одно: Вы, к концу этого лета, постепенно начали меня — молчаньями своими, неотвечаньями, оттяжками, отписками, изъявлениями благодарности — с души — сбывать, а тогда, 16-го или 17-го, прямым: — Мне ничего не нужно — окончательно сбросили.

Но оскорбление даже не в этой ненужности: она для меня только глубокое изумление (как я — да еще поэту — могу быть не нужна?)

Оскорбление в этой „приятности“, которой Вы подменили — сыновность — которую тогда приняли, которую тогда — вызвали, и которой я ни словом, ни делом, ни помышлением не предала и остановить которой в себе — потом — уже не могла и наверное уже никогда не смогу.

И, апогей всего, слово не для меня сказанное, при мне сказанное, мною только, во всей своей неслыханности, услышанное:

— Меня в жизни никто никогда не любил.

После этого я вся, внутренне, встала и, если еще досиживала, то из чистого смущения за Вас.

(Когда я прочла: до гроба Ваш — я сказала: Я от него не уйду никогда, что бы ни было — не уйду никогда, я от него в Советскую Россию не уеду. Никуда. Никогда.)

________

Теперь в двух словах: Вам было плохо и Вам показалось, что Вас все забыли. Вы меня окликнули — словами последнего отчаяния и доверия — я отозвалась всей собой — Вы выздоровели и на меня наплевали — простите за грубое слово, это тáк называется.

________

Друг, я Вас любила как лирический поэт и как мать. И еще как я: объяснить невозможно.

Даю Вам это черным по белому как вещественное доказательство, чтобы Вы в свой смертный час не могли бросить Богу: — Я пришел в твой мир и в нем меня никто не полюбил.

МЦ

От меня Вы еще получите те — все — стихи[2011]

22-го января 1937 г., пятница

Vanves (Seine) 65, Rue J. В. Potin

Милый Анатолий Сергеевич,

Если Вы ту зеленую куртку, что я Вам летом послала, не носите (у меня впечатление, что она не Вашего цвета) — то передайте ее, пожалуйста, для меня Елене Константиновне,[2012] с просьбой захватить ее, когда поедет, к Лебедевым.

Она мне очень нужна для уезжающего.

Если же нóсите — продолжайте носить на здоровье.

Всего лучшего!

МЦ

Пальто, о котором Елена Константиновна знает, лежит у Лебедевых и ждет ее.

Мой самый сердечный привет обоим Бальмонтам.

На Вашу долю выпало великое счастье: жить рядом с большим поэтом.

БАЛАКШИНУ П

25-го октября) 1936 г., суббота

Vanves (Seine)

65. rue J. В. Potin

ПИСЬМО В ЗЕМЛЮ КОЛУМБА

— На такое письмо нельзя не отозваться: если бы я на такое письмо могла не отозваться, я бы не могла написать Нездешнего Вечера и, следовательно, такого письма — получить.

Если бы я могла Вам не ответить — Вы бы не могли мне написать. Такой отзвук — дороже дорогого. Рука через океан — что больше? Рада, сердечно рада и Вашей зависти, которая есть не зависть, а чистый восторг, чистейшее из чувств.

Еще одному рада, что Вы из Нездешнего Вечера отметили не Кузмина, не фигуры несхожих друзей (кто „Леня“ — Вы наверное догадались: лицо историческое и даже роковое)[2013]… а скромные, второстепенные, еле выведенные мною из уже вечного тумана фигуры моих дорогих редакторов, которые столько сделали добра писателям и особенно поэтам, и которых все забыли.

Вам спасибо — мы им позавидовали!

А теперь, после благодарности, просьба. Вы бы мне очень удружили, если бы — из Вашей колумбовой земли — на Вашем редакторском бланке (NB! сейчас объясню) написали бы несколько удовлетворенных слов о моей прозе — Современным Запискам. Каждый раз, когда посылаю свою прозу (да и стихи!) — мука настоящая. Здесь сократят, это уберут, это не относится к теме, то носит частный характер — там мне выбросили всю мать поэта Макса Волошина, выросшую на коленях пленного Шамиля, настоящую героиню романа, и, еще лучше, лесковской повести, — там, например, пытались выключить (и только письмо из заграницы — а именно: Штутгарта,[2014] подписанное рядом лиц, подействовало) весь конец (конец поэта и конец вещи) моего Живого о живом (о М. Волошине), от последних слов поэта: — Схороните меня на самом высоком месте — до этих похорон его на головокружительном утесе в скале. Так, например, не взяли („читателям неинтересно“) мою встречу с Блоком, с собственноручной записью моей тогда шестилетней дочери о Блоке, — так и лежит вещь, никому не понадобившись, а была она (да и есть) ничуть не хуже Пленного Духа или Нездешнего Вечера, а по теме (Блок) м. б. и покрупнее.

Дело в том (это совершенно между нами), что редакция Современных 3аписок состоит из общественных деятелей, о Максе Волошине, например, Осипе Мандельштаме и т. д. от меня слышавших впервые, а Белого знающих по берлинским скандалам: исступленным его танцам, пьянству и т. д.

Ваш отзыв, как редактора, да еще из такого далека, мне будет большим подспорьем. Я очень одинока в своей работе, близких друзей, верней — у нее (моей работы) среди писателей нет: для старых (Бунин, Зайцев и т, д.) я слишком нова (и сложна), для молодых — думаете: стара? — не-ет! слишком сильна (и проста). „Молодые“ в большинстве — эстеты и воспевают неодушевленные предметы, либо — самый одушевленный из них — человека превращают в неодушевленный предмет. Мне здесь (и здесь!) ни с кем не по дороге.

