мы ѣхали по другой дорогѣ, черезъ городъ, Варинька и[1615] студентъ скрылись изъ вида. Мы ѣхали и говорили такъ хорошо. И никого до самого города не встрѣтили. Ужъ подъѣзжая къ городу, мы помолчали, и онъ вдругъ, не глядя на меня, сказалъ: «Одно я бы желалъ, чтобы вы встрѣтились съ нимъ и чтобъ безъ разговора чувствовалось, что то кончено». Я сказала: «Какъ вы не поймете, что это такое ужасное воспоминаніе?» – «Я бы желалъ, чтобы это было не «ужасное», а «простое, воспоминаніе». – «Да оно такъ и будетъ».

Только что я это сказала, мы видимъ, ѣдетъ навстрѣчу съ горы пролетка, и сидитъ какой-то одинъ въ черномъ пледѣ и шляпѣ сѣрой. Мы спустились, переѣхали мостикъ, и пролетка спустилась. Никого кругомъ, только два нашихъ экипажа, и мы смотримъ другъ на друга. Не забудь, 5 часовъ утра. Ктожъ въ пролеткѣ? Удашевъ. Онъ снялъ шляпу, поклонился и проѣхалъ. Потомъ[1616] Костя узналъ, что онъ жилъ въ городѣ съ Анной и отъискивалъ священника за городомъ и ѣхалъ къ этому священнику, чтобы условиться, какъ вѣнчать его.

– Кити, ты всегда забываешь, – сказала тетушка, дожидавшаяся конца разговора, – тебѣ нельзя такъ сидѣть.

Кити сняла ногу съ ноги.

– Да, пусть придумаютъ люди такое стеченіе обстоятельствъ, пусть изъ милліона разъ это удастся разъ…. – говорила Марья Николаевна въ то время, какъ по лѣстницѣ терассы зазвучали сильные, гибкіе шаги Ордынцева.[1617] Его еще не видно было. Но его узнали, и[1618] выразительная, умная и энергическая голова его, сіяя оживленіемъ, выставилась изъ за перилъ, и онъ вошелъ.

– Что это «милліонъ разъ»? – спросилъ онъ.

Но никто не отвѣтилъ ему и не подумалъ обмануть. Онъ понялъ и не повторилъ вопроса.

– Мнѣ жаль, что я разстроилъ ваше женское царство.

Ордынцевъ былъ на заводѣ съ нѣмцемъ, дѣлая планъ его перестройки. Возвращаясь домой мимо pas de géants съ визгомъ дѣтей и на терассу, гдѣ слышались голоса женскіе друзей, онъ радовался, сравнивая это съ его прежней одинокой жизнью. Но его мучало то, что жена уходила отъ его вліянія. Онъ шелъ весь погруженный въ свои дѣла.

– Ну что заводъ? – спросила Кити.

– Такъ хорошъ будетъ, и это мое изобрѣтеніе такъ упроститъ дѣло, что я….

– Только бы ты отдалъ его въ аренду, – сказала Кити, – было бы превосходно.

– Вотъ упрямство. Мы живемъ заводомъ, – обратился онъ къ belle mère.[1619] – Я могу получать 12 тысячъ, а аренда 3 тысячи.

– Да, «могу». Но мы получаемъ только убытокъ….

– Ну, хорошо, хорошо, – съ досадой сказалъ онъ. – Однако не пора ли посылать за Стивой?

– Да, пора, – сказала Долли. – Я бы поѣхала, да мнѣ съ Федей – (старшій сынъ) – хочется заняться. А то каждый день что нибудь помѣшаетъ.

Дарья Александровна сама выучила грамматику Кюнера и учила Гришу до латинскому.

– Поѣзжай, Долли, я займусь.

Съ тѣхъ поръ какъ онъ былъ женатъ, онъ въ первый разъ въ жизни черезъ очки своей жены увидалъ одну половину міра, женскую, такою, какая она есть въ самомъ дѣлѣ, а не такою, какою она кажется. И первое лицо во всей дѣйствительности, которое онъ увидалъ такой, была его belle soeur. Онъ узналъ ужасы невѣрности, пьянства, мотовства, грубости Степана Аркадьича, и Долли въ ея настоящемъ свѣтѣ изъ простой, доброй и какой то забитой, незначительной женщины выросла въ героиню, въ прелестную женщину, въ которой онъ узнавалъ тѣ же дорогія ему въ своей женѣ черты, и онъ испытывалъ къ ней, кромѣ любви, набожное чувство уваженія и всѣми средствами старался ей быть полезнымъ.

