ку-уда!
— Вечер, по-моему, прошел отлично. Пока, с уплатой зала и объявлений, чистых почти неразб тысячи. Я очень довольна, столько не ждала, и есть еще с десяток 25-франковых надежд.
Думаю ехать в окрестности (Парижа?), но до этого хочу сводить Сергея Яковлевича) к врачу, не знаю, что с ним, — м. б. предпишет Vichy, тогда будем жить в какой-нибудь деревне около, если таковые имеются. Как только выяснится — напишу.
Получила самое трогательное письмо от Святополк-Мирского. Скажите ему, что, во имя его, Врангеля все-таки не читала (а хороший!!!)[619]
Целую Вас нежно. Сердечный привет Александру Яковлевичу. Пишите.
МЦ.
11-го июня 1929 г.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
Дорогая Саломея! Не люблю закрыток, но сейчас под рукой нет ни бумаги, ни конвертов, а хочется написать с утра.
Приехал Мирский. Приехал Карсавин. Последний на днях справляет серебряную свадьбу. Газета стала выходить раз в две недели,[620] и Сергей Яковлевич чуть-чуть поправился. Мы еще никуда не едем, — есть предложение из-под Гренобля. Пустой дом в лесу за 100 франков в месяц, в получасе от всякого жилья, глубоко-одинокий, очевидно проклятый какой-то, ибо даже хозяин не живет. Мрачно и — невозможно: есть погреба и амбары, но нет стульев, не говоря уже о кроватях. Покупать негде, а я без папирос бешусь. А лечим пока что — на вечеровые деньги — с Алей… зубы. Холод и дожди тоже не располагают к отдыху.
Была на Дягилеве, в Блудном сыне несколько умных жестов,[621] напоминающих стихи (мне — мои же): превращение плаща в парус и этим — бражников в гребцов.
— Куда из Лондона? Сообщите мне, пожалуйста, адрес Ани Калин,[622] хочется ей написать. Целую нежно. Иждивению, как всегда, буду рада. Привет Александру Яковлевичу.
МЦ.
Приписка на полях:
4 книги Федорова с неделю тому назад высланы по парижскому адресу —получили ли?
29-го июня 1929 г., суббота.
Meudon (S. et O.)
Дорогая Саломея, спасибо и простите; деньги я конечно получила, но не знала, куда Вам писать, ибо Вы ехали в Голландию, страну для меня баснословную, в которой л совершенно не мыслю знакомого человека.
Очень рада, что Вы опять в досягаемости: в Париже.
На этой неделе я занята в понедельник и четверг, остальное пока свободно.
Очень хочу Вас повидать и жду весточки. Целую Вас.
МЦ.
15-го июля 1929 г.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
Дорогая Саломея! Мне приходится опять просить Вас об иждивении («точно это было вчера»…) Деньги с вечера у меня есть, но конверт с некоторых пор заклеен (au bon moment!)[623] ибо надежда на поездку в горы еще не оставлена. (Место дешевое, но дома пусты, без ничего, — вот и колеблюсь.)
Дошло ли до Вас мое последнее письмецо, уже на парижский адрес и почему молчите?
Очень хотелось бы повидаться, но сомневаюсь, что Вы в городе.
Целую Вас.
МЦ.
Саломея! Если Вы в городе, не могли бы Вы — если найдете это нужным — встретить меня с Вырубовым?[624] Я сейчас собираю материал для одной большой вещи[625] — мне нужно все знать о Государыне Александре Федоровне — м. б. он может указать мне иностранные источники, которых я не знаю, м. б. живо что-нибудь из устных рассказов Вырубовой.[626] М. б. я ошибаюсь и он совсем далек? Но тогда — общественные настроения тех дней (коронация, Ходынка, японская война) — он ведь уже был взрослым? (я росла за границей и японскую войну помню из немецкой школы: не то.) — Подумайте, — А если его в городе нет, м. б. дадите мне его адрес?
Простите за хлопоты.
________
Кто еще может знать? (О молодой Государыне).
20-го августа 1929 г.
Meudon (S. et O.)
