полного единения. В сыновьях Горвендила живет дикость Ютландии.
Это угрюмый край, где среди безлюдья пастухи сходят с ума и
проклинают Бога. Месяцами чернобрюхие тучи висят над
Скагерраком, не рассеиваясь. Горвендил ищет стать хорошим
человеком, но Фенг, его брат, не занимается своим, соседним
поместьем и заложил почти все свои ютландские земли, чтобы
отправиться искать судьбу на юге — как я слышал, он добрался даже
до бывшего владения норманнов, острова, который называется
Сицилия. Это необузданное и губительное поведение. Я обманул тебя,
милая дочка, настояв на твоем браке с сыном Горвендила? Я ведь и
тогда чувствовал в себе рокового червя и хотел увидеть тебя под
надежной защитой другого мужчины.
— И я под очень надежной защитой, — сказала она нежно, поняв,
что этот разговор был для Рерика извинением на случай, если такое
извинение понадобится. Но ничего дурного не произошло, решила
благоразумная Герута: ее брак не оставлял желать ничего лучшего.
***
Рерик умер, и предстоящие выборы обещали быть в пользуГорвендила. Герута, чтобы не ездить туда-сюда, переехала в Эльсинор
со своей прислугой ухаживать за умирающим отцом. После его
пышных похорон на туманном каменистом кладбище, где истлевали
кости обитателей Эльсинора — законник смешивался с кожевником,
придворный с палачом, девушка с сумасшедшим, — Горвендил
переехал в королевский замок к жене, преждевременно поселившись в
покоях короля на те недели, пока тинг собирался в Виборге. Несколько
голосов было отдано за Фенга, как брата, пусть на полтора года и
моложе, зато осведомленного в чужеземных обычаях, а потому более
способного брать верх над хитрыми замыслами немцев, поляков и
шветландцев, не прибегая к войне, поскольку война по мере того, как
спокойно убранные урожаи и беспрепятственная торговля повышали
благосостояние обитателей и замков, и убогих хижин, все больше
выходила из моды. Другие высказывались за того или иного члена
знати — в первую очередь графа Голстена, — чьи родственные связи
обещали более надежно удерживать в единении все части Дании на
северной окраине раздираемой смутами Европы. Однако почти никто
не сомневался, что заключительное голосование в Виборге будет в
пользу Горвендила, победителя Коллера и супруга Геруты.
Только Корамбус, камерарий Рерика, негодовал на торопливость, с
какой Горвендил заранее занял место короля. Хотя Герута считала его
стариком, Корамбус был сорокалетним здоровяком, отцом младенца-
сына и мужем совсем еще юной жены Магрит из Мона, до того
светлой, что она казалась прозрачной, и до того эфирно-
чувствительной, что ее речи нередко исполнялись колдовской
загадочностью или же становились мелодично-бессмысленными. Она
недолго прожила после своих вторых родов десять лет спустя, а
Корамбус (если и тут заглянуть вперед) так полностью и не подавил
свою неприязнь к Горвендилу, которого про себя считал неотесанным
узурпатором. Хотя он скрупулезно выполнял все свои обязанности,
служа новому королю, истово Корамбус служил королеве и любил ее,
единственное дитя Рерика, единственное живое вместилище его
властного духа. Полюбил он ее еще приветливой, сияющей жизнью
маленькой принцессой — как и все обитатели Эльсинора, ежедневно с
ней соприкасавшиеся. И даже когда Герута стала замужней женщиной,
его любовь не отвратилась от нее, но сохранялась, быть может, рождая
ревность, хотя Герута считала его стариком, а его манера держаться с
ней уже давно стала осмотрительной, хлопотливой и поучающей.