– О нѣтъ, ты такъ добръ, уже столько занимаешься съ нимъ. A тебѣ столько дѣла. Да и пожалуй, онъ не пріѣдетъ. Здѣсь ничего пустой экипажъ, но на станціи непріятно.

– Не ѣздите, посидимъ еще, побесѣдуемъ, – сказала Марья Николаевна.

– Да, правда, что дѣло на меня такъ и липнетъ, – сказалъ[1620] Левинъ, – прежде бывало тяготился свободой и досугомъ, а теперь со всѣхъ сторонъ.

– Ну ужъ мое, ты какъ хочешь, – сказала Марья Николаевна, – съѣзди въ Пирогово и устрой, это ужъ ты долженъ.

– Это то сдѣлаю для себя: тамъ болото, и мы съ Стивой вмѣстѣ поѣдемъ.

– Ну что,[1621] тетинька, готово? – сказала Кити.

– Переварила, мой другъ. Тебя заслушалась; впрочемъ, лучше, не обсахарится, и сдѣлай ты, пожалуйста, по моему совѣту: съ ромомъ бумажку.

Кити говорила про варенье, но она думала о мужѣ и не спускала съ него глазъ. Сейчасъ случилось два обстоятельства: онъ засталъ ихъ за разговоромъ объ Удашевѣ, – онъ понялъ это, и она огорчила его отпоромъ о заводѣ, надо было смягчить его.[1622]

Онъ смотрѣлъ и хотѣлъ отвернуться, но замѣтилъ виноватое выраженіе и самъ подошелъ.

– Что ты,[1623] какъ себя чувствуешь?

– Прекрасно. Я такъ счастлива и признаюсь, – она сказала шопотомъ, – какъ мнѣ ни хорошо съ ними, жалко нашихъ вечеровъ вдвоемъ. Пойдемте походить.

Но тутъ съ крикомъ, топотомъ неслась навстрѣчу ватага дѣтей, 2 дѣвочки подростка Марьи Николаевны и 3 Долли и Англичанка. Левинъ поспѣшилъ заступить имъ дорогу отъ жены, какъ бы они, разбѣжавшись, не толкнули ее. У всѣхъ дѣтей былъ разсказъ о необыкновенной высотѣ, на которую поднимали Mlle Теборъ на pas de géants, и видно, что тамъ это событіе имѣло огромное значеніе, которое оно теперь утратило. Всѣ они съ прилипавшими прядями волосъ къ лбамъ бросились къ матерямъ, и по немногу затихалъ восторгъ того, что тамъ случилось.

Но скоро всѣ разобрались по мѣстамъ: Кити пошла распорядиться комнатой и постелью Степана Аркадьича, несмотря на всѣ уговоры, чтобы она не утруждала себя; Княгиня сѣла за пяльцы, Долли пошла съ сыномъ твердить Кюнера, а къ Ордынцеву пришелъ нѣмецъ съ планами завода.

–

3.

[1624]Вечеромъ дѣти уже ушли спать, и большіе сидѣли на терасѣ съ колпаками на свѣчахъ, около которыхъ бились бабочки, когда по щебню аллеи захрустѣли рессоры коляски, ѣздившей за Степаномъ Аркадьичемъ. Коляска ѣхала скоро; значитъ, онъ пріѣхалъ. Ордынцевъ съ своими быстрыми гимнастическими движеніями перескочилъ черезъ перила и рысью побѣжалъ навстрѣчу. Онъ видѣлъ Степана Аркадьича одинъ разъ послѣ своей сватьбы, и отношенія ихъ замѣтно измѣнились. Они не стали холоднѣе, потому что они уже были на той крайней точкѣ близости, на которой бываютъ мущины дружны между собой, но стало между ними что то скрытое, невысказанное, если не враждебное, то соперническое. Едва ли чувствовалъ это съ своей простотой и добротой Степанъ Аркадьичъ, но Ордынцевъ чувствовалъ это. Онъ чувствовалъ, что они, какъ свояки, женатые на родныхъ сестрахъ, представляютъ невольный предлогъ сравненія для сестеръ, для матери сестеръ, даже для постороннихъ, спрашивающихъ себя, какая сестра счастливѣе и съ женской точки зрѣнія лучше живетъ? т. е. у кого комнаты лучше, ѣда лучше, гости и знакомые лучше и важнѣе. Кромѣ того, зная то, что онъ зналъ про Степана Аркадьича, Ордынцевъ не могъ не быть холоднѣе, хотя онъ чувствовалъ, что источникъ всѣхъ его гадостей была тоже простота и доброта, за которую онъ былъ такъ милъ.[1625] Степанъ Аркадьичъ былъ не одинъ, онъ везъ съ собой юношу, отличнѣйшаго малаго и страстнаго охотника, какъ онъ говорилъ. Онъ поцѣловался и сказалъ:

– А, здорово земледѣлецъ! Тутъ жена? вы какъ?