1, Avenue Jeanne d’Arc
Дорогая Саломея! Я никуда не уехала; но удалось Алю отправить в Бретань на несколько недель, в чудное место с настоящим морем и жителями. (Это мне почему-то напомнило поэтессу Марью Шкапскую, которая приехав в Берлин, все стонала — «Нужно ходить как мать-природа» и не выходила от Вертхейма.[627] Эту же М. Шкапскую один мой знакомый, не зная ни кто ни что, принял за акушерку.) Сергей Яковлевич ездил в Бельгию по евразийским делам и в очаровании от страны. Был на Ватерлоо. Сейчас он болен (очередная печень), болен и Мур — что-то в легком, лежит в компрессах и горчичниках, простудился неизвестно как. Докторша нашла у него послескарлатинный шумок в сердце, кроме того советует вырезать аденоиды. Я вся в этих заботах, с Алиного отъезда (2 недели) просто не раскрыла тетради, которую уже заплел паук. До Муркиной болезни непрерывно с ним гуляла, а в лесу да еще с ним — какое писанье!
Прочла весь имеющийся материал о Царице, заполучила и одну неизданную, очень интересную запись — офицера, лежавшего у нес в лазарете.[628] Прочла — довольно скучную — книгу Белецкого о Распутине с очень любопытным приложением записи о нем Илиодора, еще в 1912 г. («Гриша», — м. б. знаете? Распутин, так сказать, mise a nu[629]).
Прочла и «Im Westen nichts neues»,[630] любопытная параллель с «Бравым солдатом Швейком» — (Хашека) — которого, конечно, знаете? В обеих книгах явный пересол, вредящий доверию и — впечатлению Не удивляйтесь, что я это говорю: люблю пересол в чувствах, никогда — в фактах. (Каждое чувство — само по себе — пересол, однозначащее.) Не всякий офицер негодяй и не всякий священник безбожник, — это — Хашеку. Не всех убивают, да еще по два раза, — это — Ремарку. (Rehmark? Тогда — немец. А — Remark? — читала по-французски.)
Да, чтобы не забыть: деньги за Федорова в издательстве с благодарностью получены.
(А старая Кускова[631] взбесилась и пишет, что у евразийцев принято убивать предков. Прочтите ответ в ближайшей (субботней) «Эмигрантике», принадлежит перу Сергея Яковлевича)
… Сергей Яковлевич пролежал три дня, вчера потащился в Кламар и еле дошел — так ослаб от боли и диеты. Великомученик Евразийства. Сувчинский где-то на море (или в горах), Вера Александровна служит, никого не видаю, п. ч. все разъехались, кроме того — Али нет, и привязана к дому — или Медону, что то же. Лето у нас прошло, все улицы в желтых струйках, люблю осень.
До свидания! Горы люблю больше всего: всей нелюбовью к морю (лежачему) и целиком понимаю Ваше восхищение (NB! — от земли!)
Целую Вас. Привет Александру Яковлевичу. Пишите.
МЦ.
5/18-го сентября 1929 г.
Медон.
Дорогая Саломея! Где Вы и чту Вы? Писала Вам в Швейцарию, но безответно. Пишу Вам в торжественный для меня день — Алиного шестнадцатилетия. Ее шестнадцать лет + не-совсем-восемнадцать тогдашних моих — считайте!
Аля только что вернулась из Бретани, а я никуда не уезжала.
Целую Вас и жду весточки.
МЦ.
19-го сентября 1929 г.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
Дорогая Саломея! Наши письма скрестились. Очень рада повидаться, позовите меня с Сергеем Яковлевичем — есть грустные новости[632] — лучше вечерком. Аля вернулась из Бретани, и теперь мне свободнее. Спасибо за посылку иждивения.
Целую Вас и жду.
МЦ.
Брюссель, 21-го Октября 1929 г.
Дорогая Саломея! Я собака, — до сих пор Вас не поблагодарила. Брюсселем очарована: не автомобили, а ползуны, ждут пока решусь и не решаются — пока не решусь. Была на Ватерлоо, — ныне поле репы. Вечер прошел средне, даже в убыток, но много милых знакомых, и о поездке не жалею. Колония здесь совсем другая, глубоко-провинциальная, с человеческим примитивом, чту так люблю. Скоро увидимся. Целую Вас.
