до 17-го — увидимся ибо, неизбежно должна буду где-то — нa новом месте — быть — раз 15-го квартира кончается. (Скорее всего — в каком-нибудь отельчике.)
И — еще самое главное — Ваши стихи.
Писать — будете, но — Вам нужно совсем отказаться от умственных слов, единственных в дело не идущих — слов без тела, не — органических, только понятие.
Tu n’es plus actuel[1701] — немыслимо, верьте!
Ти n’es plus aujourd’hui — tu deviens souvenir[1702] apathique[1703] — не годится, ибо это только определение, официальное, — апатию нужно дать через живое, через пример, так же — hors de mon influence[1704] — это слишком холодно, так же intime[1705] — не годится, это нужно давать через образ, через предмет, а не через определение, это не тот словарь. Самое лучшее место из всех стихов:
Les lettres du Prince Charmant
En khaki, là — bas, sous les annes![1706]
это полная (художественная) реальность — и неожиданность, хочется улыбнуться — до чего хорошо! Еще хорошо:
Je vivais dans un (beau) château —
Je meurs dans une forteresse[1707]
— противопоставление двух вещей по той же линии. Но beau — слабо, ищите сильнее, острее, непривычнее уху. Ищите среди односложных:
fier, — нехорошо, ибо и forteresse fière (еще — кáк!) gai — ничтожно, grand — общё, нужно впечатление радости, неплохо — clair, ибо forteresse[1708] — темна, но можно (убеждена!) найти и лучше. Но clair — неплохо: прочтите себе вслух.
Prose quotidienne — нехорошо, общее место, эти два слова сами — prose quotidienne, lutte quotidienne — уже лучше, хотя тоже общё, здесь дело в существительном — crève — неплохо, но не идет к общему тону стихов, (са les fait exploser) — xoтя, в связи с réves — неплохо (но всё же не советую). Хорошо было бы — mort, возле этого и сказать, ибо здесь можно по двум дорогам: 1) либо вещь, которая бывает каждый день (например, lutteguerre 2) либо вещь, которая бывает только раз — mort[1709] — и всё-таки каждый день.
Ну, вот — пишу безумно нáспех. Пришел налог, нужно собрать книги на продажу, готовить обед, править очередные оттиски — я минутами отчаиваюсь — ибо время уже не терпит
Пожелайте мне куражу!
Обнимаю
М.
Пишите Люсьену — но не отсылайте — бессмысленно. Вы когда-нибудь возьмете его стихами — напечатанными. Он себя в них узнáет. Такого возьмешь — только песней!
Приписка на полях:
Р. S. Вам еще будут от меня подарки — прощальные.
Умилена — марками. Всесильный бог деталей — Всесильный бог любви…
Р. S. Бедный Мур притащился обратно с пакетами. Вы 21 пишете как 91, и он искал 91-го, а такого совсем нет. И всё привез обратно. Теперь — попробуем — 21-го!
22-го июня 1938 г., среда
Vanves (Seine)
65, rue J. В. Potin
Дорогая Ариадна!
Не судьба: Мур вторично ездил с книгами и рукописями — на этот раз по номеру 21-му, который оказался — maison désaffectée depuis 30 ans[1710] — с ржавой решеткой и полной глухонемостью. Мур долго стоял и стучал — мимо ехал почтальон-негр — он-то его и утешил: faut pas frapper: personne viendra: personne depuis 30 ans.[1711]
A 91-го — как я Вам уже писала — вовсе не оказалось, ибо улица (Erlanger, — был у нас в России — в Крыму — в Ялте — дивный парк Эрлангера, а на даче мы жили) кончается на 67-ом.
Слава Богу, что я еще не навязала Муру 2 — 3-х Тьеров, т. е. два-три пуда — он и так вернулся grognant et grondant[1712] — жapa стоит удушающая.
Словом, пакеты лежат. Если сможете у меня быть еще 12-го — получите. И увидите — самый конец моего дома. Обнимаю Вас и даже не спрашиваю — что с номерами — я к таким вещам привыкла: j’en ai vu d’autres, вернее — je n’en ai pas vu d’autres:[1713] у меня целые города пропадали — не то, что номерá!
Буду рада получить от Вас весточку.
М.
11-го августа 1938 г., четверг.
Без адреса, потому что на днях будет новый: морской — но с числом.
Дорогая Ариадна,
Только что Ваше письмо и тотчас же отвечаю, — завтра уже не смогу: опять укладываться! — 15-го едем с Муром на океан — на 2–3 недели:
в окрестности Cabourg’a (Calvados) — 21/2 ч. езды от Парижа.
Бессмысленно ждать «ý моря погоды» — не у мóря, а у станции метро Maine d’Issy. А комната у моря — дешевле, чем в Исси. (Господи, как чудно было бы, если бы Вы туда ко мне приехали!! Там скалы, и ночная рыбная ловля: они бы — ловили, а мы бы — со скалы — глядели. А вдруг — сбудется?!)
Весь этот месяц доправляла свои неизбывные корректуры — и с собой везу («остатки сладки» — гóрьки!). Посылаю Вам (в подарок) уцелевшую корректуру своей Поэмы Горы — сáмой моей любовной и одной из самых моих любимых и самых моих — мот вещей.
Это было — и гора и поэма — в 1923 г. — 1924 г., в Праге, а та гора была — один из пражских холмов. Мне до сих пор больно — читать. А видеть его — уже не больно, давно не больно. От любви уцелели только стихи.
