я считаю необходимым остановиться, хотя и в коротких общих чертах, на положении на всех наших фронтах, для того чтобы положение Петрограда уяснить себе в общей связи военных событий.
Северный фронт был наиболее спокойный, он остается таким же и теперь; там произошли, однако, события целиком в нашу пользу: оттуда эвакуировались англичане, которые перед тем долго угрожали нам. На Северном фронте вместо английского главнокомандующего – русский, белогвардеец, который в своем приказе по войскам и по области, в последних числах прошлого месяца, призывает не поддаваться панике, с одной стороны, – с другой стороны, открыто признает, что белым, после того как англичане покинули Беломорское побережье, придется, вероятно, эвакуировать Архангельск и перевести свою базу на Мурманское побережье. Стало быть, на этом участке фронта мы не можем ждать каких-либо неожиданных неприятностей, хотя, несомненно, те затруднения, которые испытывает за последнее время Петроградский фронт, поднимут наглость у остатков белогвардейщины на Северном фронте. Тов. Зиновьев указал здесь на то, что мы за последнее время переживали заминку на Восточном фронте, который последние месяцы был наиболее победоносным. На фронте, где наши войска в течение двух с лишним месяцев прошли с запада на восток около тысячи верст, несомненно, наблюдалась заминка. Она явилась не следствием какого-либо разложения или распада наших частей, она явилась в значительной мере результатом механического ослабления сил, их численности. Мы с Восточного фронта – это не тайна ни для кого – сняли не одну дивизию для других фронтов, в частности и в особенности для Южного.
Кроме того, вы знаете, что Колчак потерпел решительное поражение под Пермью и под Челябинском, оттянул остатки своих войск глубоко в тыл, там их доформировывал, преобразовывал. В течение известного периода времени наши войска Восточного фронта продвигались почти без сопротивления, и, когда они по инерции прошли еще тысячи верст, они натолкнулись на барьер, на пополненные и сколоченные остатки колчаковских войск. Точно так же, как отдельный человек, который разбежится и потом бежит по инерции и в известный момент на известном пункте, натолкнувшись на барьер, отшатнется, – так и армия, которая уже автоматически продвигалась в последние недели, без сопротивления Колчака, на известном этапе отшатнулась на несколько десятков верст назад и сосредоточилась на западном берегу Тобола. Но за последнее время она подтянула туда свои резервы и перешла в наступление по всей линии фронта. Те события, которые произошли там за последние дни, имеют для остатков колчаковской армии столь же решающее значение, какое большие бои под Пермью, под Екатеринбургом, под Челябинском имели в свое время для всей основы, для всей толщи колчаковской армии. Мы получили донесения за последние два-три дня о разгромленных начисто основных дивизиях Колчака, о захваченных у него десятках орудий, сотнях пулеметов и прочей военной добычи, о том, что враг разбит, рассыпался и отступает панически, и что наши войска победоносно продвигаются вперед по всей линии фронта. Это значит, что временная заминка там ликвидирована. При этом к чести Восточного фронта нужно сказать, что он из нового временного затруднения вышел целиком собственными силами, без поддержки остальных фронтов.
На Южном фронте картина, действительно, еще далеко не так благоприятна, как на фронте Восточном. Здесь борьба гораздо суровее, здесь силы врага несравненно многочисленнее, здесь дело идет именно не о десятках, а о сотнях тысяч солдат с обеих сторон. Как вы знаете, здесь, на Южном фронте, величайшим орудием Деникина является его богатая донская и кубанская конница. Здесь мы не могли ему противопоставить ничего равноценного, потому что конница всегда была, как я подчеркивал не раз, во всей истории наиболее консервативным, реакционным родом оружия; Дон, Кубань, степи, Астраханская и Оренбургская губернии, Тургайская область, Уральская, т.-е. наиболее отсталые части страны, являются той территорией, где выросла и воспиталась коренная русская конница. Русским же пролетариям приходится только взбираться на коня, только усаживаться в седло и обучаться кавалерийскому делу, после того как для нас стало ясно, что в гражданской войне, в подвижной, маневрирующей по преимуществу, нам необходимо создать свою собственную революционную конницу.
Мы ее создадим и в этом отношении нагоним и обгоним нашего врага. Но тот период, в течение которого мы приспособляемся к особенностям Южного фронта, когда мы учимся, создаем свою конницу или свои орудия отпора кавалерийским атакам, – этот период является для нас глубоко болезненным и тяжелым. На Южном фронте мы потеряли ряд опорных важных пунктов и широкие территории, которые явились для Деникина резервуаром для мобилизации многочисленных масс. Я, однако, целиком присоединяюсь к выводам тов. Зиновьева о том, что и там, в основном, перелом уже достигнут, и достигнут не только непосредственно в военном отношении. Он достигнут прежде всего тем, что, несмотря на предшествовавшие военные поражения на Южном фронте, наши политические силы обнаружились там во весь рост. Мы имеем на Южном фронте, в течение последних полутора-двух месяцев, два гигантского значения политических опыта: во-первых, измену казачьего полковника Миронова, во-вторых, кавалерийский налет – рейд генерала Мамонтова, ворвавшегося в Новохоперск, в Тамбовскую губернию, захватившего Рязанскую, Тульскую, Воронежскую, Курскую губернии. Мамонтов имел в своем распоряжении около семи тысяч сабель и хороший командный состав. Он выбирал свой путь по наиболее богатым контрреволюционным частям южных губерний. Прежде всего он ворвался в Тамбовскую губернию, губернию с кулацким, контрреволюционным, буржуазным элементом в деревнях, и поднимал везде знамя восстания кулачества против Советской власти, подкрепляя его аргументами казацкой шашки и пики. Весной этого года почти по всей Советской России прокатилась волна кулацких, даже середняцких контрреволюционных восстаний. Казалось, когда было бы и ожидать восстаний богатых кулаков-крестьян в южных губерниях России, как не теперь, когда на помощь кулачеству явился целый конный корпус, столь серьезная сила. Этот конный корпус в глазах Мамонтова и его хозяина Деникина был кристаллом, который опускался в насыщенный раствор Советской России; вокруг этого кристалла должна была обрасти сельская и городская буржуазия, развернуться контрреволюция в виде открытого восстания буржуазии и сельских и городских масс.
