужно съѣздить. Ты знаешь куда – къ женщинѣ. Не ужасайся. Я слабый, я дурной человѣкъ, но я человѣкъ. Ну, послушай. Положимъ, ты женатъ, ты любишь жену, но ты увлекся другой женщиной.[446]
– Извини, но я рѣшительно не понимаю этаго. Какъ бы… все равно, какъ не понимаю, какъ бы я теперь, наѣвшись здѣсь, пошелъ бы мимо калачной и укралъ бы калачъ.
Глаза Князя Мишуты совсѣмъ растаяли.
– Отчего же? Калачъ иногда такъ пахнетъ, что не удержишься. Ну, все равно, человѣкъ укралъ калачъ. Увлекся другой женщиной. Эта женщина милое, кроткое, любящее существо, бѣдная, одинокая и всѣмъ пожертвовала. Теперь, когда уже дѣло сдѣлано, ты пойми, неужели бросить ее? Положимъ, разстаться, чтобъ не разрушить семейную жизнь, но неужели не пожалѣть ее, не устроить, не смягчить?
– Ну ужъ извини меня, ты знаешь, я чудакъ, для меня всѣ женщины дѣлятся просто на два сорта, т. е. нѣтъ, вѣрнѣе, есть женщины и есть стервы. И я прелестныхъ падшихъ созданий не видалъ и не увижу, a такія, какъ та крашенная Француженка у конторки съ завитками, это для меня гадина, и всѣ падшія такія же.[447]
– А Евангельская?
– Я тебѣ говорю не выдумку мою, а это чувство. Какъ то, что ты пауковъ боишься, такъ я этихъ гадинъ, и потому ты, вѣрно, не изучалъ пауковъ и не знаешь ихъ нравовъ, такъ и я.
– Зачѣмъ такъ строго смотрѣть на жизнь, зачѣмъ дѣлать себѣ трудности,[448] зачѣмъ все натуживаться?
– Затѣмъ, чтобы не мучаться.
– Ахъ, повѣрь, все тоже самое будетъ, будешь ли или не будешь натуживаться. Послѣ мучаться, прежде мучаться…
– Да что же дѣлать? Въ этомъ разница нашихъ характеровъ. Ты на все смотришь легко и весело, видишь удовольствіе, а я работу.
– И я правъ, потому что, по крайней мѣрѣ, мнѣ весело, а тебѣ…[449]
Левинъ усмѣхнулся и ничего не сказалъ.
– Ахъ, кабы ты зналъ, какая она женщина.
– Кто? Эта гадина?
Князь Мишута разсмѣялся.
– Прелестная женщина! И женщина, которая внѣ брака жертвуетъ тебѣ всѣмъ, та любитъ… Да. – Левинъ пожалъ плечами. – Но ты не думай, я теперь ѣду навсегда проститься съ ней.
Они вышли и разъѣхались. Князь Мишута – къ прелестной женщинѣ, а Левинъ. – къ себѣ, чтобы переодѣться во фракъ и ѣхать къ Щербацкимъ.
* № 10 (рук. № 16).
Пріятно попыхивая изъ окна папиросу въ окно кареты, Князь Мишука ѣхалъ въ Присутствіе, съ каждымъ шагомъ лошадей, уносившихъ его отъ дома, чувствуя облегченіе отъ своего горя. Когда онъ пріѣхалъ въ Присутствіе и выскочилъ изъ кареты, кивая головой на поклоны писца и швейцара, уже въ душѣ его было все свѣтло и весело.
Княгиня между тѣмъ, успокоивъ ребенка, сѣла опять на то же мѣсто, гдѣ онъ засталъ ее, также сжавъ костлявые руки, неподвижно сидѣла, перебирая въ воспоминаніи весь бывшій разговоръ.
«Но чѣмъ же кончилъ онъ съ нею, – думала она. Неужели онъ видитъ ее? Зачѣмъ я не спросила его, – думала она. – Нѣтъ, нѣтъ, сойтись нельзя. Если мы и останемся в одномъ домѣ, мы будемъ чужіе. А какъ я любила, Боже мой, какъ я любила его! Какъ я любила, какъ я любила его!» сказала она и заплакала.
II.
Князь Мишука, несмотря на то, что былъ не старъ (ему было подъ 40) и не въ большихъ чинахъ, на то, что никогда ничѣмъ особеннымъ не отличался ни въ школѣ ни по службѣ, никогда не былъ интриганомъ и, несмотря даже на свою всегдашнюю разгульную жизнь, занималъ почетное и приносившее хорошее жалованье мѣсто начальника въ одномъ изъ Московскихъ присутствій.
Мѣсто это онъ получилъ черезъ мужа сестры Анны (ту самую, которую онъ ожидалъ къ себѣ) Каренина, занимавшаго одно изъ важнѣйшихъ мѣстъ въ Министерствѣ, къ которому принадлежало Присутствіе; но если бы Каренинъ не назначилъ своего шурина на это мѣсто, то черезъ сотню другихъ лицъ – братьевъ, сестеръ, родныхъ, двоюродныхъ, дядей, тетокъ – Князь Мишука получилъ бы это мѣсто или всякое другое, подобное этому тысячъ въ 6 жалованья, на которое онъ считалъ себя имѣющимъ права. Половина Петербурга и
