звздъ.
(рифма).
означают пробелы между строчками.
Париж, 15-го ноября 1925 г., воскресение
Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,
Не бойтесь: статьи никакой нет и не будет, — ограничусь краткой записью в тетрадь. Мне, лично, такие, налету брошенные, мысли больше дают, чем статьи: статья в потенции.
Относительно нимба и лика — остру и умну, относительно барона и князя — остроумно. Нимба нет не только у барона (где уж тут! «Zigeunerbaron!»)[369] — и у герцога нет. А знаете почему? Князь — очень Древний, древнейший, дочеловеческий титул — первый из всех — Князь Тьмы.[370] Отсюда, может быть, его осиянность, убедительность и прекрасность.
Вот и вся моя статья.
О «Щипцах».[371] — Неужели Вы поверили?! — Я — редактором журнала с таким неблагозвучным названием? (Зубоврачебные, волосяные, пр.)
По-французски les tenailles — еще дает: йcartelй, tenaillй[372] и т. д. Инквизиция, чуть ли не Иоанна д’Арк, — но по-русски — либо зубоврачебный кабинет, либо дамская парикмахерская.
От своей резкой отповеди Ремизову, по просьбе «Последних Новостей», пришлось отказаться. Опровержение же они поместили.
Ненавижу такие шутки, шуток (с собой) вообще не понимаю, в детстве кидалась предметами, ныне, увы, ограничиваюсь словесным рипостом, но всегда вредоносным и всегда мгновенным.
Шутить со мной — отсутствие чутья и дурной вкус. Жаль, что их проявил именно Ремизов, весь на чутье.
В Париже — его же «информация» — навряд ли останусь, мне, чтобы перейти Place de la Bastille,[373] нужно напрячь всю свою волю, ввиду нелегкости моей жизни — излишняя «проба сил». Но месяца два еще выживу, — вечер в конце декабря, потом приедет муж (основатель журнала «Своими Путями» — прекрасный журнал — абсолютно-благородный) — посмотрю вместе с ним Париж — настоящих, т. е. незаменимых, спутников пока нет — а дальше? Не знаю. Если бы ему удалось достать здесь какую-нибудь работу (не шоферскую), остались бы, — после докторской работы (о византийском искусстве), которую он на днях подает, делать ему в Праге нечего. Русским, особенно филологам, в Чехии по окончании нет ходу. Если бы прослышали про какое-нибудь место (так называемый «интеллигентный труд»), была бы Вам очень благодарна за оповещение. С журнальным и газетным делом он знаком отлично.
Пишу без всякой надежды, на всякий случай, ибо отродясь знаю, что все места (в жизни сей) уже заняты. Свободно только Царство Небесное, и там я несомненно буду первой.
_______
Мысль о творчестве и детях — прекрасна. Напишите! Только — остру заостряя, уточняя до крайности. И пошлите в «Своими Путями», — или мне, — я перешлю. Я в Париже их представитель.
И не только заострите — углубите. О сущности женской и мужской. Об исконной разнице. О сознательной любви (отцовстве) и инстинкте (материнстве). Об источнике творчества (подсознательном).
_______
До свидания. Вещь, по своему усмотрению, назовите «Димитрий» или «Марина». При такой связанности судеб это — одно.
МЦ.
Р. S. Не знаете ли Вы кого-нибудь из сильных мира сего, в Париже, кто бы мне для вечера предоставил бесплатный зал? Есть таковой у Юсупова[374] и есть таковой у Малявина[375] (студия). Цейтлины (т. е. Мария Самойловна) уже отказали, — «К нам она — и нам ее поэзия — не подходит». Снять зал — 600 франков. Для меня вечер — вопрос не славы, а хлеба.
Самое трудное—просить за себя. За другого бы я сумела. Титула я не преувеличиваю, я только не хочу, чтобы его приуменьшали его носители.
Париж, 2-го декабря 1925 г.
Дорогой Димитрий Алексеевич,
Не вините в неблагодарности — только что отправила в «Волю России» последние главы поэмы.[376]
Теперь я — временно и очень относительно — свободна. Если хотите и не поздно, могу дать в «Благонамеренный» что-нибудь из прозы — небольшое. — Каковы сроки?
