и делаю. Что взять на себя может только автор.
Видели ли Числа?[637] Даю во II № стих Нереида, можете прочесть его у Дмитрия Петровича, как-то посылала. М. б. не возьмут из-за строк:[638]
Черноморских чубов:
«Братцы, голые топай!»
Как бойцы Перекопа —
В бой. Матросских сосков
В пулю — шлем, в бурю — кров,—
(Это припев. Началось с купального костюма: третьего в любви с морем. Оцените, Саломея, тему: море, купанье. Хороша — купальщица! Скоро, очевидно, буду петь пароход и авион.)
Что еще Вам рассказать? Время измеряю продвижением «Мулодца». Много дома из-за Алиных лекций и музеев. Единственный отвод души — кинематограф, смотрела чудный фильм с Вернером Крауссом в роли Наполеона на Святой Елене.[639] Неприятна только первая секунда: неузнавание (слишком хорошо знаем то лицо, сто лет назад!), потом свыкаемся, принимаем.
Сувчинских видаю редко: он, как «la cigale oyant chantй»[640] — поет и вроде как голодает, кормится у матери Веры Александровны, денег ни копейки. Вера Александровна где-то чему-то учится. Все евразийцы служат, издательство пусто.
От Сергея Яковлевича более или менее хорошие вести. Удалось устроить ему стипендию Красного Креста (около 3-х мес. ходила! с наилучшими протекциями) — 30 фр. в день, а плата в пансион 45–50, нужно выколачивать остальные, надвигается гроза вечера, — с кем еще не знаю, все имена в Америке.
Очень благодарна была бы Вам, милая Саломея, за иждивение, 1-го у меня терм, мой первый без Сергея Яковлевича, который всегда откуда-то как-то добывал.
Пишите о себе, каковы дальнейшие планы. Как съездил Александр Яковлевич в Америку и не соблазняет ли Вас?
Целую Вас и жду весточки. Еще раз спасибо за поэта.
МЦ.
Слышу, что Путерман опять оженился, — что это с ним??
6-го апреля 1930 г.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
Дорогая Саломея!
Но Вы уже поняли, в чем дело: вот они — 10 счетом[641] — но на этот раз по 50-ти, потому что всякой твари по паре, а есть и единственные.
Вечер мой, все это мои бескорыстные участники, но продавать можете как Вам удобнее.
Милая Саломея, я Вас еще не поблагодарила за прошлое иждивение, очень замоталась с вечером.
Хочу повидаться и рассказать Вам про Тэффи.
Целую Вас.
МЦ.
Медон, 2-го мая 1930 г., пятница.
Милая Саломея!
Если можно — назначьте мне вечерок поскорее. Пока все свободны кроме среды. А то после вечера ряд свиданий, и я боюсь, что опять вся-неделя разойдется. Пока не связываюсь ни с кем.
М. б. дадите телеграмму? Просто день, я буду знать, что от Вас.
Аля учится, я свободна только вечером.
Целую Вас.
МЦ.
19-го июня 1930 г.
St. Pierre-de-Rumilly (Haute Savoie)
Chвteau d’Arcine
Дорогая Саломея! Я конечно не в Chвteau[642] — я в дивной Alpenhьtte,[643] о которой Гёте пишет в Фаусте — настоящая изба с громадным чердаком, каменной кухней и одной комнатой с жилплощадью во всю нашу медонскую квартиру.
Рядом ручей, с неба потоки дождя, водой хоть залейся: по две грозы в день.
Мы последний жилой пункт, выше непродерная щетина елей, за ними — отвес скалы. Почты нет и быть не может. От станции 11/2 версты, от Сережи — 3 версты, деревня возле станции, горстка домов с большой церковью. Я страшно довольна и хочу, как Мур говорит: «сначала жить здесь, а потом — умереть!» (Новооткрытое и уточненное «vivre et niourir»!)[644]
Сереже лучше, сильно загорел, немного потолстел, ходит, работает на огороде, но все еще кашляет. Видимся с ним каждый день, Мур дорогу знает.
Мур в полном блаженстве: во дворе молотилка, телега, тут же сеновал, колода от бывшего колодца и т. д.
Аля еще в Париже, держит экзамены.
