как Вам больно, и хочу чтобы Вы знали, что я знаю.

Пишите про себя и про детей и про планы. И про жизнь дней. — Приедете? Обнимаю ещё и ещё.

М.

21-го января 1938 г., пятница

Vanves (Seine)

65, rue J. В. Potin

Дорогая Ариадна! У меня к Вам есть большая просьба — и абсолютно — конфиденциальная.

Мне может быть придется уехать жить в Чехию[1642] (МОЛЧИТЕ, КАК КОЛОДЕЦ!), а там очень холодно и мне необходимо НЕПРОДЁРНОЕ пальто — на всю жизнь. Теперь имейте терпение прочесть меня внимательно до конца.

Каждое матерчатое (суконное, velours de laine,[1643] даже английское!) пальто я протираю на боку кошёлками, которые ношу (и буду носите — всегда. Поэтому мне нужна suédine.[1644]

В Париже из suédine делают только trois-quarts[1645] и стоят они безумно — дорого: здесь это — luxe. (Кроме того, мне нужно длинное: 1 метр 20 — длины, а здесь таких не делают.) Материи этой (suédine qualité lourde, вроде замши) ни во Франции, ни в Бельгии в продаже нет, она вся откуплена фабрикантами готовых вещей. Это я — знаю.

Теперь — сама просьба.

Есть в Брюсселе: 105, Chaussée de Wavre небольшая с виду лавочка:

Au Bon Goût (fabrique de vêtements en cuir,[1646] вход с улицы) где можно такое пальто, как мне нужно, заказать. (Одна моя знакомая в прошлом году для себя такое заказала и в нем приехала и я его, глазами, видела.)

Но вот, главное: как мне сюда такое пальто доставить? Ваш брат навряд ли сможет (да наверное сейчас — и не захочет: его жена — с тех самых пор — ни звука! Да я всегда знала (сердцем знала!) что это — не настоящая любовь) — уверены ли Вы, что Вы до 1-го мая, скажем, а это уж — крайний срок! — сюда приедете? потому что Вы с собой его могли бы привезти — с легкостью, моя знакомая часто ездила и возила. Это — главный пункт.

(Терпите, дорогая Ариадна, сейчас начнутся подробности.)

1) Взять нужно лучшее качество, самое лучшее, а оно у них, поскольку я знаю, одного цвета: коричнево-красного, тот цвет и качество, из которого они делают готовые blousons[1647] suédine (они 2 года назад стоили 65 бельгийских) франков: все размеры! С эклером до середины, это я Вам — как примету цвета и качества).

2) Пальто должно быть complètement croisé[1648] и книзу расширяющееся, чтобы при ходьбе не раскрывалось — совершенно, т. е. с максимальным запахом с обеих сторон. Застежка на пуговицах совсем сбоку. Пояс. Воротник — обыкновенный, т. е. отложной (не лежачий).

3) Размер заказывайте 46, на «une dame forte»[1649] (это я-то!), так, чтобы Вам было очень просторно, особенно проймы и хорошую широкую спину (NB! у меня действительно на редкость широкая спина, т. е. плечи, и проймы мне нужны широкие: мужские — из-за совершенно прямых плеч. Мне всегда всё тесно под мышками. Mais le 46 fera l’affaire,[1650] а если будет широко в талье — мне здесь убавят: важно, чтобы не сузили верха.

4) Такое огромное пальто мне нужно, чтобы положить под него мех, который у меня — есть.

Длина 1 метр 20, пояс, complètement croisé, книзу расширяется, и рукава, как сейчас носят, на плече bouffants (т. е. несколько заложенных складок). Прилагаю свой неумелый рисунок. Пуговиц — шесть: больших.

Вы его на себе не мерьте, а только — прикиньте, и если Вам будет широкó, мне будет — хорошо.

5) Какая цена? (Всё равно будет дешевле чем здесь, и деньги у меня будут, п. ч. на днях сдаю рукопись.)

6) Как Вам деньги переправить? Просто в конверте (на риск)? Переводом? (но — позволено ли? мне сейчас уж всё кажется — не позволенным? Я — понятия не имею). Послать — здесь — Вашим родным? В гостиницу — брату (якобы мой долг — Вам. Пусть не боится, напишу отправителя — Цветаеву, а это имя — несомненное).

С нетерпением буду ждать ответа. Если ответ будет благоприятный, Вы меня просто — спасете.

Но не забудьте: pour une dame forte, забудьте — меня, помните — «forte» (Я — тоже forte, но — по-другому).

Кончаю мою обожаемую Повесть о Сонечке, это моя лебединая песнь, тó-то никак не могу расстаться! Эта вещь, хотя я ее сама написала, щемит мне сердце. Эпиграф:[1651]

Elle était pâle — et pourtant rose,

Petite — avec de grands cheveux…[1652]

(Вся гениальность Hugo в этом grands, а не longs[1653]…) В этой вещи (весна 1919 г.) — вся моя молодость.

________

Живу очень уединенно: друзья — мать и дочь,[1654] другие друзья: брат и сестра,[1655] и еще один друг — Коля,[1656] преданный всему нашему дому. И больше на весь Париж, в котором я прожила 12 лет с уже половиной — НИ-КО-ГО.

Вожусь (мажусь, грязнюсь) с печами, вся (кроме души!) — в доме. Кормлю Мура и учителя (Мур этот год учится дóма). И еще — кота (чужого, ничьего, бродячего). Главная радость — чтение и кинематограф. Ариадна, когда опять сможете ходить, гениальный фильм — Grande Illusion.[1657]

Вечерами чиню и штопаю Мура, «заводим» Т. S. F.[1658]

От Али частые открытки, много работы (рисует в журнале),[1659] всё хорошо.

