Все было, какъ и послѣ прежнихъ счетовъ, чисто и ясно. Онъ побрился, взялъ ледяную ванну и, обрызгавъ рѣдѣющіе волосы и усы брильянтиномъ, крутилъ ихъ, оглядывая себя. Его рука, поросшая волосами, его небольшая нога въ тонкомъ сапогѣ, его мышцы груди, рукъ, ногъ, которыя онъ чувствовалъ, радовали его. Онъ любилъ себя, свое тѣло, особенно съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ любимъ.

Слѣдующая по порядку глава.

Послѣ обѣда въ артели онъ почувствовалъ такое желаніе видѣть ее, что велѣлъ осѣдлать лошадь, чтобы ѣхать къ ней, когда ему принесли записку.

* № 84 (рук. № 56).

Послѣ 2-го дня маневровъ полкъ, въ которомъ служилъ Вронской, сталъ на назначенное мѣсто подлѣ деревни Татищевой. 2-ой день маневровъ кончился[1210] благополучно и весело. Весь полкъ получилъ благодарность и награду.[1211] Много было хлопотъ, споровъ[1212] и толковъ о справедливости или несправедливости поступка молодаго блестящаго князя Бѣлевскаго, только что пріѣхавшаго изъ Средней Азіи и отличившагося съ своимъ отрядомъ. Одни говорили, что Бѣлевскій былъ не правъ, пустивъ свою кавалерію по картофелю, который считался неприступной мѣстностью; другіе говорили, что, правъ или неправъ, Бѣлевской обошелъ отрядъ Князя и лихо отразилъ отступленіе. Вронскій также серьезно, какъ онъ игралъ въ крокетъ, скакалъ на скачкахъ, хотя и никогда не сердясь, также серьезно принималъ интересы маневровъ. Онъ былъ въ обойденномъ отрядѣ и былъ на сторонѣ тѣхъ, которые говорили, что Бѣлевской не имѣлъ права обойти по картофелю. Но, разумѣется, онъ не сердился и не досадовалъ, тѣмъ более на Бѣлевскаго, который былъ одинъ изъ самыхъ близкихъ ему людей. Онъ съ нимъ росъ почти и, несмотря на то, что честолюбивый, блестящій Бѣлевской далеко обогналъ его по службѣ и былъ уже генералъ, и не простой, Вронскій любилъ и уважалъ его. Онъ не видалъ Бѣлевскаго съ тѣхъ поръ, какъ онъ вернулся изъ Средней Азіи (2 недѣли тому назадъ), и то обстоятельство, что Бѣлевской не побывалъ еще у него, не прислалъ ему сказать ничего, еще болѣе заставило Вронского въ спорахъ, которые происходили между товарищами о справедливости и несправедливости Бѣлевскаго, становиться на его сторону. Неравенство положенія его – Вронскаго, Ротмистра въ полку и Бѣлевскаго, блестящаго Генерала, про котораго всѣ уже говорили, что это будущая сила въ Россіи, заставляло Вронскаго чувствовать страхъ за то, чтобы не подумали, что онъ завидуетъ своему товарищу, и вслѣдствіи этаго заставляло его быть особенно осторожнымъ всякій разъ, какъ рѣчь заходила о Бѣлевскомъ. И потому ему особенно пріятно было, когда Бѣлевской тотчасъ послѣ маневровъ нашелъ его. Бѣлевской былъ также еще болѣе дружелюбенъ, чѣмъ прежде. И они долго говорили. Бѣлевской уговаривалъ его бросить полкъ и идти къ нему.

– Намъ нужно людей, какъ ты.

– Новое направленіе.

– Не направленіе, а людямъ нужно жалованье.

– Я не честолюбивъ, – отвѣчалъ Вронской. – Моя мечта – спокойствіе.

– Женщины, моя душа, – онѣ губятъ все. И отдавай любовь свою, но не всего себя.

– Я не знаю.

– Ну, вотъ постойте, – вступился полковой командиръ. – Нѣтъ, братъ, ты не правъ.

И пошелъ кутежъ.

Полковой командиръ, и всегда веселый, особенно развеселился въ нынѣшнюю ночь.

У большаго, ярко горѣвшаго, костра съ смоляными бочками стояли, чередуясь, пѣсенники и музыканты. За большимъ столомъ, около котораго сновали лакеи въ бѣлыхъ галстукахъ, фракахъ и большихъ сапогахъ, сидѣли офицеры своего и чужаго, сосѣдняго полка за шампанскимъ, окончивъ обѣдъ.[1213]

– Честуновъ! – крикнулъ полковой командиръ.

Изъ темноты вышелъ молодчина солдатъ съ ложками въ рукахъ съ краснымъ сіяющимъ лицомъ.

– Въ магазинѣ, столики. Веселѣй, да хорошенько!

– Слушаю, ваше сіятельство!

Полковой командиръ и офицеры за нимъ подошли къ кругу пѣсенниковъ. Честуновъ, припѣвая безсмысленно-неприличные слова пѣсни на плясовой голосъ, вертѣлся въ яркомъ свѣтѣ костра.

Одинъ изъ гостей офицеровъ, очень пьяный, пошелъ плясать. Полковой командиръ не утерпѣлъ и, схвативъ фуражку солдата, накинулъ ее на бекрень и, подпершись и потопывая ногой, вошелъ въ кругъ.

Вронскій, какъ и всегда пившій много, но нисколько не пьяный, стоялъ тутъ же, улыбаясь глазами, когда къ нему подошелъ его нѣмецъ лакей съ запиской.

– Извощикъ пріѣхалъ и велѣлъ сейчасъ передать вамъ.

Это была записка Анны:

«Мнѣ необходимо васъ видѣть сейчасъ же.

А.»

– Гдѣ извощикъ? – спросилъ Вронскій.

– За коновязью.

– Куда ты, Вронскій? Постой. Ты долженъ плясать. Держите его.

– Нѣтъ, мнѣ надо. Вахмистръ, – крикнулъ уходя.

Съ запотѣвшей головой извощикъ въ своей сборчатой юбкѣ объяснилъ, что барыня ждетъ за выѣздомъ у шоссейной заставы.

– Одна?

– Одна, она вошла въ домъ.

Вронскій облился водой, переодѣлся и вскочилъ въ карету.

Первую минуту ему было непріятно полученіе ея письма. Но это было только въ первую минуту. Его жизнь раздѣлялась на двѣ рѣзко противоположныя части. Одна была жизнь съ нею, жизнь любви, нѣжности и вмѣстѣ съ тѣмъ жизнь, угрожавшая постоянно тревогой и волненіями. Въ первое время своей связи съ нею онъ надѣялся избавиться отъ этихъ тревогъ и волненій, столь непривычныхъ ему и несвойственныхъ его характеру. Но попытки его и рѣшеніе бросить службу и увести ее остались тщетными. И онъ убѣдился, что это нельзя. Тревожиться же онъ не любилъ и не умѣлъ: это было противно его характеру, и онъ успокоился на томъ, что есть, только стараясь устраиваться такъ, чтобы брать изъ этой половины жизни какъ можно больше любви и счастья и какъ можно меньше тревогъ. Онъ рѣшилъ не возвращаться больше къ предложенію оставить мужа и пользоваться тѣмъ, что есть. И онъ чувствовалъ полное счастье и удовлетвореніе въ этой половинѣ жизни.

Другая часть его жизни, совершенно отдѣльная, была его жизнь въ полку, въ свѣтѣ, въ конюшняхъ – жизнь простыхъ, здоровыхъ физическихъ удовольствій и упражненій. Облиться холодной водой, съѣсть съ апетитомъ бифштексъ, проѣхаться, проголодаться и съѣсть отличный обѣдъ съ отличнымъ виномъ, поболтать съ товарищами,[1214] полежать, взять ванну, поужинать и заснуть здоровымъ сномъ – была другая жизнь, особенно пріятная тѣмъ, что она не имѣла ничего общаго съ первой.

Теперь письмо ее и ея мужа вызывало вновь всѣ тревоги, которыя было улеглись на время. Но въ головѣ Вронскаго всегда все укладывалось ясно и просто. «Она объявила мужу – прекрасно. Это давно пора было сдѣлать. Мужъ чувствуетъ себя оскорбленнымъ и, вѣроятно, вызоветъ меня. И это прекрасно. Il est le bien venu.[1215] Я сдѣлаю то, что должно, – думалъ Вронскій, – а будетъ, что будетъ. Это одна сторона вопроса. Другая – какія теперь будутъ наши отношенія. Если она согласится оставить мужа и этаго мальчика съ голубыми глазами, въ которомъ не понимаю, что она можетъ видѣть, то, разумѣется, я брошу службу, которая и такъ мнѣ надоѣла, и мы уѣдемъ за границу. Она одна изъ тѣхъ женщинъ, съ которыми не можетъ наскучить. Да и что бы не было, я долженъ не оставить ее. Если же нѣтъ, то она останется съ мужемъ, и наши отношенія останутся прежнія, и тѣмъ лучше. Бѣльскій правъ, есть что то страшное, безповоротное въ сожительствѣ съ женщиной.[1216] Fais ce que dois, advienne ce que pourra».[1217]

