что со времени пушкинских дней в Москве в 1880 г. Россия ни разу еще не устраивала таких культурных праздников, и что чествование Толстого будет еще грандиознее. «Тогда праздновала одна Россия, теперь к нам съедутся представители всех цивилизованных государств. Льва Толстого чтут одинаково у нас и за границей. Это мировой гений. Есть еще очень важное отличие будущего торжества от пушкинского: тогда инициатива шла от правительства, и программа праздника составлялась администрацией. Теперь хозяином праздника явится само русское общество, в лице избранных им представителей».

Петербургская и московская городские думы стали обсуждать проекты ознаменования толстовского юбилея. Предполагалось сделать заявление и в Государственной думе и провести законодательным путем в честь юбилея Толстого ряд мероприятий просветительного и гуманитарного характера.

Вся эта усиленная деятельность была прекращена самим Толстым, о чем см. прим. 267.

258. 10918. Был Ч[ертков]. — В 1908 г. В. Г. Чертков вторично приехал в Ясную поляну 29 февраля и уехал 4 марта.

259. 10920. Со мной сделался обморок. — Обморок произошел с Толстым 2 марта 1908 г. В книге H. Н. Гусева «Два года с Л. Н. Толстым» (изд. Толстовского музея, М. 1928, стр. 104—105) случай этот описан следующим образом: «Сегодня был обморок с Львом Николаевичем. Это случилось часа в 4 дня. Перед этим он продиктовал мне свой перевод рассказа Виктора Гюго «Un athée». Рассказ этот, кажется, неизвестный ранее Льву Николаевичу и впервые прочитанный им теперь, произвел на него очень сильное впечатление. Содержание рассказа в том, что молодой человек, оставивший священство потому, что пришел к атеистическому миросозерцанию, подробно излагает своему собеседнику свои материалистические взгляды, по которым нет бога, нет души, нет идеала; цель жизни в том, чтобы жить для одного себя. Но когда, пять месяцев спустя после этого разговора, произошло крушение того корабля, на котором он ехал, он, забыв о всех своих рассуждениях, по которым выходило, что наслаждение — единственная цель жизни, бросается в море спасать погибающих женщин и сам погибает. На последних словах рассказа Лев Николаевич заплакал и, окончив, громко всхлипывал… По окончании записи я не ушел сейчас же, а стал приводить в порядок фонограф. Лев Николаевич прошелся несколько раз по комнате. Вдруг мне перестали быть слышны его шаги. Я инстинктивно взглянул в его сторону, и вижу, — он медленно, медленно опускается на спину. Я подбежал к нему, поддержал его за спину, но не в силах был остановить падение его тела, и на моих руках он медленно опустился на пол. На мой крик прибежала Софья Андреевна, бывшая в столовой, стала целовать Льва Николаевича в лоб, позвала лакея, мы подняли его; он сел на полу, но, видимо, еще не приходил в себя и говорил: «Оставьте меня! Я сейчас засну… Тут где-то подушка была… Оставь, оставь»… Мы уложили его на диван. Минут через пять он пришел в себя и попросил обедать, но ел очень мало. Он как будто забыл всё — забыл, как зовут его близких родственников и самые хорошо ему известные места. Не мог вспомнить, где Хамовники…»

260. 10922. статью Индуса в переводе Наживина. — Имеется в виду речь Свами Вивекананды «Бог и человек», помещенная в сборнике: Ив. Наживин, «Голоса народов», выпуск 1, М. 1908, стр. 65—79. Об этой статье Толстой писал И. Ф. Наживину 12 марта 1908 г.: «Статья индуса особенно поразила меня. Это необыкновенно хорошо». (Ив. Наживин, «Из жизни Л. Н. Толстого», изд. «Сфинкс», М. 1911, стр. 153.) Свам Вивекананда (1861—1902) — индусский религиозный мыслитель, ученик Рамакришны.

261. 11012. Читаю газету Русь. — Петербургская газета «Русь» в 1908 году выходила в издании А. А. Суворина (сына) под редакцией сначала М. М.. Крамалея, затем С. А. Изнара. Толстой говорил, что у этой газеты два достоинства: печатает вверху первой страницы перечень главнейших событий за день и тут же сообщает сведения о числе казней и смертных: приговоров (H. Н. Гусев, «Два года с Л. Н. Толстым», изд. Толстовского музея, М. 1928, стр. 80).

21 марта. Стр. 110—111.

262. 11024—25. работал над новым изданием Кр[уга] Чт[ения]. — Толстой работал над корректурами второго издания «Круга чтения», печатавшегося в издании т-ва И. Д. Сытина.

263. 11025. Гусев….. помогает. — Предварительно корректуры «Круга чтения» прочитывались H. Н. Гусевым, иногда предлагавшим Толстому изменения и дополнения мыслей, частью принимавшиеся, частью отвергавшиеся Толстым..

264. 11026. Мар[ьей] Алек[сандровной] — М. А. Шмидт.

265. 11027. Детским евангелием — книжкой «Учение Христа, изложенное для детей».

266. 1114. ругательное письмо. — Толстой имеет в виду следующее письмо:

«Курск. 16 марта.

«Милостивый государь Лев Николаевич!

