Избранные стихи. Марина Ивановна Цветаева
x x x
Моим стихам, написанным так рано, Что и не знала я, что я — поэт, Сорвавшимся, как брызги из фонтана, Как искры из ракет, Ворвавшимся, как маленькие черти, В святилище, где сон и фимиам, Моим стихам о юности и смерти — Нечитанным стихам! Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!), Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед.
Май 1913
Плохое оправданье
Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново: Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм. О мучительный стыд за вечернее лишнее слово! О тоска по утрам!
Утонула в заре голубая, как месяц, трирема, О прощании с нею пусть лучше не пишет перо! Утро в жалкий пустырь превращает наш сад из Эдема… Как влюбленность — старо!
Только ночью душе посылаются знаки оттуда, Оттого все ночное, как книгу, от всех береги! Никому не шепни, просыпаясь, про нежное чудо: Свет и чудо — враги!
Твой восторженный бред, светом розовыл люстр золоченный, Будет утром смешон. Пусть его не услышит рассвет! Будет утром — мудрец, будет утром — холодный ученый Тот, кто ночью — поэт.
Как могла я, лишь ночью живя и дыша, как могла я Лучший вечер отдать на терзанье январскому дню? Только утро виню я, прошедшему вздох посылая, Только утро виню!
1909-1910
Душа и имя
Пока огнями смеется бал, Душа не уснет в покое. Но имя Бог мне иное дал: Морское оно, морское!
В круженье вальса, под нежный вздох Забыть не могу тоски я. Мечты иные мне подал Бог: Морские они, морские!
Поет огнями манящий зал, Поет и зовет, сверкая. Но душу Бог мне иную дал: Морская она, морская!
1911-1912
x x x
Идешь, на меня похожий, Глаза устремляя вниз. Я их опускала — тоже! Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной И маков набрав букет, Что звали меня Мариной И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь — могила, Что я появлюсь, грозя… Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже, И кудри мои вились… Я тоже была прохожий! Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий И ягоду ему вслед, Кладбищенской земляники Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо, Главу опустив на грудь, Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает! Ты весь в золотой пыли… — И пусть тебя не смущает Мой голос из под земли.
3 мая 1913
Байрону
Я думаю об утре Вашей славы, Об утре Ваших дней, Когда очнулись демоном от сна Вы И богом для людей.
Я думаю о том, как Ваши брови Сошлись над факелами Ваших глаз, О том, как лава древней крови По Вашим жилам разлилась.
Я думаю о пальцах, очень длинных, В волнистых волосах, И обо всех — в аллеях и в гостиных Вас жаждущих глазах.
И о сердцах, которых — слишком юный Вы не имели времени прочесть, В те времена, когда всходили луны И гасли в Вашу честь.
Я думаю о полутемном зале, О бархате, склоненном к кружевам, О всех стихах, какие бы сказали Вы — мне, я — Вам.
Я думаю еще о горсти пыли, Оставшейся от Ваших губ и глаз… О всех глазах, которые в могиле. О них и нас.
24 сентября 1913
Генералам двадцатого года
Сергею
Вы, чьи широкие шинели Напоминали паруса, Чьи шпоры весело звенели И голоса,
И чьи глаза, как бриллианты, На сердце оставляли след, Очаровательные франты Минувших лет!
Одним ожесточеньем воли Вы брали сердце и скалу, Цари на каждом бранном поле И на балу.
Вас охраняла длань Господня И сердце матери, — вчера Малютки-мальчики, сегодня Офицера!
Вам все вершины были малы И мягок самый черствый хлеб, О, молодые генералы Своих судеб!
— —
Ах, на гравюре полустертой, В один великолепный миг, Я видела, Тучков-четвертый, Ваш нежный лик.
И вашу хрупкуй фигуру, И золотые ордена… И я, поцеловав гравюру, Не знала сна…
О, как, мне кажется, могли вы Рукою, полною перстней, И кудри дев ласкать — и гривы Своих коней.
В одной невероятной скачке Вы прожили свой яркий век… И ваши кудри, ваши бачки Засыпал снег.
Три сотни побеждало — трое! Лишь мертвый не вставал с земли. Вы были дети и герои, Вы все могли!
Что так же трогательно-юно Как ваша бешенная рать? Вас злотокудрая фортуна Вела, как мать.
Вы побеждали и любили Любовь и сабли острие И медленно переходили В небытие.
26 декабря 1913
x x x
С.Э.
Я с вызовом ношу его кольцо! — Да, в Вечности — жена, не на бумаге. Его чрезмерно узкое лицо Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз, Мучительно-великолепны брови. В его лице трагически слились Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей. Его глаза — прекрасно-бесполезны! Под крыльями раскинутых бровей Две бездны.
В его лице я рыцарству верна, — Всем вам, кто жил и умирал без страху! Такие — в роковые времена Слагают стансы — и идут на плаху.