Мне, например, страшно хочется написать о Пушкине — Мой Пушкин — дошкольный, хрестоматический, тайком читанный, а дальше — юношеский — и т. д. — мой Пушкин — через всю жизнь — Вы же знаете, как я пишу — но поймите: буду работать по крайней мере месяц, поет — Я, работаю: всем существом, ни на что не глядя, а если и глядя — не видя — а могут не взять (как не взяли моего Блока), а у меня же столько невзятых рукописей. Просто — руки опускаются.

Если бы Вы, например, посоветовали Современным 3апискам — в виде пожелания (да еще на бланке, да еще на машинке!) —…Хорошо бы если бы Цветаева написала о Пушкине». На них такие вещи (со стороны — да еще из другой страны — не говоря уже о другом материале) производят неотразимое впечатление.[2015]

Благодарность. Просьба. И — должно же быть третье, и оно есть — подарок, а именно: в Сан-Франциско наверное будет мой большой друг Владимир Иванович Лебедев, бывший редактор пражской «Волн России». (Он только что приехал в Нью-Йорк, будет объезжать обе Америки с рядом лекций.) Я напишу ему о Вас, чтобы он Вас посетил, и он Вам обо мне расскажет, и — что лучше — сможет быть Вам очень полезен в Вашем журнале, как опытный, долголетний, просвещенный («Воля России» — единственное место в эмиграции, где меня не обижали!) редактор. Ныне он редактор сербского «Русского Архива» — русского ежемесячника на сербском языке в Белграде, где. я тоже сотрудничаю.

И что еще проще — вот его адрес, напишите ему сами, пошлите журнал, пригласите побывать, когда будет в Сан-Франциско — и сошлитесь на меня. Дружу с ним с 1922 г., — моего приезда за границу. Человек он всячески редкостный.

И мне пришлите журнал: если не явно политический (я вне) с большой радостью буду участвовать, но до посылки Вам чего-нибудь хочу увидеть — и общий дух, и физические размеры. Напишите, если будете писать, и о гонораре (хорошее слово с хорошим корнем). Да и свое имя-отчество, пожалуйста.

Ну вот.

Вот и состоялось — рукопожатие через океан.

М. Цветаева

ВЕЙДЛЕ В. В

30-го ноября 1936 г., понедельник

Vanves (Seine)

65, Rue J. В. Potin

Многоуважаемый Владимир Васильевич,

Ряд моих пушкинских стихов сейчас на руках у М. Л. Слонима, который обещал мне их, по возможности, устроить (упоминал о Mesures)[2016] — нo это уже было давно, и я о дальнейшей судьбе их ничего не знаю.

Одновременно пишу и ему, выясняя — если взяты — то какие, и куда, и наверное ли. Тотчас же по получении ответа извещу Вас — надеюсь, еще до Вашего пятничного свидания с Mesures.

У меня переводов много, хватило бы на ряд мест.

Итак — ждите весточки.

Сердечное Вам спасибо за участие.

МЦ.

Если увидите Владислава Фелициановича[2017] — сердечный мой привет ему.

26-го мая 1937 г., четверг

Vanves (Seine)

65, Rue J. В. Potin

Дорогой Владимир Васильевич,

Очень тронута неизменностью Вашего участья.[2018] — Ничего не получила, — они наверное думают, что на гонорары существует давность и что она — прошла. Но написала я им еще до давности — с месяц назад — и тоже ничего.

Если Вам не трудно, возьмите у них за меня и известите — мне гораздо приятнее получить от Вас и у Вас, чем не-получить в редакции, в которую я совсем не знаю как ехать. (А м. б. и редакции уже нет? Т. е. журнал давно кончился и «directeurs»[2019] поделили между собой письменный стол, табурет, машинку и остающиеся экземпляры?)

Жду весточки, сердечно Вас благодарю, приношу извинения за заботу и приветствую.

МЦ.

САВИНКОВУ Л. Б

12-го декабря 1936 г., суббота.

Милый Лёва,

Мне срочно нужен точный почтовый адрес Штейгера — в связи с его вечером.

Во-вторых: не знаете ли Вы, где он в данную минуту — в Париже или зáгородом.

В-третьих: если он зáгородом ― не знаете ли Вы точный маршрут к нему; ехать до Chateau de Vincennes — а потом?

Очень прошу Вас сразу мне ответить, по возможности — pneu. Марки прилагаю.

Всего доброго. Спасибо заранее.

МЦветаева

Vanves (Seine) 65, Rue J. S. Potin

Наш № 65, а не 33, а то может выйти путаница.

АНДРЕ ЖИДУ

Январь 1937

Господин Андре Жид, пишет Вам русский поэт, переводы которого находятся у Вас в руках. Я работала над ними шесть месяцев ― две тетради черновиков в 200 страниц каждая ― и у некоторых стихотворений по 14 вариантов. Время тут ни при чем — хотя все же нет, чуть причем, быть может для читателя, но я Вам говорю, как собрат, ибо время это работа, которую в дело вкладываешь.

Чего я хотела больше всего, это возможно ближе следовать Пушкину, но не рабски, что неминуемо заставило бы меня остаться позади, за текстом и за поэтом. И каждый раз, как я желала поработить себя, стихи от этого теряли. Вот один пример, среди многих,

написанные стихи:

…Pour ton pays aux belles fables

Pour les lauriers de ta patrie

Tu délaissais ce sol fatal

Tu t’en allais m’otant la vie[2020]

4-я строфа:

Tu me disais: — Domain, mon ange,

Là-bas, au bout de l’horizon,

Sous l’oranger charge d’oranges

Nos coeurs et lèvres se joindront.[2021]

Дословный перевод: Tu me disais: A l’heure de notre rencontre — Sous un del étenellement bleu — A l’ombre des olives — les baisers de l’amour