Что же мы увидели на деле? Мы увидели, как корпус Мамонтова, подобно комете с грязным хвостом из грабежей и насилий, пронесся по целому ряду губерний. Нигде решительно Мамонтову не удалось поднять восстания, хотя бы только одних кулаков против Советской власти. Чем это объясняется? Тем, что крестьяне, не только середняки, но даже и кулаки, поставлены были перед необходимостью выбирать открыто, в военном смысле, между властью Советской и властью контрреволюционного монархического засилья, и он, кулак, пассивно, а середняк активно голосовали делом за Советскую власть, не поддержали Мамонтова ничем и без всякого сопротивления вернулись снова в рамки советского режима.
Товарищи, мы прошли в значительной мере мимо этого факта, не оглянулись на него, не оценили его достаточно, а между тем этот факт знаменует собой колоссально возросшее ко второй годовщине политическое могущество советского режима в деревне. Это же доказано было по отношению к наиболее реакционному слою и реакционной части населения страны, к середняцкому казаческому населению Дона, восстанием Миронова. Миронов поднял лозунги, какие в свое время поднимались правыми, а затем левыми эсерами, лозунги демократии, Учредительного Собрания, под именем так называемых народных советов: «долой засилие партии коммунистов, долой чрезвычайки, да здравствуют трудящиеся массы!» – лозунги, популярные для среднего обывателя, для мещанина в городе и для крестьянина и казака-середняка. И Миронов на Дону имел колоссальную популярность. Вся борьба, все восстания низов против верхов казачества там поднимались ввиду дуэли между народным героем Мироновым и генералом Красновым. Этот Миронов, которому мы дали средства формирования, вооружения, снабжения, этими популярными для отсталых масс деревни лозунгами поднял восстание. Он надеялся стать на Дону хозяином положения в течение нескольких недель, может быть дней. И что же? Дон отверг его в лице нашего конного корпуса, в лице нашей 23-й дивизии, которой он раньше командовал, и которая в значительной части, в большинстве своем, состоит из кавалеристов. В казаках он не нашел никакой поддержки, и несколько сот их, под командой одного казака, окружили его отряд и овладели последним и самим Мироновым без единого выстрела. Миронову нельзя отказать в искренности, он типичный представитель мещанства, середняцких мелкобуржуазных слоев казачества, ему не чужд авантюризм, внешний карьеризм, связанный с интересами средних слоев казачества, но ему не чужда, повторяю, также и искренность. Он первым делом выступил с заявлением, что ответ должен нести он, ибо он других увлекал и вовлекал, в то время как его сподвижники предавали его и отрекались от него. Этот Миронов, наученный опытом того отпора, который дала ему пробужденная казацкая среда, заявил, – и его заявление не было трусливыми лепетом ребенка, а было заявлением прозревающего революционера, отметающего ряд иллюзий, – он заявил, что его действия были политически глубоко преступными, что падение партии коммунистов, в чем он теперь убежден, было бы величайшим несчастием для дела революции, и он молил об одном, чтобы ему дали возможность своею смертью в бою загладить преступление, какое он совершил. Вы знаете, что Центральный Исполнительный Комитет даровал ему жизнь, и в той или другой форме Советская власть даст ему возможность загладить его преступление и войти в историю донской борьбы в качестве честного борца. Но что означает судьба его восстания, его затеи? Она означает, что если царский генерал Мамонтов неспособен поднять восстания самых контрреволюционных элементов деревни лозунгами единой и неделимой России (будто бы единой и неделимой, которую они делят и распродают), лозунгами самодержавия, православия, народничества, то на Дону мы замечаем еще большее чудо: мелкобуржуазный демократ оказывается уже неспособным поднять восстание середняцких элементов казачества против господства пролетариата и деревенских низов.
Это значит, что мы стали политически несокрушимы, что против нас может бороться концентрированная, вооруженная, организованная сила генералов-империалистов, которые палкой и плетью гонят мужиков и рабочих в свою армию, но между этими генералами-империалистами уже не может быть никакой партии, никакой группы, никакого знамени, вокруг которого способны были бы идейно-политически объединиться сколько-нибудь широкие слои хотя бы отсталого, среднего элемента деревни. Таким образом, политически мы стоим теперь, несмотря на голод, несмотря на разруху, несмотря на двухлетнюю гражданскую войну, крепче, чем когда бы то ни было, и не только в городах, где новые и новые тысячи пролетариев входят в ряды нашей партии, коммунистической партии (уже партийная неделя в Москве, например, дала свыше тридцати тысяч новых членов), не только в городах, но и в деревнях, не только среди сельской бедноты, но и среди середняков, и не только в губерниях, близких к промышленному центру, но и в тяжеловесных, отсталых губерниях
