бы очень волнующей) новостью.

Но — в последнем счете — может быть лучше, что написали. Ибо — не напиши, напиши после операции — моя первая мысль была бы: — Резали, а не знала — и прошел бы холод чужести. Лучше — живое мясо близости.

_______

Как только сможете писать — напишите: чтó у Вас, в точности, с легкими — и в легких? Я туберкулез — знаю, это моя родная болезнь.[1828] И чтó это была за опухоль? Где? Словом, всю историю болезни. И о самóй операции напишите. Чем усыпляли? И чтó Вы, последнее, ощутили? Подумали? И — как проснулись? С чем?

Всё, всё.

________

Это — тоже не письмо. Письмо — впереди, и — большое. Но не могу писать Вам, пока не знаю — чтó с Вами (беседовать с Вашей душой, пока не знаю — чтó с Вашим телом — которым Вы вольны пренебрегать, я — нет: потому, что оно — не мое.)

Между Вашей страной и моею — всего только 25 верст. Пришлите мне вид Вашего Heiligen Schwendi, а я — потом — свои. У меня есть для Вас две маленьких радости, верных, но это всё — потом.

Кончаю, потому что иначе начну беседовать с Вашей душою.

Жду вести, по возможности — скорой, если сами не можете — попросите написать своих — всего несколько слов: жив, здоров, благополучно.

Обнимаю Вас и непрерывно о Вас думаю.

МЦ

Спасибо за Рильке. И я Вам о нем расскажу.

У меня чувство, что нам с вами надо прожить целую жизнь — назад и вперед.

(О прожить и жизнь напишу отдельно, я нынче с этим проснулась.)

12-го августа 1936 г., среда.

St. Pierre-de-Rumilly (Haute Savoie)

Château d’Arcine

Первый ответ на вид Вашего письма: удар в сердце — и ком в горле и пока я письмо (аккуратно) вскрывала — ком рос, а когда дело дошло до вида букв — глаза уже были застланы, а когда я, приказав им — или себе — подождать — прочла и дочла — я уже ничего не видела — и все плылó. И я сама плыву сейчас, вместе с глазами и буквами.

(Описываю, как с Марса — или даже — Сатурна — но это со мной — тáк редко, тáк никогда.)

Мой родной, ведь это тоже была — операция, вскрытие письма было вскрытие нутра, и я так же честна и точна в своем описании, как Вы — в своем — и я тоже больше сегодня ничего не напишу Вам, кроме

Любящая Вас

М.

13-го августа 1936 г., четверг.

St. Pierre-de-Rumilly

(Haute Savoie) Château d’Arcine.

Большое письмо, когда окрепнете: в нем много мыслей, и еще больше чувствований — много всего — вся я — а это (говорят) и здоровому — много. Будем ждать. Пока же — очередной Петербург,[1829] и привет, и заверение в непрерывности моей памяти — и умоляю не писать, если трудно — и умоляю написать, если можно: как t°, боль, сон, хочется ли есть, можно ли читать, всё, всё, — но по слову обо всем, чтобы не уставать, п. ч. я хочу во всем Вам быть радостью и силой, и никогда не сделаю Вам ни больно, ни вредно, и я готова целый месяц Вам не писать и даже о Вас не думать (оставить внутри) — если это нужно.

Мой мальчик родной. Вам сейчас надо вылежать — и отложить все мысли — на потом. Чувствуйте себя, пожалуйста, хотя бы на эти дни, в большом глубоком облаке (О Господи, насколько бы проще — подойти и взять зá руку — вместо стольких слов!). (Я вчера целый день переписывала Вам из записной книжки тó письмо.)

Если это Вас радует — и не утомляет — буду писать Вам понемножку каждый день. А большое письмо — когда по чести скажете: можно. А читать (книжки) Вам можно? У меня есть одна — чудная и очень легкая на вес.

Узнаете Петербург? М. б. на этом мосту — в детстве — стояли? Вчера, бродя по своему огромному замковому чердаку, вдруг вижу: какие-то снимки. Наклоняюсь; Тунское озеро[1830] — и двое юношей. И подпись: фотография С. Штейгера. Это — Ваш отец?[1831] Даже не знаю Вашего отчества.

Храни Вас Бог! Выздоравливайте, милый!

МЦ.

14-го августа 1936 г., пятница.

Chateau d’Arcine,

St. Pierre-de-Rumilly (Haute Savoie).

— Это моя самая любимая открытка — из всех присланных — п. ч. она самая бедная. Эти открытки, кстати, все краденые — их было очень много, и я скромно выкрала лучшие — Вы как раз тогда мне написали, что по зимам жили в Петербурге. Теперь мой улов кончен и буду посылать Вам здешние виды: замка и природы, но лучшего (внутреннего) замка, увы — нет. Я из всего него больше всего люблю кухню — решетчатую, сводчатую — и чердак: самое жаркое (день и ночь кипят котлы) и самое холодное: день и ночь шум деревьев и каких-то верхних потоков а, м. б. — шум времен. Я здесь живу совсем без людей — хотя их сорок человек — с одними Вами. Отсюда часто ездят в Женеву, т. е. в Швейцарию, и это немножко растравительно, но я не завистлива и знаю, что в конечном счете блага распределены правильно: у меня такая сила мечты, с которой не сравнится ни один автомобиль. Мне только — просто — жалко, что я сейчас не могу быть с Вами, п. ч. Вам наверно скучно и долго лежать. Не прошу: пишите — п. ч. наверно сами напишете, когда сможете. Не утомляет ли Вас мелкость моего почерка:

мне всегда так много нужно Вам сказать.

