расскажу тебе интересную штуку, Джуди? – сказал
отец. Самые богатые залежи сланца на Американском континенте
находятся по соседству с нами, в Пенсильвании. В округах Лихай и
Нортхэмптон. – Од постучал костяшками пальцев по доске у себя за
спиной. – Доски, которые висят во всех школах, от побережья до
побережья, добыты здесь.
– Но мы это знать не должны, правда?
– Да, в учебнике этого нет. Но я думал, тебе будет интересно.
Попробуй заинтересоваться. Забудь про отметки, твой отец это
переживет. Не выбивай сама у себя почву из-под ног, Джуди. В твоем
возрасте я не знал, что значит быть молодым. А после так и не
пришлось узнать. Вот что я тебе скажу, Джуди. У одних есть
способности, у других – нет. Но у каждого есть что-нибудь, пусть даже
иногда только жизнь. Милосердный бог не для того нас создал, чтобы
мы жалели о том, чего у нас нет. Человек с двумя талантами не должен
завидовать человеку с пятью. Посмотри на нас с Питером. У меня нет
ни одного таланта, а у него десять. Но я на него не в претензии. Я его
люблю. Он мой сын.
Джуди открыла рот, и я думал, она сейчас скажет: «А вы будете
это спрашивать?»
Но она ничего не сказала. Отец полистал учебник.
– Какие ты знаешь эрозионные агенты? – спросил он.
Она набралась смелости:
– Время?
Отец вскинул голову, как будто его ударили. Под глазами у него
были белые мешки, яркий нездоровый румянец исполосовал щеки,
словно на них остались следы пальцев после пощечины.
– Признаться, об этом я не думал, – сказал он ей. – Я имел в виду
текучие воды, ледники и ветер.
Она записала это в тетрадку.
– Диастрофизм, – сказал он. – Изостазия. Что это значит? Нарисуй
схему сейсмографа. Что такое батолит?
– Но вы не будете спрашивать все это?
– Могу и не спросить, – сказал он. – Не думай о вопросах. Думай
о Земле… Неужели ты не любишь ее? Неужели не хочешь побольше
про нее знать? Изостазия совсем как пояс на большой толстой
женщине…
Лицо у Джуди было напряженное. Ее толстые щеки сходились к
носу, образуя глубокие и резкие складки, а на кончике носа была
третья вертикальная складка. Губы тоже, казалось, были все в
складках, и, когда она говорила, челюсти ходили вверх-вниз, как
цветок львиного зева.
– А вы будете спрашивать про этот самый, как его… протозон?
– Протозойскую эру? Да-с, сударыня. Такой вопрос вполне
возможен: перечислите по порядку шесть геологических эр и укажите
их примерную продолжительность. Когда была кайнозойская эра?
– Миллиард лет назад?
– Ты живешь в ней, девочка. Мы все в ней живем. Она началась
семьдесят миллионов лет назад. А еще я могу, например, назвать
каких-нибудь вымерших животных и попросить вас указать класс, к
которому они принадлежат, эру и систему. Например: броненосцы –
млекопитающие, кайнозойская эра, третичная система. Эоценовая
эпоха, но это вам знать не обязательно. Может быть, тебе самой
интересно услышать, что броненосец был очень похож на Уильяма
Говарда Тафта, нашего президента в те времена, когда я был в твоем
возрасте.
Я видел, как она записала в тетрадке: «Епох не надо» и обвела эти
слова рамкой. Отец все говорил, а она тем временем начала
разрисовывать рамку треугольниками.
– Или лепидодендрон – гигантский папоротник, палеозойская эра,
пенсильванская система. Или эриопс – это что такое, Питер?
Я понятия не имел.
– Пресмыкающееся, – ляпнул я наугад, – мезозой.
– Земноводное, – поправил он. – Древней. Или археоптерикс, –
продолжал он, оживляясь, уверенный, что уж это мы знаем. – Что это,
Джуди?
– Как, как? Арха…
– Археоптерикс. – Он вздохнул. – Первая птица. Она была
величиной с ворону. Перья ее развились из чешуек. Просмотри
таблицы на страницах двести три и двести девять. Главное – спокойно.
