что именно в этот миг отец вошел в комнату –
должно быть, я заснул. Я чувствовал, что губы у меня распухли, босые
ноги стали длинными и мягкими, будто без костей. Его большой
темный силуэт пересек розовую полосу, которая сквозь опущенную
штору ложилась на стену в углу. Я слышал, как он положил на стол
мои учебники.
– Ты спишь, Питер?
– Нет. Где ты был?
– Звонил маме и Элу Гаммелу. Мама велела сказать тебе, чтобы ты
ни о чем не беспокоился, а Эл с утра пришлет грузовик за нашей
машиной. Он полагает, что карданный вал сломался, обещал достать
подержанный для замены.
– Как ты себя чувствуешь?
– Прекрасно. Я тут разговорился в вестибюле с милейшим
человеком: он разъезжает по всем восточным штатам, консультирует
крупные магазины и компании, как наладить рекламные
радиопередачи, зарабатывает чистыми двадцать тысяч в год и при этом
два месяца отдыхает. Я объяснил ему, что как раз такая творческая
работа тебя интересует, и он сказал, что охотно с тобой познакомится.
Я хотел подняться позвать тебя, да побоялся, думал, ты сладко спишь.
– Нет, спасибо, – сказал я.
Его силуэт двигался взад-вперед, застилая полосу света, пока он
снимал пиджак, галстук, рубашку.
Он засмеялся.
– Значит, послать его подальше, а? Пожалуй, это будет самое
правильное. Такой человек за цент горло готов перегрызть. Мне всю
жизнь с этими людьми приходилось дело иметь. Очень уж они
умничают.
Наконец он улегся, перестал шелестеть простынями, и стало тихо,
а потом он сказал:
– Ты, Питер, о своем старике не беспокойся. Будем уповать на
бога.
– Я и не беспокоюсь, – отозвался я. – Спокойной ночи.
Снова тишина, а потом темнота сказала:
– Приятного сна, как говорит наш дед.
И от этого упоминания о дедушке я вдруг почувствовал себя в
чужой комнате как дома и заснул, хотя в коридоре хохотала какая-то
женщина и на всех этажах хлопали двери.
Спал я спокойно, крепко, сны шли урывками. Проснувшись, я
вспомнил только бесконечную химическую лабораторию, где, словно
отраженные в зеркалах, множились колбы, пробирки и бунзеновские
горелки из сто седьмого класса нашей школы. На столе стоял
маленький стеклянный кувшин, в каких моя бабушка хранила
яблочное повидло. Стекло было мутное. Я взял кувшин, приложил к
нему ухо и услышал тихий голос, отчетливый, как у врача, который,
проверяя слух, называет цифры, и этот голос повторял едва слышно,
но явственно: «Я хочу умереть. Я хочу умереть».
Отец уже встал и оделся. Он поднял штору и стоял у окна, глядя
на город, вползавший в серое утро. Небо было пасмурное, облака, как
огромные булки, повисли над кирпичным городским горизонтом. Отец
открыл окно, чтобы ощутить дух Олтона, и воздух был уже не такой,
как вчера: он стал мягче, тревожней, настороженней. Что-то
надвигалось на нас.
Внизу на месте вчерашнего портье был другой, помоложе, этот
уже не улыбался и, выпрямившись, стоял у своего стола.
– А что, пожилой джентльмен уже сменился? – спросил отец.
– Смешная вышла история, – сказал новый портье без тени
улыбки. – Чарли ночью приказал долго жить.
– Как? Что с ним случилось?
– Не знаю. Говорят, дело было около двух часов. А мне заступать
только с восьми. Он встал, пошел в уборную, упал и умер. Наверное,
что-нибудь с сердцем. Скорая помощь приезжала, вы не слышали?
– Значит, это по моему другу выла сирена? Просто не верится. Он
поступил с нами как истинный христианин.
– Я-то его мало знал.
Только после долгих объяснений портье с недоверчивой гримасой
согласился взять чек.
Мы с отцом вывернули карманы и наскребли мелочи, которой
хватило на завтрак в передвижном ресторанчике. У меня был еще
доллар в бумажнике, но я промолчал, решил приберечь его на крайний
случай. В ресторанчике у стойки толпились рабочие, хмурые,
невыспавшиеся. Я с облегчением увидел, что на кухне орудует не наш
вчерашний пассажир. Я заказал оладьи с ветчиной и впервые за много
месяцев позавтракал в свое удовольствие. Отец взял пшеничные
хлопья с молоком, проглотил несколько ложек и отодвинул тарелку. Он
посмотрел на часы. Они показывали 7:25. Он подавил отрыжку; его
лицо побелело, глаза ввалились. Он заметил, что я с беспокойством
смотрю на него, и сказал:
– Сам знаю. Я на черта похож. Побреюсь в школе в кубовой.
Геллер даст мне бритву.
Щетина, отросшая за сутки, как утренняя изморозь, сероватым
налетом покрывала его щеки и подбородок.