Письмо к Малявину получила. Меня трогает Ваше заочное участие. Это редко.
С вечером пока ничего не выяснено, виною отчасти я сама, — мое оттолкновение от всех житейских низостей, от унизительности всего житейского. Пережить стихи — да, написать стихи — да, прочесть стихи — да, навязывать билеты на стихи — нет. И не только лично, — и заочно противно.
Пока до свидания. Рада буду, если напишете. Письмо Малявина очень послужит. — Спасибо. —
МЦветаева
Париж, 7-го декабря 1925 г.
Дорогой Димитрий Алексеевич,
Посылаю Вам свое «О благодарности» и статью молодой начинающей поэтессы — Ариадны Черновой — о моем «Мтлодце».[377] Не удивляйтесь: статьи о себе могут предлагать только писатели бесстыдные — или совсем уже отрешенные (я). Дело не в «Молодце», а в пишущей.
Я и реклама еще дальше, чем я и политическая экономия, совсем далеко, не на одной земле. Просто — хорошо написано.
Просьба: тотчас же известите о судьбе и той и другой вещи. Подготовляются рождественские №№, и всюду просят прозы.
Пока до свидания, скоро увидите Алексея Михайловича,[378] радуется поездке, как ребенок.
МЦ.
За «Благодарность» хотела бы 100 франков — не много ведь? Я знаю, что у вас (собирательно) мало денег.
За другое — что положите.
— Рецензий, увы, нету, да я и не умею их писать, никогда не писала. — Малявин в студии отказал.
Париж, Сочельник 24-го декабря 1925 г.
Дорогой Димитрий Алексеевич,
«Венеция» в «Современные Записки» передана и, думается, принята. Руднев[379] был один и окончательно сказать не мог. В «Современных Записках» никто не понимает стихов, кроме Степуна, а Степуна нет. Был еще Гуковский, но Гуковский умер. Я с ними en froid:[380] читают мне опасливые нотации о форме (чту они под ней подразумевают?) и, явно робея, просят рукописей — которых я не даю.
Да! Голубчик! Ужасный случай с Ремизовым. Все готово, чемоданы уложены, завтра ехать, в 11 ч. уходят все гости, а в 12 ч. сильно и сразу заболевает Серафима Павловна.[381] Припадок печени. 40 температуры. Была на краю смерти. Врач испугался и созвал консилиум. Вчера (23-го) у них была моя приятельница, госпожа Чернова.[382] Говорить с больной нельзя, полный покой, лежит в темноте. t° — 39. Телеграмма, посланная через знакомую старушку (невесту Владимира Соловьева),[383] не дошла, п. ч. старушка, с перепугу и сослепу, перепутала фамилию. Телеграмма, к ужасу Алексея Михайловича, вернулась. Расскажите все это устроителям банкета. — Fatalite.[384]
Да! Читали ли в «Последних Новостях» мою «Попытку ревности»? Вчера получила на нее ответ, — по пунктам — и столько же строк. Передала в «Последние Новости», — пусть напечатают. Грубовато — забавно — чуть трогательно — очень по-мужски. То, чего не скажет (даже себе!) ни один «порядочный» мужчина. Мужское-собирательное — на единоличное женское.
Голубчик, как только сможете — гонорар за «Благодарность». Не обижайтесь, что напоминаю. Праздники — и много чаевых.
Нынче приезжает мой муж. Чудный день, розовый и голубой. Идем за елкой.
МЦ.
Р. S. Прочтите в «Новостях» и «Днях» (рождественские №№) мою прозу.[385] Послала стихи на конкурс «Звена» — из чистого задору[386]
Будет ли отзыв о «Ковчеге»? Чириков не «нечист», ибо прошел. Вредно лишь действующее, например — Крачковский. Что скажете о «Поэме конца»? Айхенвальд в «Руле» опять «ничего не понял».
Париж. 30-го декабря 1925 г.
Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,
Пока только два слова.
Если бы я еще обладала способностью воспринимать обиды, я бы на Ваше «гутированье» обиделась, им бы оскорбилась.[387] Но это давно утрачено, обижаюсь только на толчки на улицах, — привычка с детства.
