ближе соприкасались с источниками культуры, цивилизации, просвещения. Крестьянство было разбросано в полумиллионе сел и деревень, раскинуто на огромном пространстве старой царской России. В каждом селе сотни, в лучшем случае, тысячи жителей без связи друг с другом, идейно беспомощные. Эта крестьянская масса с трудом находит выражение своих стремлений, своих потребностей. Она мечется из стороны в сторону и не находит для себя ясной программы. Это не вина крестьянства, это беда его прошлой тяжкой судьбы. Его обманывала монархия, попы всех религий, бюрократы всех стран, его обманывала буржуазия либерализмом, идеями демократии. И крестьянство подвергалось время от времени внутренним толчкам, ужасающим революционным взрывам, поджигало помещичьи имения, а потом снова уставало и покорно сдавалось имущим классам. История человечества знает эти страшные взрывы крестьянского негодования и возмущения и, вместе с тем, крестьянской беспомощности. Имущим классам, более образованным, всегда в конце концов удавалось надеть узду на поднявшееся на дыбы крестьянство.
Вот эта опасность была в революции и у нас. Если этого не случилось, так только потому, что впервые во всей мировой истории во главе восставшего крестьянства оказались не городские имущие классы, а неимущий класс пролетариев. Рабочий класс стал во главе крестьянства, чтобы вывести его из нищеты и язык его возмущения и страдания перевести на язык революционных идей, революционных лозунгов – не для того чтобы обманывать крестьянство, а для того чтобы в первый раз в истории встряхнуть его и освободить от голода, от старых обманов. Но, товарищи, этот поворот исторический, поворот идейный был слишком катастрофичен для крестьянских масс, и немудрено, если они, выброшенные из царского варварства и дворянского гнета, из поповской тюрьмы, выброшенные сразу на дорогу пролетарской социалистической революции, не всегда умели различать друзей и врагов; а затем, товарищи, чего стоит сам по себе этот тяжкий процесс, особенно в истощенной стране, в стране, которая пережила четырехлетнюю войну и сейчас выдерживает натиск мирового империализма. Революция есть родовые муки нового общественного строя. Младенец, рождаясь, причиняет организму матери тяжкие муки, а здесь рождается новый строй из старого, и, разумеется, весь организм страны потрясен ужасающими родовыми муками, которые ощущаются крестьянством и рабочим классом во всей стране.
Но рабочий класс отдает себе отчет в том, что это переходный период, что за этим переходным периодом последует настоящее нормальное развитие нового общества, которое и возместит все трудности, все тяготы, все болезни этого переходного периода. Крестьянину это понять несравненно труднее, он много сильнее ощущает трудности и бедствия переходного периода, когда новые раны налагаются на старые раны, старые язвы, и еще усугубляют их боль, подобно тому, как в тот момент, когда вы снимаете с каторжника въевшиеся в его руки и ноги цепи, ему больнее, чем когда он спокойно лежит, прикованный к стене. В этот период его старые раны и язвы казались особенно невыносимыми, а тут к нему явились правые с.-р. и меньшевики и поведали ему, что имеется особый способ безболезненно разрешить все вопросы через Учредительное Собрание, путем мирного всеобщего голосования. Соберутся все в одном здании, которое называется парламентом, будет председатель, который называется Черновым, будут партии, будут голосовать, будут урны, куда будут опускать записки, – как опустят, так и выйдет: отдавать или не отдавать землю крестьянину, быть ли хозяином в стране рабочему или капиталисту. Все выйдет по записке, честь-честью, без кровопролития.
Рабочий знает, что такие коренные вопросы не разрешаются голосованием, поднятием и опусканием рук и другой парламентской гимнастикой, что имущие классы не отдадут без боя своих позиций, а взять их можно лишь силой, грудь против груди, сталь против стали, кровь против крови. Рабочий это знает, крестьянина же сбивали с толку.
Но вот тут в Самаре, на всем Поволжье история произвела гигантский опыт по просветлению сознания самых отсталых масс. Здесь заседала учредилка,[52] т.-е. Колчак, дутовцы и та промежуточная группа интеллигенции, которая путается между помещиками и крестьянами, крестьянами и рабочими. И вот эта-то промежуточная, никчемная, межеумочная эсеровско-меньшевистская группа и является носительницей идеи Учредительного Собрания. Колчак знает, что дело – в материальной силе. Деникин тоже знает, и мы это знаем. Они же думают, что дело в чарах Чернова, Авксентьева и других величин парламентарной демократии. Здесь история произвела опыт. Они оторвались от нас, свое Учредительное Собрание оторвали от рабочего класса и крестьянской бедноты, и шли в обозе в качестве нестроевой команды в армии у Колчака, в армии у Дутова, и составляли там отряд, который был посредником между черносотенцами и белогвардейцами, – белое и черное здесь одно и то же – с одной стороны, и между трудовыми массами, с другой. Лозунгами Учредительного Собрания, идеей демократии они помогли Колчаку создать армию. Колчак – авантюрист, бывший царский адмирал, который искал помощи у немцев, перешел на американскую службу, ездил в Нью-Йорк, получил свои сребреники и прибыл сюда. Это – чистый тип авантюриста без вчерашнего и – не будем сомневаться! – без завтрашнего дня. Этот авантюрист не имел бы успеха, если бы вокруг него не было создано декораций Учредительного Собрания. А когда эти декорации помогли ему создать армию, тогда он сказал Чернову и Авксентьеву: «раб сделал свое дело – пошел вон».
