что M-lle Варинька съ Левинымъ и его женщиной уже находилась въ тѣхъ же отношеніяхъ, какъ и съ Профессоромъ и его женой.

Она подходила къ нимъ, разговаривала, услуживала, служила переводчицей для женщины, не знавшей ни на какомъ языкѣ, кромѣ какъ по русски. И Николай Левинъ стыдливо и вмѣстѣ радостно улыбался, когда она подходила къ нему.

* № 53 (рук. № 34).

Но пока еще наступить время въ большихъ размѣрахъ исполнять свои планы, Кити и теперь на водахъ уже искала случая прилагать свои новыя правила жизни и подражать Варенькѣ. Она бы рада была теперь сойтись съ отвратительнымъ для нея Николаемъ Левинымъ и помогать ему; но и княгиня не позволила бы этаго, да и Николай Левинъ скоро уѣхалъ.[930] Была одна умирающая дама, у которой часто бывала Варенька, но опять Княгиня не позволила ходить къ ней. Кити нашла себѣ однако дѣло. Дѣло это было семейство живописца Кронова, съ которымъ она познакомилась и противъ котораго Княгиня ничего не имѣла. Семейство состояло изъ беременной, слабой и больной матери, трехъ маленькихъ дѣтей и самого[931] живописца, находившагося на послѣдней ступени чахотки.[932]

Вся исторія этаго семейства была очень трогательна. Дѣвушка изъ Петербургскаго общества Анна Павловна Весельская влюбилась въ своего учителя живописи и извѣстнаго живописца Кронова. Противъ воли своихъ родителей она вышла за него замужъ. Родители, считавшіеся очень богатыми, скоро разорились, и у Кроновыхъ остались однѣ средства – работа мужа. Онъ заболѣлъ, и жена безъ средствъ, ожидая смерти мужа, вела самую трудную жизнь за границей.

Кити пріучила къ себѣ дѣтей, сошлась съ женою и стала бывать у нихъ, стараясь[933] утѣшать больнаго, занимать дѣтей и помогать матери.[934]

Княгиня въ первое время не охотно смотрѣла на ея сближенiе съ семействомъ[935] Кроновыхъ, но дѣлать было нечего, тѣмъ болѣе что, несмотря на бѣдность, Анна Павловна была вполнѣ порядочная женщина, и самъ Кроновъ былъ знакомъ со всѣмъ лучшимъ обществомъ Петербурга. Притомъ принцесса и другіе любовались добротой Кити, и это утѣшало Княгиню.[936]

* № 54 (рук. № 31).

Вся жизнь Вареньки была проста, ясна и возвышенна. Ей не нужно было искать, бороться. Она полюбила человѣка и готовилась къ обязанностямъ семьи, но Богу неугодно было, она подчинилась его волѣ, и жизнь всетаки была полна. Была ея благодѣтельница, счастью которой и спокойствію она старалась содѣйствовать всѣми силами, были и тамъ, въ Ментонѣ, гдѣ она жила, и здѣсь, куда бы она ни пріѣзжала, люди, нуждавшіеся въ ней, которьмъ она приносила пользу. Стоило только забыть себя и дѣла, и счастливаго дѣла, въ которомъ чувствуешь себя полезной, найдется безъ конца. Такъ думала и жила Варенька. И влюбленная въ нее Кити, видѣвшая въ ней образецъ всѣхъ совершенствъ, понявъ ясно то, что было самое важное, не удовольствовалась тѣмъ, чтобы восхищаться этимъ, но тотчасъ всей душой отдалась этой новой открывшейся ей жизни. И, несмотря на насмѣшки матери надъ этимъ engouement, Кити нетолько подражала своему другу въ манерѣ ходить, говорить, мигать глазами, но и во всемъ образѣ жизни. Черезъ Вареньку она познакомилась съ покровительствуемыми ею съ М-me Berte и съ семействомъ Професора.[937] На семействѣ Професора она сдѣлала свое обученіе благотворительности и испытала огромное, никогда еще не испытанное ею наслажденіе. Въ сближеніи этомъ она, по избѣжаніе противодѣйствія матери, старалась быть мудрою, какъ змѣя, и кроткой, какъ голубь. Она не высказывала матери цѣли своего сближенія, зная впередъ, что мать скажетъ то, что она говорила про Вареньку. «Быть доброй и помогать ближнему очень хорошо, – говорила Княгиня, – Но il ne faut rien outrer».[938] «Какъ будто можно было быть христіанкой не утрируя», думала Кити, вспоминая ученіе о щекѣ и рубашкѣ.