Жду весточки о Вас, здоровье, лете, планах, хорошем, плохом. Целую Вас, простите, что не написала раньше — обживалась. Сергей Яковлевич очень кланяется.
МЦ.
27-го июня 1930 г
St. Pierre-de-Rumilly (Haute Savoie)
Chвteau d’Arcine
— это адрес Сергея Яковлевича, но своего у меня нет, пришлось бы отдельно нанимать почтальона
Дорогая Саломея!
Наши письма встретились.
Сердечное спасибо за память и за иждивение.
Огорчена Вашим Лондоном — он Вам никогда не впрок. И Париж не впрок. Вам бы нужно жить в Сен-Лоране, непосредственно под скалой.
Завтра жду Алю, которая только что отлично сдала экзамен в Ecole du Louvre,[645] я рада: умеет хотеть.
Сергей Яковлевич поправляется (тьфу, тьфу), худ, но уже не страшен, и кашель лучше. В замке бываю часто — чудесные хозяева — и остальные пансионеры милые. Замок — баснословный. Но мне лучше в избе. Свойственнее.
Мур здесь совершенно (тьфу, тьфу!) счастлив, в замке барствует, а у меня — дикарствует. Весь день во дворе, в сене, с собакой, палками, досками, строит, роет.
Но — ежедневные дожди и грозы, как-то было три сразу. Нет солнца — сразу осень, и даже поздняя. Но кажется тбк везде. Стынет — земля!
Целую Вас, куда и когда едете, не забывайте.
МЦ.
Приписка на полях:
Сюда в августе собирается Дмитрий Петрович. Не соберетесь ли и Вы? В замке — чудно. Больных (серьезных) нет.
26-го июля 1930 г.
St. Pierre-de-Rumilly
(Haute Savoie)
Дорогая Саломея! Не писала Вам так долго потому, что болен Мур: свалился в ручей и застудил себе низ живота: расстройство, недержание мочи и, вдобавок, из-за прописанных горячих ванн и ужасной погоды — простуда. То лежит, то ходит, но что-то не поправляется. Болеет уже около месяца. Погода ужасающая, злостный ноябрь, мы все прос тужены. Льет почти непрерывно, весь день в болоте. Вообще условия и для здорового тяжелы, не то что с больным ребенком: в деревне ничего нет, за всем — вплоть до хлеба — бегать в соседний городок La-Roche (12 километров — aller-et-retour[646]) кроме того у нас на довольстве Е. А. Извольская, нужно хорошо кормить, т. е. целый день готовить. И ч двух примусов один совсем угас, другой непрерывно разряжается нефтя ными фонтанами.
Сергей Яковлевич помогает, но трудно — за 6 километров.
Так и живем.
Спасибо за иждивение (июньское), которое смогла получить толь ко вчера, т. е. около месяца спустя: чек отослали в Париж, а там он куда-то канул, ждала денег 3 недели, вчера наконец дождалась. Если можно, милая Саломея, июльское иждивение пришлите просто переводом, на Сережино имя, ему от города ближе. По адресу в конце письма. — Мгновенно куплю нам с Алей грубые башмаки, по пуду весу каждый, это пока — вся мечта. Нигде еще не была, ни в Aix’e, ни в Chamonix, ни в Annecy, хотя все рядом, нельзя из-за Мура.
Простите, милая Саломея, за мрачное письмо, надеюсь Ваше будет веселее. Целую Вас.
МЦ
15-го августа 1930 г.
St. Pierre-de-Rumilly
(Haute Savoie)
Дорогая Саломея! Вы верно не получили моего последнего пись ма — вероятно с парижской квартиры непересланного.
В нем я писала о болезни Мура (свалился в ручей и застудил себе низ живота: все последствия) и просила Вас июльское иждивение выслать не чеком, а деньгами, п. ч. с июньским чеком местный банк устроил проволочку в 3 недели — отослал в Париж, тут 14-е июля[647] — задержка и т. д.
И вот — еще ответа нет, хотя писала я Вам около 3-х недель назад.
Простите за напоминание, но очень давно сижу без денег, а у Сергея Яковлевича) тоже ничего нет, т. е. минус-имущество, п. ч. Мирский давно перестал доплачивать за санаторию. Платила я — остатками вечера, теперь все иссякло.