Просмотри таблицы, запомни то, что записала, и все будет в порядке.
– Я когда уроки учу, меня ужас как тошнит и голова кружится,
призналась она, чуть не плача. Лицо у нее было как нераспустившийся
бутон, который уже начал увядать. Она была бледная, и вдруг эта ее
бледность залила всю комнату, блестящие стены которой отливали
медом, собранным в пахнущем сладкой прелью лесу.
– Это у всех так, – сказал отец, и все снова стало на места. – От
знаний всегда тошно бывает. Старайся в меру своих сил, Джуди, и спи
себе спокойно. Не робей. Пройдет среда, ты сможешь забыть все это, а
там, глядишь, замуж выйдешь, и будет у тебя шестеро детей.
И я не без возмущения понял, что отец, жалея ее, перечислил ей
все контрольные вопросы.
Когда она ушла, он встал, закрыл дверь и сказал:
– Бедняжка, у ее отца будет на шее старая дева.
Мы остались вдвоем.
Я отошел от окна и сказал:
– Может, ему этого и хочется.
Я все время чувствовал, что на мне красная рубашка; расхаживая
по комнате, я ловил краем глаза ее блеск, и от этого мои слова звучали
многозначительно и умно.
– Напрасно ты так думаешь, – сказал отец. – На свете нет ничего
ужаснее озлобленной женщины. У твоей матери есть одно достоинство
– она никогда не озлобляется. Тебе этого не понять, Питер, по у нас с
твоей матерью было много хорошего.
Я не слишком ему верил, но он так это сказал, что мне оставалось
только промолчать. Мне казалось, что отец по очереди прощается со
всем, что у него было в жизни. Он взял со стола листок голубоватой
бумаги и протянул мне.
– Прочти и зарыдай, – сказал он.
Первой моей мыслью было, что это роковой диагноз. У меня
упало сердце. «Когда же он успел?» – подумал я.
Но это был всего только одни из ежемесячных отзывов
Зиммермана.
ОЛИНДЖЕРСКАЯ СРЕДНЯЯ ШКОЛА
Канцелярия директора
10.1.47 г.
Учитель – Дж.У.Колдуэлл
Предмет – естествоведение, 10-й класс
Время посещения – 11:05 утра, 8.1.47 г.
Учитель явился на урок с опозданием на двенадцать минут.
Застав в классе директора, он не мог скрыть удивления, что было
замечено учениками. Невзирая на присутствие учеников, учитель
попытался вступить с директором в объяснения, однако последний
отказался его выслушать. Тема урока включала возраст Вселенной,
звездные величины, происхождение Земли и схему эволюции жизни.
Учитель ни в какой мере не старался щадить религиозные чувства
учеников. Гуманистическая ценность естественных наук осталась
нераскрытой. Один раз учитель едва удержался, чтобы не
произнести слово «черт». Беспорядок и шум, поднявшиеся в классе с
самого начала урока, непрестанно возрастали. Ученики, видимо, были
плохо подготовлены, и поэтому учитель избрал лекционный метод. За
минуту до звонка он ударил одного из учеников по спине стальным
прутом. Подобное физическое воздействие является грубым
нарушением закона штата Пенсильвания и в случае жалобы со
стороны родителей может послужить поводом для увольнения
учителя.
Однако следует отметить, что учитель хорошо знает свой
предмет и некоторые примеры из повседневной жизни учеников,
приведенные им в связи с темой урока, можно считать удачными.
Подпись: Луис М.Зиммерман.
Пока я читал, отец опустил шторы, и по классу растекся
полумрак.
– Что ж, – сказал я, – он хвалит твои знания.
– Да ведь худшего отзыва сам черт не придумает. Он, наверное,
всю ночь корпел над этим шедевром. Если эта бумажка попадет в
школьный совет, меня выгонят и на стаж не посмотрят.
– А кого это ты ударил? – спросил я.
– Дейфендорфа. Эта стерва Дэвис свела беднягу с ума.
– Скажешь тоже – бедняга! Разбил решетку на нашей машине, а
теперь тебя еще из-за него могут с работы выгнать. А две минуты
назад, вот на этом самом месте, ты ему всю свою жизнь рассказывал.
– Он ничтожество, Питер. И я его жалею. Мы с ним два сапога
пара.
Я проглотил зависть и сказал:
– Папа, а ведь отзыв не такой уж плохой.
– Хуже некуда, – сказал он, проходя между партами с палкой,
которой задергивают шторы. – Это смерть. И поделом мне. Пятнадцать
лет учительствую, и все время так. Пятнадцать лет в аду.
Он взял из шкафа тряпку и пошел к двери. Я еще раз перечитал
отзыв, доискиваясь настоящего мнения Зиммермана. Но доискаться не
мог. Отец вернулся, намочив тряпку в коридоре у питьевого
фонтанчика. Широкими ритмичными движениями, описывая косые
восьмерки, он вытер доску. Деловитое шуршание подчеркивало
тишину; высоко на стене щелкнули электрические часы, и, повинуясь
приказу главных часов из кабинета Зиммермана, стрелка перескочила с
4:17 на 4:18.
– А что это значит – гуманистическая ценность естественных
наук?
– Спроси у него, – сказал отец. – Может, он знает. Может, внутри
атомного ядра сидит человечек в качалке и читает вечернюю газету.
– А ты в самом деле думаешь, что отзыв прочтут в школьном
совете?
– Не дай бог, сынок. Он уже подшит к делу. У меня в совете трое
врагов, один друг и еще – сам не знаю кто. Эту миссис Герцог не
разберешь. Они-то будут рады от меня избавиться. Вырубить сухостой.
Сейчас, после демобилизации, полным-полно бывших военных, и всем
нужна работа.
Он бормотал это себе под нос, вытирая доску.
– Может быть, лучше тебе самому уйти? – сказал я.
Мы с мамой часто говорили об этом, но разговор всякий раз
заходил в тупик, потому что, как ни клади, выходило, что без
отцовского заработка нам не прожить.
– Поздно, – сказал отец. – Слишком поздно. – Он посмотрел на
часы. – Ах черт, я и в самом деле опаздываю. Я сказал доку Апплтону,
что буду у него в половине пятого.
Я помертвел от страха. Отец никогда не лечился. И вот первое
доказательство, что его болезнь не выдумка: она, как пятно,
проступила наружу.
– Это правда? Ты серьезно к нему собрался?
В душе я молил его сказать «нет».
Он угадал мои мысли, и мы молча стояли, глядя друг на друга, а
где-то в зыбком полумраке хлопнула дверца шкафа, свистнул какой-то
мальчишка, щелкнули часы.
– Я позвонил ему сегодня, – сказал отец виновато, словно каялся в
каком-то грехе. – Просто хочу сходить послушать про то, как он
отлично учился на медицинском факультете.
Он повесил мокрую тряпку сушиться на спинку стула, подошел к
окну, развинтил точилку для карандашей, я розовый ручеек стружек
пролился в мусорную корзину. В классе запахло кедровым деревом,
словно курением с алтаря.
– Мне пойти с тобой? – спросил я.
– Не надо, Питер. Иди в кафе, посиди там с друзьями, вот и
убьешь время. А через час я за тобой зайду, и поедем в Олтон.
– Нет, я с тобой. У меня нет друзей.
Он взял из шкафа свое кургузое пальтецо, и мы вышли. Он закрыл
дверь класса, мы спустились по лестнице и пошли по коридору
первого этажа, мимо блестящего стеклянного шкафа со спортивными
кубками. Этот шкаф всегда нагонял на меня тоску; в первый раз я
увидел его еще ребенком и уже тогда проникся суеверным чувством,
будто в каждом серебряном кубке, как в урне, хранится прах усопшего.
Геллер, старший уборщик, разбрасывал по полу крошки красного
воска и гнал их нам навстречу широкой шваброй.
– Ну вот, день да ночь, сутки прочь, – сказал ему отец.
– Ах, ja <да (нем.)>, – отозвался уборщик. – Живи век, а все
глюпый челофек.
Геллер был коренастый черноволосый немец, без единого седого
волоса, хотя ему уже перевалило за шестьдесят. Он носил пенсне и
благодаря этому казался ученее многих учителей. Его голос вслед за
голосом отца эхом разнесся из конца в конец пустого коридора,
который