Еще до того, как из Виборга прибыли гонцы с вестью о
предрешенном избрании — единодушном при полном согласии всех
четырех провинций, — Горвендил уже испрашивал поддержки знати,
чтобы выступить против Фортинбраса. Коронационный обряд был
исполнен наспех, завершенный созывом войска, чтобы изгнать
норвежского завоевателя из Ютландии — из тех ее мест, где он успел
закрепиться. Пока эти военные приготовления торопливо завершались,
Герута медленно все созревала и созревала, и ее красиво вздувшийся
живот засеребрился сетью растяжек. И произошло одно из тех
совпадений-предзнаменований, которые служат вехами в календаре
человеческой памяти: золотобородый Фортинбрас был встречен,
разбит и сражен среди песчаных дюн Ти в тот самый день, в который
королева, вытерпев муку кровавого орла, родила наследника,
нареченного Амлетом. Младенец, посиневший в борьбе, которую
разделял с ней, появился на свет в рубашке, признаке то ли величия, то
ли обреченности, гадатели тут судили по-разному.
Имя, которое предложил Горвендил, знаменовало его победу в
дюнах на западе Ютландии над вздымающим валы Скагерраком,
приводя на память стихи, в которых барды воспевали Девять Дев
острова Милл, что в давние века мололи муку Амлета — Amloda molu.
Что означали эти слова, не помнили даже сами барды, передававшие
их из поколения в поколение, пока они не истерлись до глади, точно
галька. Мука истолковывалась как песок на берегу, мельница — как
перемалывающие мир жернова, обращающие в прах всех детей земли.
Герута надеялась назвать ребенка Рериком, почтив своего отца и дав
ему залог будущего царствования. Горвендил предпочел почтить
самого себя, хотя и косвенно. Вот так ее только-только расцветшей
любви к плоду ее тела коснулась порча.
Амлет, со своей стороны, находил ее молоко кислым — во всяком
случае, он плакал почти всю ночь, переваривая его, и даже когда его
рот впивался в покалывающую грудь, он морщил нос от отвращения.
Он не был крупным — иначе день родовых схваток мог бы
растянуться, пока она не умерла бы, — и даже не очень здоровым.
Ребенок все время страдал от какого-нибудь недомогания. То колики,
то сыпь в паху, не говоря уж о бесконечных простудах и коклюше, о
лихорадках, которые надолго укладывали его в постель, и по мере того,
как он рос, это начало вызывать у нее — здоровой и бодрой чуть ли не
каждый день ее жизни — раздражение, как потакание слабости и лени.
Когда на мальчика снизошли дары речи и воображения, он начал
заносчиво спорить по всякому поводу с матерью, священником и
своим гувернером. Только беспутный и, возможно, помешанный шут
Йорик, казалось, снискивал его одобрение: юный Амлет любил шутки
— до того, что считал весь мир, сосредоточенный в стенах Эльсинора,
только шуткой. Шутливость, казалось его матери, служила ему щитом,
чтобы укрыться от сурового долга и от всех сердечных чувств.
Ее сердце ощущало себя отброшенным. Что-то сдерживало ее
любовь к этому болезненному, впечатлительному, бойкому на язык
ребенку. Быть может, она слишком рано стала матерью. Какой-то этап
ее жизненного пути был пропущен, а без него невозможно было
перескочить от любви к своему отцу на любовь к своему ребенку. А
может быть, вина была ребенка: подобно тому, как на
свеженавощенном столе или на только что смазанной коже вода
собирается в шарики, так и ее любовь, казалось ей, разбрызгивалась по
Амлету и оставалась на его поверхности, не всасываясь, будто бусины
ртути. Он был крови своего отца — сдержанный, отчужденный,
ютская угрюмость, укрытая под аффектированными манерами и
изысканными занятиями знатного юноши. И не просто знатного — он
же был принцем, как Герута в свое время была принцессой.
Она задумывалась, не проглядывает ли в пробелах ее
материнского чувства ее собственное детство без матери. Она
допускала, чтобы няньки, гувернеры, учителя верховой езды, мастера в
бое на мечах вставали между ней и подрастающим сыном. Его игры
словно придумывались для того, чтобы исключать и отталкивать ее:
непонятные, оглушительные игры с палками и веслами, луками и
стрелами, игральными костями и шашками, а еще шумное подражание
войне, в которой он, бледный от напряжения, визгливым голосишком
отдавал приказания шуту Йорику и немытым сыновьям сожительниц
замковых стражей. Тихим обручам, волчкам и куклам детства Геруты
не было места в этом мужском мире метательных фантазий, ударов и
контрударов и стремления «сквитаться», потому что в самый разгар
воплей и схваток, замечала она, велся строгий счет, как и в более
кровавой бухгалтерии взрослой войны. Вот как Горвендил хвастал, что
король Фортинбрас, пав от меча, тем самым потерял не только то, что
успел захватить в Ютландии, но и некоторые земли к северу от
Холланда на побережье Шветландии между морем и великим озером
Ветерн, земли, удерживаемые не из-за их ценности, которая была
очень мала, но как заноза в теле противника, как язва бесчестия.