3 июня 1914
Бабушке
Продолговатый и твердый овал, Черного платья раструбы… Юная бабушка! — Кто целовал Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца Вальсы Шопена играли… По сторонам ледяного лица Локоны в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд, Взгляд, к обороне готовый. Юные женщины так не глядят. Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли, И невозможностей — сколько? В ненасытимую прорву земли, Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж, Темные звезды погасли. — Бабушка! — Этот жестокий мятеж В сердце моем — не от вас ли?..
4 сентября 1914
x x x
Легкомыслие! — Милый грех, Милый спутник и враг мой милый! Ты в глаза мне вбрызнул смех, Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научил не хранить кольца, С кем бы Жизнь меня ни венчала! Начинать наугад с конца И кончать еще до начала.
Быть как стебель и быть как сталь В жизни, где мы так мало можем… — Шоколадом лечить печаль, И смеяться в лицо прохожим!
3 марта 1915
x x x
Мне нравится, что вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не вами, Что никогда тяжелый шар земной Не уплывет под нашими ногами. Мне нравится что можно быть смешной Распущенной — и не играть словами, И не краснеть удушливой волной, Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что вы при мне Спокойно обнимаете другую, Не прочите мне в адовом огне Гореть за то, что я не вас целую. Что имя нежное мое, мой нежный, не Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе… Что никогда в церковной тишине Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо вам и сердцем и рукой За то, что вы меня — не зная сами! Так любите: за мой ночной покой, За редкость встреч закатными часами, За наши не-гулянья под луной, За солнце, не у нас над головами, За то, что вы больны — увы! — не мной, За то, что я больна — увы! — не вами!
3 мая 1915
x x x
Какой-нибудь предок мой был — скрипач, Наездник и вор при этом. Не потому ли мой нрав бродяч И волосы пахнут ветром?
Не он ли, смуглый, крадет с арбы Рукой моей — абрикосы, Виновник страстной моей судьбы, Курчавый и горбоносый?
Дивясь на пахаря за сохой, Вертел между губ — шиповник. Плохой товарищ он был, — лихой И ласковый был любовник!
Любитель трубки, луны и бус, И всех молодых соседок… Еще мне думается, что — трус Был мой желтоглазый предок.
Что, душу черту продав за грош, Он в полночь не шел кладбищем. Еще мне думается, что нож Носил он за голенищем,
Что не однажды из-за угла Он прыгал, — как кошка гибкий… И почему-то я поняла, Что он — не играл на скрипке!
И было все ему нипочем, Как снег прошлогодний — летом! Таким мой предок был скрипачом. Я стала — таким поэтом.
23 июня 1915
x x x
С большою нежностью — потому, Что скоро уйду от всех, Я все раздумываю, кому Достанется волчий мех,
Кому — разнеживающий плед И тонкая трость с борзой, Кому — серебряный мой браслет, Осыпанный бирюзой…
И все записки, и все цветы, Которых хранить невмочь… Последняя рифма моя — и ты, Последняя моя ночь!
22 сентября 1915
x x x
Два солнца стынут, — о Господи, пощади! Одно — на небе, другое — в моей груди.
Как эти солнца, — прощу ли себе сама? Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут — не больно от их лучей! И то остынет первым, что горячей.
5 октября 1915
x x x
Цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь — уж рвешься прочь. Я лоб уронила в руки И думаю, глядя в ночь:
Никто, в наших письмах роясь, Не понял до глубины, Как мы вероломны, то есть Как сами себе верны.
Октябрь 1915
x x x
Откуда такая нежность? Не первые — эти кудри Разглаживаю, и губы Знавала — темней твоих.
Всходили и гасли звезды (Откуда такая нежность?), Всходили и гасли очи У самых моих очей.
Еще не такие песни Я слушала ночью темной (Откуда такая нежность?) На самой груди певца.
Откуда такая нежность? И что с нею делать, отрок Лукавый, певец захожий, С ресницами — нет длинней?
18 февраля 1916
x x x
Белое солнце и низкие, низкие тучи, Вдоль огородов — за белой стеною — погост. И на песке вереницы соломенных чучел Под перекладинами в человеческий рост.
И, перевесившись через заборные колья, Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд. Старая баба — посыпанный крупною солью Черный ломоть у калитки жует и жует…
Чем прогневили тебя эти старые хаты, Господи! — и для чего стольким простреливать грудь? Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты, И запылил, запылил отступающий путь…
— Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше, Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой О чернобровых красавцах. — Ох, и поют же Нынче солдаты! О, господи Боже ты мой!
3 июля 1916
x x x
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой, Оттого что я о тебе спою — как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей, У всех золотых знамен, у всех мечей, Я закину ключи и псов прогоню с крыльца Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой, И в последнем споре возьму тебя — замолчи! У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты, О проклятье! — у тебя останешься ты:
