войск, – обозначился для нас угрожающий перелом. Колчак впервые двинул там против нас большие силы из мобилизованных крестьян. Наши враги начали с партизанства свою борьбу против Советской власти не потому, что являлись принципиальными сторонниками партизанских методов борьбы, а потому, что они боялись мобилизовать – и боялись с достаточным основанием – многотысячные крестьянские рабочие массы. Дутов выступал, как атаман полуразбойничьей конной шайки. Немногим от него отличались Корнилов, Каледин, Краснов, даже Алексеев. Они боялись мобилизовать широкие крестьянские массы, а, за вычетом этого, у них было старое офицерство, т.-е. та его часть, которая порвала с трудовым народом и продала свою душу иностранному империализму. У них была золотая буржуазная молодежь: студенты, гимназисты, помещичьи и буржуазные сынки. Все это материал в военном смысле и не плохой, но пригодный только для создания небольших квалифицированных военных отрядов. С этого начинали они все. Они при этом понимали, что раздавить нас, организованный рабочий класс при помощи партизанских налетов дутовской или красновской конницы, возможности и надежды нет, но они себе такой задачи и не ставили. Дутов, Каледин и Краснов полагали, что смерть Советской власти придет от рук иностранного империализма. Они рассчитывали сперва на германского кайзера, на его колоссальное, массовое убийство, затем, обжегшись на своем германофильстве, они свои надежды перенесли на милитаризм английский и французский, на победоносную Антанту. Они считали себя только легким авангардом западно-европейских тяжелых войск. Свою задачу они видели в малой войне, в том, чтобы нас тревожить, тормошить, чтобы заходить нам в тыл и разрушать наши пути сообщения, в том, чтобы не давать нам возможности упорядочить на новых началах хозяйство русского народа, ослаблять, истощать нас понемногу, не дать нам возможности стать на ноги до того момента, когда придет их настоящий хозяин, англо-французский биржевик, вооруженный до головы, и задушит нас, дав им крохи со своего барского стола, превратив русский трудовой народ в данника на много десятилетий. Вот основные мысли нашего врага. Они опасались прикасаться к тяжеловесным пластам трудового народа. Только после того как пал германский милитаризм, как обнаружилось для всего мира, что Англия и Франция, эти победоносные страны, не имеют возможности сейчас, при всей ненависти к нам, выбросить на нашу территорию хотя бы два-три крепких корпуса, после того как стало ясно для всех, что английский и французский милитаризм держится только в силу инерции, что подлинной боевой силы у них не существует, а есть только декорация, пыл военной мощи, горы снаряжений, танков, орудий, но человеческой силы боевой больше нет, ибо рабочие массы этих стран враждебны войне вообще и войне с Советской Россией в особенности, только после того как это выяснилось, Дутов, Каледин и Краснов, а затем их преемники, Колчак и Деникин, оказались вынужденными сказать себе, что они являются не предтечами больших англо-французских войск, не их авангардом, а что они должны целиком стоять на своих ногах в смысле человеческого материала, что от малой войны против нас, от партизанских набегов надо перейти к большим войнам, другими словами, они должны были сказать себе, что их задача не в том, чтобы тормошить Советскую власть, а в том, чтобы опрокинуть и истребить ее. Вот почему, отчаявшись в надеждах на иностранную армию, они оказались вынужденными от партизанских отрядов перейти к мобилизации широких крестьянских масс и к созданию больших армий, включающих сотни тысяч солдат.
Первый такой опыт был сделан Колчаком на Восточном фронте. Там, где были дутовские банды, там Колчак противопоставил нам мобилизованные десятки и сотни тысяч сибирских и уральских крестьян и даже рабочих. Разумеется, он для этого создал предварительно крепкий кулак из верного ему офицерства и буржуазных элементов. И на первых порах опыт казался удачным. Через белогвардейского офицера он прибрал к рукам кулака; через посредство кулака – средние и низшие слои крестьянских масс. Когда он выставил против нас на Восточном фронте мобилизованную и сформированную в глубоком сибирском тылу армию во много десятков тысяч душ, и эта его свежая армия столкнулась с нашими войсками, уже истомленными, с войсками, которые очистили Волгу и подвигались на Урал, то наши уставшие красные войска этого первого автоматического удара колчаковских войск не выдержали. Образовался прорыв. Масса влилась в этот прорыв. Наши войска отступили к самой Волге. Тогда, товарищи, я докладывал об угрожающем положении на востоке Петроградскому Совету, петроградским профессиональным союзам, и тогда первая помощь пошла отсюда. Вы знаете, что мы в короткий срок преодолели нашу неустойку на Восточном фронте. В марте, в первых числах его, обнаружился прорыв, в конце апреля мы уже перешли в наступление, и с того момента это наступление не сдерживалось уже ни на один день. Под Челябинском Колчак попытался оказать серьезное сопротивление, там он получил последний смертельный удар. И вот, с конца апреля, за эти месяцы – май, июнь, июль, август – за четыре месяца наши красные войска на Восточном фронте в непрерывных боях прошли пространство в тысячу верст. Тысяча верст отвоеваны красными войсками для рабочей и крестьянской революции. И в этом числе на этом огромном пространстве значится ныне почти весь Урал, этот могучий хребет, являющийся в то же время хребтом русского рабочего класса, с его промышленными возможностями, с его естественными богатствами и с его огромным резервуаром человеческой рабочей силы, трудовой и революционно-коммунистической. Мы, товарищи, долгое время после утраты Урала опирались главным образом на Петроградско-Московский район. Разумеется, я не должен здесь перед представителями Петрограда говорить о значении петроградского рабочего класса для нас. Но Петроград не раз бывал под опасностью жестокого удара. Была опасность, что эта часть нашей пролетарской, нашей промышленной вообще и военно-промышленной в частности базы будет временно вырвана из наших рук. Вы знаете, какую огромную роль играют Московский и Тульский районы в деле нашего военного производства и снабжения. Потерять нам Петроград, потерять Тулу и Москву, хотя бы временно, еще несколько месяцев тому назад означало бы неизбежно нашу военную гибель в ближайший период, потому что это была вся опора военно-промышленная, опора нашей Красной Армии. Был, товарищи, момент, когда мы потеряли драгоценнейшую жемчужину – Ижевский оружейный завод. В руках врага был весь богатейший Екатеринбургский район; Златоуст, центр выделки холодного оружия, был в руках Колчака. Более того, мы вынуждены были несколько месяцев тому назад ставить вопрос – и тоже приступить к его практическому решению – об эвакуации Симбирского завода, столь важного для нас в военном отношении. Товарищи, с того времени наше военно-промышленное положение изменилось радикальным образом. Ижевский завод работает на нас с возрастающим успехом, Екатеринбургский район мобилизуется в военно-промышленных целях, в Златоусте мы выделываем необходимое для нас холодное оружие и, наконец, Симбирский патронный завод снабжает нашу армию патронами во все возрастающем числе. Стало быть, у нас теперь две военно-промышленные базы. Правда, мы сейчас дальше, чем когда-либо, от реальной опасности потерять Москву, Тулу, Петроград, но если мы теоретически предположим на момент, что потеряли Петроград, Москву и Тулу, то теперь для нас это будет тяжелым ударом, но, ни в коем случае, не смертельным. У нас есть второй становой хребет, у нас есть могучая база, это – Урал. На Восточном фронте за последние четыре месяца мы нанесли врагу такой удар, какого не наносили еще за два года существования Советской власти ни одному врагу нашему. Колчак, как военная сила, не существует; вы знаете, что он сам заявил, что, в случае его гибели, корона его переходит к Деникину Колчаковичу, его наследнику. Разумеется, не случайно, что благочестивый Колчак задумался о смертном часе: он потерпел там неисцелимый удар, и тут, на этом опыте разгрома Колчака на востоке выясняется картина и причина могущества и непобедимости рабоче-крестьянской Красной Армии. Смотрите: нам Колчак нанес жестокий удар в марте, мы откатились на сотни верст, мы сдали немало пленных, прошло немного недель, недель семь-восемь, и наша армия выросла, как из-под земли, а Колчака каждый новый шаг ослаблял. Почему? Именно потому, что он прибегал к тому методу и приему, который не применим к его политике восстановления самодержавия и помещичьей власти.
Он перешел к мобилизации сотен тысяч крестьян. Как масса, им собранная, как наспех организованная толпа, эти мобилизованные сибирские и уральские крестьяне могли в первый момент толкнуть механически наши войска. Но когда наша внутренне-организованная, идейно спаянная воедино Красная Армия нанесла им крепкий удар, так немедленно же сказался антагонизм, вражда между мужиком и барином, между белогвардейским офицером и насильно мобилизованным сибирским и уральским крестьянином, и в армии Колчака начался стихийный развал и распад, который дополнял работу ударов, наносившихся ему нашими красными полками. Мы, стало быть, приходим к тому поистине утешительному и спасительному для нас выводу, что для контрреволюции, для белогвардейцев, для помещиков, для буржуазии широкая мобилизация рабочих и крестьян – орех не по зубам. Но они могут путем нахрапа, путем насилия получить в свои руки сотни тысяч крестьян и рабочих, коленями и локтями вдавить их в полки, бригады, дивизии, дать им командиров, назвать их добровольческой армией, ибо, в силу почти непонятной иронии и издевательства над собою, Деникин свою армию продолжает называть добровольческой до сего дня. Это все они могут сделать. Но после первого удара эта армия рассыпается на части. Они видали, что мы мобилизуем, они подсмотрели все наши секреты, они видали, как мы мобилизуем крестьян и рабочих, ставим наиболее передовых питерских рабочих во главе полков, как комиссаров, как чиновников, как руководителей, это они видали; они подсмотрели, как мы ставим политотделы, которые ведут идейную агитацию среди отсталых солдат, они подсмотрели, что мы издаем газеты и широко распространяем их среди красноармейцев – все эти секреты они подсмотрели и сказали себе: и мы не лыком шиты, чем мы хуже большевиков, и мы станем мобилизовать; вместо питерских рабочих, мы поставим студентов, помещичьих сынков, офицеров, мы свою газету поставим, мы ее назовем «Правдой» или «Красной Звездой». Они сейчас сплошь, как вы знаете, подделывают нашу печать. У них есть агитпоезда, агит-пункты, политотделы и газеты под нашими названиями, нашего формата, нашего шрифта, где за нашими подписями они печатают свои собственные гнусности, не решаясь открыто выступать перед мобилизованными ими же крестьянами. Мы могли только с презрительной издевкой дожидаться последствий такого рода работы. Конечно, и нам приходится брать бессознательных и малосознательных крестьян, и нам против кулачья приходится применять насилие. Но сколько-нибудь пробужденный бедняк или середняк деревни – он за нас. А затем питерский и московский рабочий. Ничем не