Я сказала: главная радость — книги, нет! — природа главное: природа, погода (какая бы ни была), наша улица, обсаженная деревьями, наши каштаны, бузина, огороды — в окне.

— Если видаетесь с 3. А. Шаховской — горячий привет и благодарность за письмо. Передайте, что напишу ей непременно. (Но про мой возможный отъезд — ради Бога! — и ей ни слова: НИ-КО-МУ.)

А пальто мне нужно complètement croisé — п. ч. у меня отмороженные колени и для меня мороз — самый большой страх, какой я знаю.

Ну, кончаю, обнимаю, прошу прощения за заботу, но эта просьба — только мое доверие. Я ведь знаю, что Вы — человек, то есть всему и подробно сочувствуете — когда любите.

А что любите меня — я знаю.

Марина

28-го января 1938 г., пятница

Vanves (Seine)

65, rue J. В. Potin

Дорогая Ариадна!

(Простите, я всё — с пальто!)

Я забыла карманы (вопль отчаяния: кар-маны забы-ыла!!) — большие, накладные глубокие — до дна души. П. ч. я по возможности никогда не ношу перчаток, а всегда — руки в карманы.

Второе: могут ли они сделать его на теплой, прочной подкладке, всё, дóнизу, — бывает такой густой плюш — под мех, как делают на мужских шоферских пальто (м. б. в Брюсселе не делают?)

И сколько они возьмут: за без-подкладки — и за с-подкладкой?

Очень жду ответа — еще на первое письмо, п. ч. деньги скоро будут и боюсь — уйдут постепенно на другое, а, в случае согласия, я бы сразу Вам послала, всю сумму.

Целую Вас и жду весточки. Это не письмо, только post-scriptum.

Всегда любящая Вас

М.

15-го февраля 1938 г.

Vanves (Seine)

65, rue J. В. Potin

Моя дорогая Ариадна!

Я только что прочла (перечла) жизнь Дункан,[1660] и знаете какое чувство от этой как будто бы переполненной всем жизни? Пустоты. Тщеты. Точно ничего не было.

Я всё ищу — в чем дело? (NB! Это письмо в ответ на Ваше, последнее, где Вы пишете, что мечетесь, что никого не можете вполне ни отбросить, ни принять.) У этой женщины было всё: гений, красота, ум: (с знаком вопроса, ибо часто безумно безвкусна, но было что-то, что у женщины peut tenir lieu et tient lieu,[1661] скажем — конгениальности со всем большим), были все страны, все природы и вся природа, все книги, встречи со всеми большими современниками — и вдруг я поняла чего у ней не было: ее никто не любил и она никого не любила, ни Гордона Крэга,[1662] ни своего Лоэнгрина,[1663] ни гениального пианиста,[1664] ни — ни — ни, — никого. В книге разительное отсутствие — жалости. Любила она — кáк пила и ела. Иногда (Станиславского) — как читала. То насыщаясь, то поучаясь, никогда — любя другого, то есть жалея его и служа ему. Поэтому, еще и поэтому так ужасна смерть ее детей,[1665] которые были в ней — единственное живое: большое и больное. (И Есенина,[1666] конечно, не любила: это чистый роман американского любопытства + последней надежды стареющей женщины. Терпеть от человека еще не значит его жалеть.)

Я вышла из этой книги — опустошенная: столько имен и стран и событий всякого рода — и нечего сказать.

Кроме того, искусство ее конечно — единоличное, — единоличное чудо, а она хотела школы — чудес. Хотела — тысячи Айседор Дункан…

Значит, главного: чудесности своего явления — не поняла. И правы были — легкомысленные венцы, кричавшие ей: — Keine Schule! Keine Vorträge! Tanz uns die schöne blaue Donau! Tanz, Isadora, tanz![1667]

— Жаль, ибо книга настолько жива, что — сам ее живешь, и ничего не можешь исправить. С её фатом Раймондом[1668] я однажды встретилась у одной американки.[1669] Я сидела. Вдруг кто-то оперся локтем о мою шею, сгибая ее. Я резко дала головой и локоть слетел. Через минуту — вторично. Встаю — передо мной человек в «белой одежде», длинноволосый, и т. д. — отодвигаю стул: — «Monsieur, si Vous ne pouvez pas Vous tenir debout — voilà ma chaise. Mais je ne suis pas un dossier».[1670] А он глупо улыбнулся. И отошел. А я опять села. И этот Раймонд играл у нес Царя Эдипа и строил с ней в Греции дворец Агамемнона.[1671] Деталь: я сидела за чайным столом, а он говорил с моим визави — через стол — и вот, чтобы было удобнее, оперся локтем о мою спину. (Особенно странно — для танцора школы Айседоры.)

— Простите, дорогая Ариадна, за такое далёкое начало письма: я этой книгой (жизнью) по-настоящему задета и расстроена.

________

Итак, к 1-му апреля в Париж? Как я счастлива. Но уже сейчас вижу: это будет грустное счастье: короткое и с необходимостью всё (сущее и могшее бы быть) втиснуть в какой-то короткий последний срок. А как хорошо было бы — если бы я жила в Бельгии, как когда-то жила в Чехии, мирной жизнью, которую я так обожаю… («А он, мятежный, ищет бури…»[1672] — вот уж не про меня сказано, и еще: — Блажен, кто посетил сей мир — В его минуты роковые…[1673] — вот уж не блажен!!!) — с немногими друзьями, из которых первый — Вы… Наша дружба не была бы (всё — сослагательное!) — бурной, без всякой катастрофы, просто — Ваш дом был бы моим, и мой — Вашим, и каждый из нас мог бы разбудить другого в любой час ночи — не боясь рассердить. Я, может быть, больше