Кити въ это лѣто въ первый разъ читала Евангеліе, которое ей дала Варенька. Итакъ, Кити искусно вела дѣло, она говорила, что подружилась съ женой Професора, которая очень мила, что дѣти прелестны и она полюбила ихъ, и между прочимъ только упоминала о жалкомъ положеніи Професора. А въ сущности все ее наслажденіе состояло въ томъ, чтобы облегчить Професору его тяжелое положеніе.[939]

Для Кити незамѣтно прошли первыя 4 недѣли пребыванія ея на водахъ. Она замѣтно поправилась и чувствовала себя спокойной и даже счастливой совсѣмъ другимъ счастьемъ.[940] Главное счастье было ожиданіе жизни, какъ разсказывала ей Варенька, про одну дѣвушку, по острогамъ, Еван[геліе], школы.[941] Княгиня не охотно смотрѣла на ея сближеніе съ семьей Професора, но дѣлать было нечего, притомъ Принцесса и другія любовались добротой Кити, и это утѣшало Княгиню.

Одно, что въ этой счастливой для Кити жизни стѣсняло ее, это было отношеніе къ ней Професора. Професоръ былъ молодой человѣкъ, безвкусно одѣтый, съ голубыми, большими, какъ у всѣхъ чахоточныхъ, блестящими и вопросительными глазами. Глаза эти постоянно смотрѣли на Кити, такъ что ей становилось неловко. Разговоровъ между ними никогда не было серьезныхъ и продолжительныхъ, такъ какъ мало было общаго. Однажды, уже передъ концомъ курса Кити, она зашла съ Варенькой къ Мимозовымъ [?], и Варенька тотчасъ же ушла къ дѣтямъ въ заднія комнаты. Кити осталась одна съ Професоромъ.

– Какъ вы себя чувствуете нынче?

– Было дурно ночь, но теперь лучше. И всегда лучше, когда я васъ вижу.

Кити посмотрѣла на него и улыбнулась.

– Если бы это была правда, я бы желала всегда быть съ вами.

– Мнѣ довольно этаго, правда ли это? – вскрикнулъ Професоръ.

Кити покраснѣла, увидавъ, что это не то, и тотчасъ же, перемѣнивъ тонъ, – Можно пройти къ Марьѣ Ивановнѣ? – сказала она вставая.

Съ этаго разговора Кити объяснила себѣ холодность Марьи Ивановны къ себѣ, которую она и прежде замѣчала. И Варенька противодѣйствовала иногда тому, чтобы Кити видѣлась часто съ Професоромъ. Кити не позволяла себѣ еще вѣрить въ это, но это мучало ее и отравляло ей счастье этой жизни.

* № 55 (рук. № 31).

<Она потеряла любимаго мужа, потеряла ребенка, была недвижима уже 8-й годъ, и она говорила, и Кити чувствовала, что она говоритъ искренно, что она каждый день благодаритъ зa это Бога. – Какъ, за то даже, что вы потеряли мужа? – робко спросила Кити. – Да, за это. Онъ сдѣлалъ это для моего блага, оно было не видно мнѣ. Но теперь оно ясно. Я не говорю вамъ, милый другъ, – сказала она съ своимъ неземнымъ выраженіемъ и улыбкой, – чтобы вамъ радоваться вашимъ печалямъ, но я бы желала, чтобы вы понимали это, вѣрили, что это такъ. И Кити вѣрила этому, и она торопилась скорѣе испытать, повѣрить это. Черезъ Вареньку Кити сошлась съ семействомъ Професора и, также какъ и Варенька, хотѣла помогать имъ. Но тутъ съ ней случилось совсѣмъ другое. Професоръ влюбился въ нее. Между мужемъ и женой произошли сцены ревности, и Кити перестала бывать у нихъ. Такъ прошли счастливыя 5 недѣль. Раза два въ недѣлю Кити видѣла г-жу Сталь и говорила съ ней и цѣлый день проводила съ Варенькой и часто бывала у Професора, стараясь также быть полезной. И, къ радости своей, она видѣла, что Професоръ любитъ ее и радуется всегда ея приходу.>

* № 56 (рук. № 36).