И то, что долженъ былъ дѣлать въ этомъ случаѣ Вронскій, было ему такъ ясно и просто, что ему нисколько не страшно было, и онъ ѣхалъ въ самомъ веселомъ и спокойномъ расположеніи духа. Сидя въ просторной каретѣ и поднявъ ноги съ шпорами къ окнамъ, онъ улыбался самъ съ собою. Ему радостно было чувствовать свѣжій ночной воздухъ, ласкавшій его разгоряченное лицо, чуять здоровье и энергію всего своего сильнаго тѣла и спокойствіе души. Онъ закинулъ одну ногу на колѣно другой, взялъ[1218]

* № 85 (рук. № 56).

Что то во всемъ тонѣ его сказало ей о спокойномъ его, удовлетворенномъ счастіи.[1219]

– Къ лучшему, – повторила она, – если бы ты зналъ, какъ я страдала, а ты спокоенъ….

– Я? я жду что ты рѣшишь? Ты мнѣ не велѣла говорить, но ты знаешь мои желанья – одни.

– Неправда, ты не желаешь, ты не чувствуешь за меня, – вдругъ съ слезами въ голосѣ вскрикнула она.

Вронскій чувствовалъ, что она хотѣла, чтобы онъ былъ взволнованъ, а онъ на бѣду чувствовалъ себя спокойнымъ. Но[1220] онъ притворился взволнованнымъ.

– Я умоляю и умоляю тебя оставить его. Мы такъ будемъ счастливы, – сказалъ онъ, обнимая ее и пригибая къ себѣ.

Хотя онъ искренно думалъ и желалъ то, что говорилъ, тонъ его рѣчи былъ притворно взволнованъ, и она весь смыслъ его рѣчи обвинила въ притворствѣ.

– Ахъ, ради Бога не говори неправды. Я за искренность люблю тебя. Мнѣ дороже всего искренность. Лжи мнѣ и тамъ довольно. Ты не хотѣлъ этого сказать. Ты думалъ, что я вызываю тебя на это.

– Анна, за что ты оскорбляешь меня…..

– Нѣтъ, нѣтъ! Я не хотѣла и не хочу этаго. Пойми и знай… Я однаго хочу – твоего счастія….

[1221]Кучеръ обернулся, спросивъ куда ѣхать.

– Все прямо, все прямо, – сказалъ Вронскій.

Но рѣчь ея была прервана, и потому ходъ мысли прервался тоже – не прервался ходъ чувства. Чувство ея было оскорбленіе за то, что она хотѣла вызвать его на предложеніе оставить мужа, любовь къ нему, для выраженія которой она рада была найти случай жертвы и желаніе обмануть свою гордость и доказать себѣ, что она не въ унизительномъ положеніи, а въ такомъ, которымъ она гордится.

– Да, я говорила…. – продолжала она, – что я не хочу отъ тебя жертвъ.

– Да не жертвы.

– Измѣнить положенья нельзя и не нужно. Теперь, я вижу, я должна ѣхать къ нему.

– Да, но развѣ можно… развѣ тебѣ не уни…

– Оставь мнѣ знать, что для меня унизительно и не унизительно. Ты пойми, что моя любовь къ тебѣ не можетъ уронить меня никакъ, что я выше, чище стала, что я не то, что эти. Я не любовница твоя. Я не могу стыдиться. Я… горжусь собой и тобой, – сказала она, и слезы стыда въ противность ея рѣчи наполнили ей глаза – голосъ дрогнулъ, и она замолчала.

* № 86 (рук. № 62).

Слѣдующая по порядку глава.

Вернувшись домой, Вронской нашелъ каретнаго извощика въ юбкѣ со сборками, который объяснилъ, что барыня сѣла къ нему на перекресткѣ у версты и, доѣхавъ до Юсовскаго сада, велѣла ѣхать сюда, передать записку и привезти барина.

Въ письмѣ было 6 словъ: «Мнѣ необходимо васъ видѣть сейчасъ. А.»

Вронской сѣлъ въ карету и велѣлъ ѣхать какъ можно скорѣе.

Онъ спрашивалъ себя о причинѣ, по которой ей нужно было его сейчасъ видѣть и вслѣдствіи которой она такъ неосторожно вызвала его на свиданье, но мысли его не могли останавливаться на этомъ. Обычная причина свиданій представлялась его воображенію, и ожиданіе всегда новаго счастія охватывало его все съ большей и большей силой, чѣмъ ближе онъ подъѣзжалъ къ Юсовскому саду. Смутное