И как у нее не было ни братьев, ни сестер, так не было их и у
Амлета. Ее неспособность понести еще раз, чувствовала она, была
наказанием от Бога за скудость ее материнского чувства, скрыть
которую от Него она не могла. И она так тревожилась, что заговорила
об этом с Гердой, служанкой, которая семь лет назад была
свидетельницей того, как она покорилась Горвендилу. За эти годы
Герда вышла замуж за Свенда и родила ему четверых детей, прежде
чем королевский оруженосец был убит в одной из стычек Горвендила с
норвежцами, королем которых теперь стал брат Фортинбраса, щеголь-
обжора, лишенный всякого боевого духа. Горвендилу нравилось
наносить удары по пренебрегаемым рубежам этого изнеженного
короля.
— Милый малютка Амлет, — сделала пробный заход Герута, —
кажется таким одиноким, таким угрюмым и капризным в свои пять
лет, что король и я уже давно подумываем, не сделает ли маленький
братик или сестричка его более общительным и человечным?
— Может, и сделает, — сухо ответила Герда. Она была в белом —
знак траура по Свенду. Его смерть год назад — во время налета на
предполагаемо беззащитный маленький рыбачий порт, разбогатевший
на торговле сельдью и, как оказалось, коварно нанявший для своей
защиты шотландских воинов, — оставила ее заметно подавленной.
Иногда Герута замечала в своей прислужнице озлобление против
престола. Монархия накапливает обиды и врагов с такой же
неизбежностью, как мельничная запруда — ил.
— Я сказала «человечным», — продолжала Герута, — потому что
все чаще и чаще замечаю в обращении Амлета с нижестоящими —
лакеями, прислужниками и маленькими товарищами из гарнизонных
детей — определенную жестокость, замаскированную под шутки и
баловство. Он и этот гнусный Йорик непрерывно изводят бедного,
всегда озабоченного камерария своими хитрыми проделками и
дурацкими требованиями.
— Насколько я знаю, госпожа, наличие брата или сестры вовсе не
смягчает душу. Нас у отца с матерью было девятеро — кто робкий, кто
дерзкий, кто добрый и послушный, кто совсем наоборот. Мы
притирались друг к другу, как камешки в ведре, но песчаник оставался
песчаником, а кварц — кварцем. Юный принц ничего плохого не
хочет: сердце у него доброе, только вот голова забита всякой всячиной.
— Если бы его отец занимался им больше… Амлет смеется надо
мной, даже когда изображает почтительность. Ему еще и шести нет, а
он уже знает, что женщин можно не слушаться.
— Его величество приглядывается к нему. Ждет, пока не наступит
время закалять мальчика. Тогда он за него возьмется.
— Ты и Свенд… — Она замялась.
— Мы были счастливы, твое величество, ну, как это бывает у
низкорожденных.
— Твои дети… я тебе завидую. У тебя есть они. А они имеют друг
друга. Вы со Свендом молились, чтобы у вас родилось их столько?
— Ну, помнится, молитв тут особо не требовалось. Они просто
рождались, как заведено на свете. Не то чтобы мы их так уж хотели
или не хотели. Может, иногда, если уж очень их хотеть, трут, так
сказать, отсыревает. И искры пропадают впустую. Ну а король столько
времени проводит вдали, расширяя свои владения и круша норвежцев,
что, может, пропускает назначенные сроки. Это Божья воля и Божья
тайна. Для большинства нас трудность не в том, как их нарожать, а как
их прокормить.
Герута вся подобралась, не желая увидеть себя