Храни Вас Бог!

МЦ

Приписки на полях:

Кончаю перевод пушкинских Бесов. — Увлекательно. Замечаю, что пишу Вам как здоровому, — но это не эгоизм, а ужас перед физической болью, которой не могу помочь. Я о ней просто стараюсь не думать, п. ч. иначе — отчаяние.

Наверху над замком совсем одна в брошенной мельнице живет гадалка. Соблазнительно. Но — страшно. И немножко — как-то — недостойно. И наверное не пойду. Если она — гадалка — она ко мне должна придти.

Я Вам обещала спокойные письма и, видите — слово держу.

15-го августа 1936 г., суббота.

Château d’Arcine. St. Pierre-de-Rumilly (Haute Savoie).

Милый друг, мне кажется — Вы не писали уже целую вечность, а на самом деле — только три дня. Но я сейчас немножко беспокоюсь, — беспокоилась бы и множко — если бы дала себе волю. Если бы я была уверена, что Вы не пишете для здоровья, а не от нездоровья… Теперь о другом (хотя о том же самом): м. б. Вам неловко — ведь это папа приносит Вам письма — ежедневно получать письмо тем же почерком и с тем же штемпелем: ежедневно всё то же письмо. Может создаться — у такого, как Вы, как мы — положение — etwas peinlich.[1832] Непременно ответьте, ибо, м. б., лежать Вам придется еще долго, а я обещала писать Вам каждый день — и теперь боюсь остановиться, ибо — как сказал однажды Гёте одной девушке: Fahre fort mir zu schreiben und rechne mir die Bitte nicht zu hoch andenn Gewohnheit ist ein gar zu liebes Ding[1833] — так, м. б., у Вас уже — Gewohnheit, и — что важнее всех обещаний другому — я сама себе обещала никогда — ни в чем — ничем не огорчать Вас и не смущать.

Словом, решайте сами и знайте, что я всегда все пойму. Не спрашиваю о здоровье, п. ч. это было бы просить писать. Не спрашиваю, но — конечно — думаю. Помните, я Вам вчера писала о Женеве, а нынче с утра меня в Женеву — звали — на целый день — и даром. И я не поехала, п. ч. не знала, чтó с Вами, и никакой радости, даже щемящей — от одной страны, одной земли — бы не вышло. А вчера вечером, когда хозяйка горного кафе, произнесла слово: Берн: — «J’ai vu cela à Zürich, et dans la cave de Berne». «Car elle est immense — la cave de Berne»[1834] — я сразу обернула голову, точно меня позвали.

Я послала Вам отсюда: небольшое письмо (на которое Вы отозвались), 4 открытки — петербургские[1835] — и книжечку. Одну из открыток (конную) и книжку — с оказией из Женевы. Большое письмо лежит и, от времени до времени, — прирастает, но читать его — как и писать — работа, а м. б. и тревога, поэтому — пускай вылеживается — как Вы.

Если неудобно, чтобы я писала ежедневно — напишите непременно: хотя бы два слова.

Вчера лазила на высокую, высокую гору, собирала орехи и цикламены. Ваши орехи я съела (Вам сейчас все равно нельзя), а Ваши цикламены стоят у меня в стакане.

МЦ

17-го августа, понедельник

Пишу из соседнего городка — бывшей столицы Савойи — Бонневилл’я.

От вас много дней ни слова, очень беспокоюсь о здоровье, если можете — известите.

Буду ждать и — пока — не пишу.

МЦ

Ничего о Вас не знаю с 11-го.

Из непрерывности внутреннего письма

(день за днем, дойдем и до 12-го).

Еще в Moret, значит до Вашего Берна:[1836]

— Почему Ваши письма настолько лучше Ваших стихов? Почему в письмах Вы богатый (сильный), а в стихах — бедный. Точно Вы нарочно изгоняете из своих стихов всего себя, все свое своеобразие — хотя бы своей беды, чтобы дать вообще-беду, общую беду: бедность. Почему Вы изгоняете все богатство своей беды и даете беду — бедную, вызывающую жалость, а не — зависть. (Не думайте, что меня обольщает на-меня-направленность Ваших писем — это во мне никогда ничего не предрешало — и — все стихи всё равно на меня направлены.) — Вам в стихах еще надо дорасти до себя-живого, который и старше и глубже и ярче и жарче того. Вы (живой) из близнецов: Кастора и Поллукса — тóт близнец, которому отец — Зевес.[1837]

_______

Мой зáмок, 8-го августа 1936 г.

— Не удивляйтесь гигантскости моего шага к Вам: у меня нет другого.

_______

Вы тоже человек одной ночи — одного взгляда — и целой жизни тоски — Sehnsucht — оборота нá. (Потом этих взглядов становится много, но каждый — нож.)

Вы тоже сразу хотите не-жить, чтобы не было ни потом, ни дальше. (Продолжения не будет.)

Сколько бы мы раз уже умирали, если бы боги нас слушались!

_______

Ваша младенческая привязанность к Тёте,[1838] то есть: чистая страсть тоски — лейтмотив всей Вашей жизни. Другого не будет, ибо с душой ничего другого не бывает, ничего кроме нее самой,