И выполнивши свою работу, учредиловские рабы разбежались в разные стороны. Авксентьев отправился во Францию и Англию выпрашивать помощи у европейского империализма против нас. Чернов со своими единомышленниками, со всем президиумом священнейшего Учредительного Собрания постучался в ворота нашего советского дома и просил нас пустить его, ибо ему невтерпеж стало больше в той атмосфере, которую создало Учредительное Собрание.
И это большой урок, товарищи, для самых отсталых и темных масс. Лучшего урока, более яркого урока, хотя и оплаченного дорогой ценой, нельзя было желать и требовать. Постучитесь теперь к русскому крестьянину, у которого мозги сколько-нибудь шевелятся в голове, и спросите его: «ну что же Учредительное Собрание, пойдешь под его знаменем?» Что должен ответить крестьянин, который сколько-нибудь следил за жизнью страны? Он должен ответить: «я видал это знамя в Самаре, я видал его в Екатеринбурге, в Уфе, я видел, как это знамя пошло Колчаку на портянки».
Итак, самые авторитетные носители этого знамени, господа с.-р., искали потом приюта – где? Да там, где революция сохранилась, потому что рабочий класс там не обольщался формальными внешними идеями демократии, а сказал, что защита революции – это организованный вооруженный рабочий класс, который берет в свои руки власть, у каждой двери ставит своего вооруженного часового и говорит: «в этот дом насильникам и прохвостам хода нет».
Таким образом, товарищи, со стороны внутреннего развития у нас были подъемы и понижения, наступления и отступления, но в общем и целом история великолепно работала за нас, разрушая все старые предрассудки. И результат этой работы мы видели как раз во время последних крестьянских восстаний, которые происходили внутри страны, которые поднимались прямыми агентами Колчака, поддерживались кулаками, но вовлекали в свой водоворот в некоторых местах значительные группы среднего крестьянства, вследствие того, что крестьянство чувствует, что трудно жить, но не всегда разбирается, где правильный выход.
Но какой же лозунг выдвигали участники восстаний? Если в начале первой, Февральской, революции они еще выдвигали лозунг за царя, то дальше они этот лозунг скинули со счетов. Они узнали, что с ним подходить к сколько-нибудь широкой массе нельзя, и переняли у с.-р. лозунг Учредительного Собрания. Ведь за учредилку были тогда Краснов, Деникин, – все, кто только мечтал о восстановлении помещичьей самодержавной власти; являясь перед лицом народа, они надевали на себя маску Учредительного Собрания. От этой маски теперь ничего не осталось. И вот почему во время последних восстаний, здесь, в тылу Восточного фронта, контрреволюционные агитаторы выдвигали уже лозунги: не «да здравствует Учредительное Собрание», – а «да здравствует Советская власть», но «долой партию коммунистов», «долой инородцев» и т. д. Но лозунга «долой Советскую власть» они выбросить не посмели, и везде, – у меня есть довольно много и печатных и рукописных воззваний, распространявшихся белогвардейцами в Симбирской и Казанской губерниях, – они подделывали наши лозунги и наши организации. У них появляется свой штаб, в котором есть и военный комиссар и военный руководитель, честь-честью, как полагается по декретам Советской власти. Стало быть, глубоко в сознание крестьянских масс проникли идеи Советской власти, если обмануть крестьянина, поднять его на восстание можно не иначе, как выступая со знаменем Советской власти в руках…
Вот к чему мы пришли в результате последних восстаний. Я по этому поводу докладывал на днях в Московском Совете и вспоминал там о том, как 50 лет назад, или около этого, когда наши русские революционеры представляли собой еще ничтожную и слабую кучку, а крестьянство было насквозь пропитано религиозными и монархическими предрассудками, – возникло известное чигиринское дело, во главе которого стоял покойный товарищ Стефанович, тогда еще неопытный юноша, сделавший очень рискованный шаг. Возглавлявшаяся им группа революционеров обратилась к крестьянству с поддельной грамотой от имени царя, – эта грамота называлась золотой и имела большую золотую печать.[53] Что это означало? Это означало крайнюю слабость революционеров и большую силу монархических предрассудков в крестьянских массах. Этот шаг был осужден всеми революционерами, потому что, как бы революционеры ни были слабы, они никогда не имеют права подделываться под ложные взгляды народных масс. В чем сила революционной партии? Да в том, что мы просветляем и просвещаем сознание трудящихся масс. Революционная партия никогда – ни в минуту удачи, ни в минуту неудачи, ни в часы силы, ни в часы бессилья, слабости – не имеет права, никогда и ни в чем, лгать и обманывать трудовые массы.
Вот почему революционная партия, как я сказал, осудила эту авантюру группы слабых революционеров. Но, товарищи, если 50 лет тому назад мы видели молодую и слабую революционную партию, делавшую ложные шаги, то теперь перед нами – последняя азартная ставка издыхающей контрреволюции. У нее нет идейной почвы под ногами. Она вынуждена становиться на нашу почву.
Вот почему левые с.-р., которые считают себя не учредиловской, а советской партией, теперь образуют прикрытие для контрреволюции. Как в предшествующий период это было с правыми с.-р., которые давали Колчаку на подержание, на прокат знамя Учредительного Собрания, так теперь левые с.-р. дают тем же самым колчаковским агитаторам и всем вообще контрреволюционерам на подержание поддельное знамя Советской власти.
Стало быть, эти восстания дали нам возможность узнать свою величайшую идейную и организационную силу. Но вместе с тем, разумеется, восстания были и признаком нашей слабости, ибо они вовлекли в свой водоворот, как я упомянул, не только