Сначала Княгиня замѣчала только, что Кити находится подъ сильнымъ вліяніемъ своего engou[e]ment, какъ она называла, къ Г-жѣ Шталь и въ особенности къ Варенькѣ. Она видѣла, что Кити нетолько подражаетъ Варенькѣ въ ея дѣятельности, но невольно подражаетъ ей въ ея манерѣ ходить, говорить и мигать глазами.[942] Но потомъ Княгиня замѣтила, что въ дочери, независимо отъ этаго очарованія, совершается какой-то болѣе серьезный душевный переворотъ.

Княгиня видѣла, что Кити читаетъ по вечерамъ французское Евангеліе, которое ей подарила Г-жа Шталь, чего она прежде не дѣлала,[943] что она избѣгаетъ свѣтскихъ знакомыхъ и сходится съ больными, покровительствуемыми Варенькой, и въ особенности съ однимъ бѣднымъ[944] семействомъ больнаго живописца Петрова, въ которомъ Кити, очевидно, гордилась тѣмъ, что занимала мѣсто сестры милосердія. Все это было хорошо, и Княгиня ничего не имѣла противъ этаго,[945] тѣмъ болѣе что жена Петрова была вполнѣ порядочная женщина и что принцесса, замѣтившая дѣятельность Кити, хвалила ее, называя Ангеломъ утѣшителемъ. Все это было бы хорошо, если бы не было излишества. А княгиня видѣла, что дочь ея впадаетъ въ крайность, что она и говорила ей.

– Il ne faut jamais rien outrer,[946] – сказала она ей.

Но дочь ничего не отвѣчала ей. Она только подумала въ душѣ, что нельзя говорить объ излишествѣ въ дѣлѣ христіанства. Какое же можетъ быть излишество, слѣдуя ученію, въ которомъ велѣно подставить другую щеку, когда ударятъ по одной, и отдать рубашку, когда снимаютъ верхнее платье. Но княгинѣ не нравилось это излишество и еще болѣе не нравилось то, что она чувствовала, что Кити не хотѣла открыть ей всю свою душу. Дѣйствительно, Кити таила отъ матери свои новые взгляды и чувства, не потому, чтобы она не уважала, не любила свою мать; но только потому, что это была ея мать. Она всякому открыла бы ихъ скорѣе, чѣмъ матери.[947] Княгиня чувствовала это и старалась вызвать дочь, старалась участвовать въ ея дѣятельности.

– Что это давно Анна Павловна не была у насъ вечеромъ, – сказала разъ Княгиня дочери про Петрову. – Я звала ее! А она что то какъ будто не довольна.

– Нѣтъ, я не замѣтила, – вспыхнувъ отвѣчала Кити.

– Ты давно не была у нихъ?

– Мы завтра собираемся сдѣлать прогулку въ горы, – отвѣчала Кити.

– Что жъ, поѣзжайте, – отвѣчала княгиня, вглядываясь въ смущенное лицо дочери и стараясь угадать причину ея смущенія.

Въ этотъ же день Варенька пришла обѣдать и сообщила, что Анна Павловна раздумала ѣхать завтра въ горы.

Княгиня замѣтила, что Кити опять покраснѣла.

– Кити, не было ли у тебя чего нибудь непріятнаго съ Петровыми? – сказала она ей, когда онѣ остались однѣ. – Отчего она перестала посылать дѣтей и ходить къ намъ?

Кити отвѣтила, что ничего не было между нею и что она рѣшительно не понимаетъ, почему[948] Анна Павловна какъ будто недовольна ими.

Кити отвѣтила совершенную правду. Она не знала причину перемѣны къ себѣ Анны Павловны, но она догадывалась. Она догадывалась въ такой вещи, которую она не могла сказать матери, которой она не говорила и себѣ. Это была одна изъ тѣхъ вещей, которыя знаешь, но которыя нельзя сказать даже самой себѣ: такъ страшно и постыдно ошибаться.[949]

Опять и опять она перебирала въ своемъ воспоминаніи всѣ отношенія свои съ этимъ семействомъ.[950]

Она вспоминала добродушное, круглое[951] лицо Анны Павловны, наивную радость ея первое время при сближеніи съ Кити, ихъ переговоры тайные о больномъ, заговоры о томъ, чтобы отговорить его отъ работы, которая была ему запрещена, и увести гулять, привязанность меньшаго мальчика, называвшего