«Читая каждый день о предстоящем юбилее в честь вас, я положительно поражаюсь тому, что вы, человек одаренный разумом (этого я от вас отнять не могу), до сих пор не проверили вашу совесть, против которой вы действовали полвека, и теперь, находясь уже на склоне вашей жизни, вы еще, как видно, самодовольно прочитываете и выслушиваете ту суматоху недалеких людей, которые в состоянии повторять только чужие слова, в том числе и ваши, но те люди, повторяю, недалекие, поэтому я оставляю их в покое, а вас оставить не могу потому, что в каждом человеке существует совесть, то неужели самообольщение берет верх над здравым рассудком, неужели ваша совесть заснула настолько, что не пробудится и к последнему моменту вашей жизни? Если так, то это будет очень печально, что человек, одаренный дорогим разумом от бога, сделал столько зла, что является почти главным виновником нравственного падения своего дорогого отечества и теперь еще кичится тем, что ему, т. е. тебе, хотят создать вечную славу. Но помни, смертный, что вечной славы тебе не будет, проснутся русские люди и создадут тебе вечное проклятие зa то, что ты первый подорвал дух религии, ты первый подорвал нравственность нашей молодежи, ты первый нарушил счастье семейных очагов, ты первый проповедывал о безбрачии, и всё это тобою достигнуто, и без сомнения известно, что масса невинных жертв влачат жалкое существование в роде Кати из твоего «Воскресения», и теперь на старости лет ты еще готовишься встать своей дряхлой ногой на пьедестал созданной тобою мерзости.

«Проснись, окаянный, пока еще не поздно, иначе тебя ждет вечное проклятие, покайся перед всем миром, и тогда только примет твое раскаяние всемогущий бог.

«В заключение скажу последнее, что если в тебе была когда-либо совесть разумного человека, то сбрось свою маску (лапти и рубаху) и, прочитав это письмо, не бросай его с негодными бумагами, а отправь в редакцию выдающихся изданий и сам должен просить, чтобы оно полностью было напечатано для того, чтобы судил весь мир истинно верующих людей, а не развращенных тобою, это очистит твою совесть. К. Воинов Разумов».

267. 1114—6. Хочу….. высказаться. — Толстой воспользовался полученным им «ругательным» письмом (таких было несколько) по случаю его предстоящего юбилея для того, чтобы постараться прекратить всякую общественную деятельность, связанную с его чествованием. 25 марта 1908 г. в Ясную поляну приехал член «Комитета почина», старый друг семьи Толстых, бывший прокурор, затем председатель Тульского окружного суда, а в то время председатель Московского окружного суда Николай Васильевич Давыдов. Толстой тогда же продиктовал и передал Н. В. Давыдову письмо в редакции газет, в котором говорил, что готовящийся юбилей «чрезвычайно тяжел» для него, главное, потому что «эти готовящиеся чествования даже при своем приготовлении вызывают в большом количестве людей самые недобрые чувства» к нему. (См. это письмо в сборнике «Письма Л. Н. Толстого», собранные и редактированные П. А. Сергеенко, изд. «Книга». М. 1910, стр. 325—326.) Письмо было прочтено Н. В. Давыдовым на заседании Общества любителей российской словесности, имевшего намерение устроить торжественное заседание в честь восьмидесятилетия Толстого, после чего «Комитет почина» опубликовал в петербургских и московских газетах следующее заявление:

«Члены комитета почина учредили его, считая необходимым сорганизовать желающих чествовать восьмидесятую годовщину рождения великого писателя и выразить ему в этот день любовь и благодарность многих миллионов его восторженных почитателей.

«В ответ на первое же оповещение. положительно со всех концов России и из-за границы стали поступать заявления о желании участвовать, предложения программ, услуг и пожертвований.

«Представители прессы, объединившись в бюро, члены которого вошли в состав комитета, испросили разрешение надлежащей власти созвать всероссийский съезд печати для обсуждения вопросов, связанных о участием печати в чествовании Л. Н. Толстого.

«Москва учредила отделение комитета и стала вырабатывать программу чествования. Многие провинциальные города последовали ее примеру. Заявления поступали не только из соседних европейских стран, но и от самых отдаленных народов других частей света, из Индии, Канады, Японии, Новой Зеландии. При личных переговорах в Берлине, Лондоне и Париже всюду встречено не только горячее сочувствие идее комитета почина, но полная готовность немедленного активного содействия. В организационные комитеты намечались самые громкие и популярные имена. Приглашения не только не встретили ни одного отказа, но самые занятые, маститые литераторы, художники, ученые сами настаивали на своем участии.

«В Англии в 4 дня (26—30 марта н. с.) успели напечатать воззвание во всех лондонских и провинциальных газетах, образовался комитет из самых выдающихся лиц и открылась подписка на толстовский фонд в банкирском доме Messrs Barclay’s. Казалось, горячее желание всех откликнуться на призыв комитета почина и восторженный подъем чувства обещал превзойти своим выражением когда-либо бывшие международные чествования и явить поразительное зрелище поклонения целого мира, всех объединившихся народов одному великому человеку за то, что он положил всю свою долгую жизнь и свой гениальный талант на подъем человеческого духа, на истолкование правды, в человеческих чувствах и правды жизни. Но этому величественному чествованию не суждено осуществиться по воле того, кому оно посвящалось.

«Секретарь комитета получил от гр. Толстого письмо, в котором он, между прочим, говорит: «…Обращаюсь с большой, большой просьбой. Просьба моя в том, чтобы прекратить этот затеянный юбилей, который кроме страдания и — хуже чем страдания — сознания дурного поступка, не доставит мне ничего иного. Вы знаете, что и всегда, и особенно в мои годы (когда так близок к смерти), нет ничего дороже любви людей. И вот эта любовь, я боюсь, будет нарушена этим юбилеем. Я вчера получил письмо, в котором пишут, что все православные люди будут оскорблены этим чествованием. Я никогда не думал про это, но то, что мне пишут, совершенно справедливо. Не у одних этих, а у многих других людей чествование вызовет недоброе чувство ко мне. И это для меня самое больное. Те, кто любит меня (я знаю их и они меня знают), для тех не нужно никаких внешних форм для выражения их чувств. Так вот моя