МЦ.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
7-го ноября 1929 г.
Дорогая Саломея!
Приехала, благополучно прогорев на брюссельском вечере, т. е. оплатив из него, кроме расходов по залу и пр., один конец дороги. Могло быть хуже.
Очень хочу Вас повидать, есть слухи, что Вы в Лондоне, но я верю только Вашему почерку. До свидания! Отзовитесь. Целую Вас.
МЦ.
Медон, 11-го декабря 1929 г.
Дорогая Саломея! Простите, что так долго не подавала голосу и даже не поблагодарила Вас за последнее иждивение, — Вы м. б. слышали уже от Дмитрия Петровича о болезни Сергея Яковлевича? Хотелось что-то выяснить, началось хождение по врачам, — всякий свое (диагноз и рецепты), но все одно: немедленно уезжать. Место найдено: пансион в Савойе, 1600 метров высоты — не доезжая до Chamonix. Кажется на днях едет.
Давайте повидаемся на следующей неделе, напишите мне.
Пока целую Вас и еще раз прошу простить.
МЦ.
— !!! Фернандэз у меня, с собственноручным письмом Слонима, которого кстати сейчас режут (аппендицит).
Медон, 20-го января 1930 г.
С — все еще Новым Годом, дорогая Саломея!
Очень хочу повидаться, но не знаю, в Париже ли Вы. Напишите мне словечко. От С ергея Яковлевича хорошие вести: за 3 недели прибавил 4 кило, по-моему хорошо.
Итак жду Ваших новостей и вестей.
МЦ.
20-го февраля 1930 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
Дорогая Саломея! Я все занята красно-крестными хлопотами для стипендии Сергея Яковлевича — чудно поправляется, а скоро уезжать, нужно продлить. Красный Крест дает, но с условием перевести его в настоящую (т. е. ужасную) 30-франковую французскую санаторию, — отвоевываю деньги на ту, где он сейчас, не знаю чту выйдет, уж очень старорежимны, циркулярны — и все, что отсюда следует — люди. Концы дальние, возвращаюсь в запущенный дом, Але некогда — учится — и т. д.
Очень попрошу Вас, если можно, выслать иждивение, — новая беда: Але 16 лет 5 месяцев, т. е. 17 месяцев штрафу за неимеющуюся carte d’identite,[633] — боюсь приступить, а комиссар новый и свирепый — прежнего, милого за взятки убрали.
Очень хочу повидаться. Да! не придете ли 25-го во вторник на франко-русское собеседование о Прусте: Вышеславцев и не знаю кто — 5, Rue Las-Cases-Musйe Social, начало в 9 ч. Зайцев[634] например, — о Прусте: интересно!
До свидания, привет, как Вы живы?
МЦ.
3-го марта 1930, понедельник
Дорогая Саломея! … не могли бы ли Вы на следующей неделе в любой вечер кроме четверга позвать меня с Дю-Боссом,[635] мне это до зарезу нужно из-за Мулодца, которого сейчас перевожу — стихами, на песенный лад, для Гончаровских иллюстраций, уже конченных. С Дю-Боссом я раз виделась у Шестова, и он меня помнит, — часто спрашивает обо мне у Извольской. Позвать к себе не решаюсь — очень уж беспорядочно, да и Мур не даст поговорить.
Говорю не о текущей, а о следующей неделе. Днем не могу из-за Алиных занятий.
Целую Вас, еще раз спасибо.
Медон, 19-го марта 1930 г.
Дорогая Саломея! Спасибо за предложение того поэта,[636] но хочу сначала начисто сделать хотя бы треть. Стихосложение усвоила в процессе работы, помог конечно слух. Вещь идет хорошо, могла бы сейчас написать теорию стихотворного перевода, сводящуюся к транспозиции, перемене тональности при сохранении основы. Не только другими словами, но другими образами. Словом, вещь на другом языке нужно писать заново. Что