Ордынцеву непріятна была эта развязность, но вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ и всѣ, онъ невольно подчинялся этому веселому, доброму тону. Кромѣ того, онъ былъ радъ мущинѣ пріятелю, съ которымъ можно было и поохотиться и поговорить (особенно излить всѣ накопившіеся, никому невысказанныя открытія о женщинахъ и супружествѣ) и просто логически поговорить о мужскихъ, т. е. общихъ интересахъ, съ которыми ему тѣсно было въ его женскомъ монастырѣ, какъ ни милъ и дорогъ былъ для него этотъ монастырь. Это было необходимо ему часто, и онъ тяготился этимъ лишеніемъ.

4.

Ордынцевъ, зная все прошедшее, всю подноготную отношеній Степана Аркадьича съ женою, невольно наблюдалъ ихъ отношенія и[1626] изумлялся. Алабинъ былъ такъ простъ, свободенъ, добръ и даже покровительственъ, что, казалось невольно, только и существуетъ физическое отношеніе супруговъ: онъ силенъ, свѣжъ, красивъ, несмотря на свои рѣдкія сѣдины въ[1627] прибритой въ серединѣ бородѣ, – она худа, костлява, измучена, съ платьемъ, какъ на вѣшалкѣ, и съ перстнями, болтающимися на изсохшихъ бѣлыхъ пальцахъ. Какъ же ему не[1628] самодовольно смотрѣть на нее и не чувствовать гордость снисхожденія, сравнивая свою силу и сочность съ ея слабостью и изсушенностью? Только Ордынцевъ, зная прошедшее, видѣлъ, какъ иногда она мѣткимъ, ядовитымъ, такъ не шедшимъ къ ней замѣчаніемъ отвѣчала ему.

За чаемъ и вмѣстѣ ужиномъ, во время котораго Алабинъ выпилъ стакана два своего любимого бургонскаго, Ордынцевъ замѣтилъ, что Алабинъ почти сталъ ухаживать за старшей племянницей, и у дѣвочки заблестѣли глаза, и вся она оживилась и какъ бы подобралась.

– Ну чтожъ, завтра ѣдемъ въ Лупилки – (это было знаменитое болото). – Дупелей не знаю – найдемъ ли, но бекасовъ пропасть. Или ты усталъ? Надо выѣхать до свѣта, а то жарко.[1629]

– Я усталъ? Никогда еще не уставалъ. Давайте не спать. Что за ночь! Пойдемте гулять. – Онъ взглянулъ на дѣвочку. – Давайте пойдемъ.

– О, въ этомъ мы увѣрены, что ты можешь не спать и другимъ не давать. А я пойду, – сказала Долли.

– Ну, посиди, Долинька. Я тебѣ еще сколько разскажу.

– Вѣрно, нечего.

– Ну, такъ ѣдемъ завтра. Ты меня не буди.

– Я разбужу. Въ два? Ахъ, да, ну что, вы видѣлись съ Анна? – спросилъ онъ вдругъ. – Вѣдь она въ 20 верстахъ отъ васъ. Я непремѣнно съѣзжу.

– С M-me Карениной? – сказала старая княгиня.

– Т. е. съ Удашевой, – поправилъ онъ.

– Ну тамъ какъ хочешь, только я думаю, что моимъ дочерямъ не зачѣмъ съ ней видѣться.

– Отчего же?

– А оттого, что она поставила себя въ такое положеніе, въ которомъ избѣгаютъ знакомства. И это выдумала не я, а свѣтъ. Ея никто не видитъ и не принимаетъ, и мы….

– Да отчего жъ никто? Вотъ вы все такъ, маменька. Ну что тутъ, какіе хитрости и тонкости. Ея принимали вездѣ какъ Каренину, а теперь она Удашева, и всѣ будутъ принимать.

– Ну, это мы еще увидимъ.

– Да, вотъ увидите.[1630] Они не хотѣли до сихъ поръ быть въ свѣтѣ. А посмотрите, Удашевы поѣдутъ въ Петербургъ, и всѣ къ нимъ поѣдутъ и будутъ принимать.

– Не думаю. Старуха Удашева видѣть не хочетъ сына, и ужъ одно это, что она поставила сына противъ матери.

– Совсѣмъ не думала возстановлять. А кто же угодитъ московской Грибоѣдовской старухѣ?

И Алабинъ обратился за подтвержденіемъ къ Ордынцеву и Кити. Мнѣніе жены его не интересовало.

– Я не поѣду, – сказалъ Ордынцевъ. –