Он — молодец и сейчас дерется в Республиканской Испании.[1714]
_______
О другом: Лёше[1715] написала сразу после Вашего отъезда — и ни звука — с моего же разрешения: «Если хотите дружить — будем, не хотите, не будем, сложно отвечать — не надо: со мной спокойно — и просторно».
Я совершенно на него не обижена и сохраню о нем лучшее воспоминание. Он — очаровательный, а это — в нашем бедном мире — много.
________
«petits et sales…»[1716]
Она это будет повторять — всю жизнь.[1717] И всю жизнь — будем надеяться — будет уходить из общей комнаты — в сон — с кем нравится — или одинокий. Мне очень нравится, что она выбрала себе в дружбу самую старшую: воспитательницу. Но кого она будет выбирать потом — когда старших не будет?! Ей останется только величие.
Чудная девочка. С уже — судьбой: уже — бедой.
________
О моих приятелях:[1718] он — очень хорош: широк, добр и (польское происхождение) весел, но — без культуры и, чтó еще хуже — целиком под её владычеством: куриным (оцените созвучие! а это — тáк). До замужества она что-то любила (природу, немецкие книги, стихи, меня), выйдя замуж (первым браком) стала любить — его, а сейчас — любит только себя, то есть: только-всего. А он — любит её (которая — ничто, но — властное и самоутверждающееся ничто). Когда Наташа была маленькая,[1719] она часами рассказывала — всем и каждому — про её (она заикается) «какашки» (кá-кá-кá-кашки!), и — изредка — про кашки (рисовая и манная). Безумно — обидчива — предупреждаю: любит визиты, туалеты, всё «светское» и — это уже мания — никто ей этих визитов в туалетах — не отдает, и она об этом — часами. Страшно мелка — во всем! С другой бы женой он стал бы — мог бы стать — настоящим человеком, ибо основное — grandezza[1720] — есть, не хватает культуры, а это — наживное, а эта его утопит в болоте — индефризаблей,[1721] сервизов, труа-кáров[1722] и «новинок» (читает только «новинки» — ее слово). Дикая мещанка. А отец — замечательный.[1723] А мать — святая.[1724] Но так как она кусок моей молодости (познакомилась в 1922 г., в чудной чешской деревне) — кусок моей Поэмы Горы — и так как она когда-то очень трогательно и действенно меня — любила — я ее всё-таки немножко люблю, хотя сейчас любить — совершенно нечего: нéкого.
Она очень ревнива (хотя любит — он) et le couve.[1725] Ревность к благополучию, которого у нее не было ни дома, ни с первым мужем.
Умоляю это письмо или уничтожить — или хорошенько спрятать. Была бы катастрофа.
_______
Итак — ждите весточки, уже скорой. Как жаль, что от Вас до меня — такая даль! Что бы нашим океанам — сблизиться?!
Но тá даль — от Вас до Люсьена — посерьезней: нет, от Люсьена — до Вас, ибо это даль между слабостью и силой. Ну, будем надеяться… Больно, конечно, знаю это по своей легкой боли — когда не отвечали…
Работайте — ходите — живите — а время сделает своё. (От меня до Petite Sainte Thérèse — рукой подать. Приехали бы — пошли бы вместе.)
Целую и люблю.
М.
Приписка на полях:
Ради Бога, уберегите письмо от глаз!!
Сроки мои еще совершенно не известны: не раньше 15-го сентября, а м. б. и позже. Увидимся?
18-го августа 1938 г., четверг
Dives-sur-Mer (Calvados) 8, rue du Nord
Дорогая Ариадна! Правда — дивное имя?[1726] Был у меня когда-то — ровно 20 лет назад! — такой стих (кончавший стихотворение):
…Над разбитым Игорем плачет Див[1727]
(Див — неведомое существо из Песни о Полку Игореве, думаю — полу-птица, полу-душа…)
Наш Dives — полу-Guillaume-le-Conquérant,[1728] полу-рабочий поселок, с одним домом во всю улицу и под разными нумерами (казенные квартиры для заводских рабочих).
У нас с Муром большая светлая комната — в ней и готовлю — но мыться в ней нельзя: ничего нет: нужно — в кухне, а в кухне — всё семейство: отец, мать и четверо детей. Я нынче попросила хозяина выйти, он вышел — и тотчас же вошел, а я мыла ноги, более или менее в рубашке, он — ничего, ну и я — ничего. Мне показалось: он — не того, а он оказался: Ni-ki-tà: тàк его позвала хозяйка — и оказался — русским, русским отцом четырех нормандских детей, ни звука не знающих по-русски: за глаза старшего мальчика: непомерные, карие, жаровые (зачем ему такие?!) — душу бы отдала.
Море — верста ходу. Пляж — как все: слишком много народу и веселья: море на свой берег — непохоже. Мур с упоением играет с рабочим народом (малолетним, мужского пола) — и немножко отошел от своих газет. — Ехали через Lisieux, видели уж-жасный!! мавританский собор, думающий почтить память Св. Терезы, но и другое видели — монастырь, в глубине города, тот о котором она — сорок лет назад: — C’est le froid qui m’a tuée.[1729]
________
Думаю пробыть здесь три недели, так что — надеюсь! — еще увидимся. Но этот раз будет — последний раз (О Боже, Боже, Боже! чтó я делаю?!)[1730]
Пишите. Это последний срок для родных голосов. Потом (как в моей Повести о Сонечке) началось молчание.
_______
Получили ли мое предотъездное письмо, где я писала Вам о наших общих знакомых? Как Вам