Последнее иждивение, полученное, было июньское.
Сергей Яковлевич поправляется, но дико томится в пансионе.
О себе рассказывать нечего: лето неудачное.
Целую Вас крепко, простите за скуку, напишите о себе:
здоровье и лете.
МЦ.
Конец августа 1930
Дорогая Саломея! Огромное спасибо.
Пишу поздно ночью, а завтра утром рано надо в соседний городок на рынок — 12 километров aller et retour,[648] причем retour с пудами: картошки, овощей, хлеба, здесь кроме молока и сыра ничего нет.
Кончила — минус последние пять страниц, жду французского текста русской литургии — Мулодца, написала ряд стихов к Маяковскому.[649] Прочла Mireille[650] Мистраля и читаю Коринну.[651]
Погода (тьфу, тьфу не сглазить!) последние две недели — блаженная. Мур (еще более тьфу, тьфу!) поправился — и от падения в ручей и от ржавого гвоздя, который пытался согнуть ногой и который, проткнув толстую подошву сандалии, прошел ему в ногу.
Читать учиться не хочет ни за что, стихи ненавидит. — «Почему Вы сделались… ну — писательницей (NB! слова не слыхал, изобрел) — а не шофером или чем-нибудь таким?»
Аля пишет и вяжет — множество заказов, чудная вязка.
Я шью Муру пижамные штаны, в которые свободно влезаю сама. Думаю домой между 1-м и 15-м Октября. А Вы — когда и куда?
Целую Вас, надеюсь, что Ваш «зноб» прошел. Еще раз, большое спасибо.
МЦ.
Да! Главное. Был Дмитрий Петрович — на два дня — подымался в наш Сен- Лоран, мычал, молчал. Хмур, неисповедим. Разговорить невозможно. Должно быть — плухи дела. О Сувчинских ни слова. Ворчал, что Вы уехали, не дав адреса. Отсюда — в Гренобль к сестре.[652] Дальнейших планов никаких.
Сергей Яковлевич не толстеет, но чувствует себя хорошо, доктор находит, что ему лучше (легкие), но до полного выздоровления еще далеко. Написал две вещи (проза) — очень хорошие.
Вот, пока, и все новости.
________
Напишите. Саломея, как Вы восприняли конец Маяковского? В связи ли, по-Вашему, с той барышней, которой увлекался в последний приезд? Правда ли, что она вышла замуж?[653]
И — помимо: какое чувство у Вас от этой смерти. Вы его наверное знали.
Посылаю заказным, думая, что так вернее пересылать. Куда-то заложила письмо с адресом.
20-го сентября 1930 г.
St. Pierre-de-Rumilly (Haute Savoie)
Chвteau d’Arcine — мне
Дорогая Саломея! Опять надоедаю Вам просьбой об иждивении (сентябрьском). (Перечла и подумала: а не похоже ли мое «надоедаю» на — помните? — письмо Ремизова к Александру Яковлевичу — «Зная Ваше доброе сердце»…?!)
Дорогая Саломея, зная Ваше доброе сердце, еще просьба, даже две:
9-го октября (26-го сентября по-старому) мой день рожденья — 36 лет — (недавно Але исполнилось 17), подарите мне по этому почтенному, чтобы не написать: печальному, случаю две пары шерстяных чулок, обыкновенных, прочных, pour la marche,[654] хорошо бы до 9-го, ибо замерзаю. На 38–39 номер ноги. Это-первая просьба. Вторая же: если у Ирины есть какая-нибудь обувь, ей ненужная, ради Бога — отложите для Али. Горы съели все, т. е. и сандалии и башмаки, а наши дела таковы, что купить невозможно. Аля носит и 38 и 39 и, по желанию, 40-вой, преимущественно же 39-тый. Так что, если что-нибудь освободится и еще держится — не отдавайте никому. На ressemellage[655] мы способны.
— Кончила Мулодца, — последняя чистка. Теперь нужно думать — куда пристроить. Написала встречу Маяковского с Есениным — (стихи)[656]
Да! Забавная история: письмо от Оцупа — редактора «Чисел» — с просьбой о пяти стихотворных автографах для пяти тысячефранковых экземпляров III книги.
Я: «Автографы