«Гутировать», «Feinschmecker»[388] — до чего не я и не мое! Вообще, из всех пресловутых пяти чувств, знаю только одно: слух. Остальных — как не бывало и — хоть бы не было!
«Гутированье», кроме того — нечто от влаги. Я суха, как огонь в как пепел.
_______
«Благодарность», «О любви», «Из дневника»[389] и все, что еще появится на столбцах газет — тождественны, т. е. разнятся только страницами дневника, на которых написаны. День на день, час на час, миг на миг — не приходятся. А в итоге — всё я. «A prendre ou а laissen»[390] и «plutфt а laisser qu’а prendre».[391]
Беседа с Антокольским[392] — просто игра фантазии. Как таковую и даю. Я не философ. Я поэт, умеющий и думать (писать и прозу).
Единственный мой грех в том, что я даю эти отрывки врозь. Будь в России царь, или будь я в России — дневник этот был бы напечатан сразу в полностью. Встала бы живая жизнь, верней — целая единая неделимая душа. А так — дробь, отрывки… Misиre de nous![393]
________
Все, что я хочу от «славы» — возможно высокого гонорара, чтобы писать дальше. И — тишины. (В просторечии: пустой комнаты с трехаршинным письменным столом, — хотя бы кухонным!)
Ваши стихи в «Современные Записки» передам. Привет.
МЦветаева
Париж, 23-го января 1926 г.
Милый Димитрий Алексеевич,
Пока только два слова: и «Благонамеренный» и гонорар получила — сердечное спасибо.
6-го мой вечер, все время пожрано рассылкой билетов, «благодарностями» и просьбами. После 6-го напишу — и о «Благонамеренном» и о Вас, лично.
Марина Цветаева
Париж, 14-го февраля 1926 г.
Дорогой Димитрий Алексеевич,
— Ура! — Ваша взяла! Отдаю Вам статью без всяких оглядок.[394] Тогда, в последний вечер, Вы меня растрогали — Африкой, Гиппиус («красивая?» — «Не знаю, я к ней не подходил»…), стариком, в которого швыряли камни, — настойчивостью, грустью — не знаю: всем собой.
Поэтому — не жду 20-го (приезд Святополка-Мирского) и отдаю статью. Только берегитесь: большая!
У меня работы еще на неделю, самое большее — на 10 дней. Получите не позже 25-го. Мое слово верное. Будьте совершенно спокойны.
— Очень жаль, что уехали. Мы с Вами хорошо встретились. Посылаю Вам стих для «Благонамеренного». Посвящение — если не нравится, или по иным каким причинам — можете снять, сноску оставьте непременно, без нее не помещайте.[395] Иначе — рассоримся.
Посвящаю этот стих (который очень люблю) Вам, потому что Вы на него похожи.
До свидания. Пишите.
МЦ.
Приписка карандашом:
АВТОРСКАЯ КОРРЕКТУРА ПРОЗЫ НЕОБХОДИМА
К письму приложен текст стихотворения «Старинное благоговенье».)
Париж, 25-го февраля 1926 г.
Дорогой Димитрий Алексеевич,
Со статьей беда: очень большая. 30 страниц моего текста и около 15-ти — Адамовича, не выкину ни строки, предупреждаю, но Адамовича можно петитом.[396] (Тогда около 40 страниц.)
Три пункта:
Первый: 1) идет или нет «Старинное благоговенье» (только со сноской!)
Второй: 2) беретесь ли печатать всю статью зараз (иначе не даю!)
Третий: 3) если все-таки (последний срок!) настаиваете, пришлите экспрессом расписку, что обещаете авторскую корректуру.
Сердечный привет. Пришлась ли парча?
MЦ.
Р. S. Статья готова.
Париж, 3-го марта 1926 г., среда
Милый Димитрий Алексеевич,
Вот — рукопись. Теперь — внимание:
В этой вещи не должно быть ни одной опечатки. Отвечаю за каждое слово. У меня слишком свой язык (соседство слов), чтобы я кому бы то ни было, кроме себя, могла доверить слежку. Поэтому — личная корректура необходима. Кроме того, я отвечаю не только за себя, но за Адамовича. Достаточно с него своих грехов.
10-го я на 2 недели уезжаю в Лондон, и корректура должна быть пересылаема