Мы вышли из ресторанчика и пошли на юг, туда, где в вышине
погасла и замерла сова из неоновых трубок. Потеплело, прозрачный
зимний туман лизал сырой асфальт. Мы сели на трамвай на углу Пятой
улицы и Уайзер-стрит. В вагоне весело, блестели соломенные сиденья,
было тепло и почти пусто. Мало кто ехал в эту сторону – город всех
притягивал к себе. Олтон поредел; сплошные ряды домов
взламывались, как река ао время ледохода; дальний холм был сверху
покрыт унылой зеленью, а внизу лепились новые, словно пастелью
нарисованные домики; мы проехали длинный спуск, мелькнул киоск
мороженщика, на котором красовался большой гипсовый стаканчик, а
там пошли уже олинджерские дома из цветного кирпича. Слева
показалась территория школы, а потом и само оранжево-красное
здание; высокая труба котельной пронзала небо, как шпиль. Мы
вышли у гаража Гаммела. Нашего «бьюика» там еще не было. Сегодня
мы не опоздали; машины только вползали на стоянку. Оранжевый
автобус на всем ходу свернул к обочине и резко остановился; ученики,
издали казавшиеся не больше птичек, яркие, разноцветные,
выпархивали из его дверей парами.
Когда мы с отцом шли по улице, отделявшей пришкольную
лужайку от гаража Гаммела, на мостовой взметнулся маленький вихрь
и понесся впереди нас. Давно увядшие листья, ломкие, как крылья
мертвой бабочки, голубые конфетные обертки, мусор, пыль, травинки
из канавы с шелестом завертелись перед нашими глазами; и в этом
кружении угадывались очертания какого-то невидимого существа. Оно
прыгало от обочины к обочине, и в его шелестящих вздохах мне
слышались бессмысленные слова; я почувствовал невольное желание
остановиться, но отец все шел. Брюки его трепал ветер, что-то
холодное лизало мои щиколотки, и я зажмурился. А когда я оглянулся,
вихрь уже исчез.
У школы мы расстались. Я вместе с другими учениками должен
был по правилам ждать у стеклянной двери. Отец вошел и зашагал по
длинному коридору, высоко неся голову с гривой волос, которые он
растрепал, когда сдернул синюю вязаную шапочку, и каблуки его
громко стучали по блестящим доскам. Он становился все меньше в их
перспективе и у дальней двери стал тенью, мотыльком, едва видимым
на фоне света, в-который он погрузился. Дверь отворилась; он исчез. Я
весь покрылся испариной, и страх больно сжал мне сердце.
5
Джордж У.Колдуэлл, учитель, пятьдесят лет.
Мистер Колдуэлл родился 21 декабря 1896 года на Острове
Статен, Нью-Йорк. Его отец, преподобный Джон Уэсли Колдуэлл, был
питомцем Принстонского университета и Нью-Йоркской богословской
семинарии. Выйдя из стен семинарии, он избрал стезю
пресвитерианского священника и в пятом поколении служил, как и его
предки, тому же вероисповеданию. Его жена, в девичестве Филлис
Харторн, была родом с Юга, из окрестностей Нэшвилла, штат
Теннесси. Она подарила супругу не только свою красоту и обаяние, но
и пылкое благочестие, столь свойственное женщинам из лучших
южных семей. Бесчисленное множество прихожан обязано ей
примером истинной веры и христианской стойкости; когда ее муж,
трагически рано, в возрасте сорока девяти лет, был призван к высшему
служению пред иным алтарем, она в тяжкий год его продолжительной
болезни заменяла его в церкви и по воскресеньям сама всходила на
кафедру.
Бог благословил супругов двумя детьми, из которых Джордж был
младшим. В марте 1900 года, когда Джорджу было три года, его отец
оставил свой приход на острове Статен, так как получил приглашение
в Первую пресвитерианскую церковь в Пассейике, штат Нью-Джерси,
на углу Гроув-стрит и Пассейик-авеню – это величественное здание из
желтого мрамора стоит и поныне, в недавнем прошлом перестроенное
и расширенное. Здесь в течение двух десятилетий Джону Колдуэллу
было суждено проливать свет своих знаний, своего острого ума и
непоколебимой веры на обращенные к нему лица паствы. Здесь же, в
Пассейике, который некогда назывался Акваканонк, тихом городке на
берегу реки, чьи сельские красоты в те времена еще не затмила бурно
развивающаяся промышленность, и провел свое отрочество Джордж
Колдуэлл.
Многие в этом городке и посейчас помнят веселого мальчика,
превосходного спортсмена, который умел не только приобретать
друзей, но и сохранять их. Его прозвали Палочкой, по всей
вероятности, за необычайную худобу. Идя по стопам отца, он рано
проявил интерес к отвлеченным знаниям, хотя впоследствии с
шутливой скромностью, столь присущей этому человеку, говорил, что
пределом его мечтаний было стать аптекарем. К счастью для целого
поколения олинджерского юношества, судьба его сложилась иначе.
Юность мистера Колдуэлла была омрачена безвременной
кончиной отца и вступлением Америки в первую мировую войну.
Врожденный и естественный патриотизм побудил его в конце 1917
года поступить в штабной отряд семьдесят восьмого дивизиона, и он
едва не погиб в Форт-Диксе во время эпидемии инфлюэнцы,
свирепствовавшей в армейских лагерях. Под номером 2.414.792 он
готовился отплыть для несения службы в Европу, но тем временем
было заключено перемирие; это был единственный случай, когда
Джордж Колдуэлл едва не покинул родную страну, которую ему
предстояло обогатить в качестве скромного труженика, учителя,
примерного прихожанина, передового гражданина, сына, мужа и отца.
После демобилизации Джордж Колдуэлл стал единственной
опорой матери сестра его вышла замуж – и сменил много
специальностей: торговал вразнос энциклопедиями, был водителем
экскурсионного автобуса в Атлантик-Сити, тренером в Пэтерсонском
спортклубе АМХ, кочегаром на линии Нью-Йорк Саскуиханна и на
Западной линии, даже коридорным в гостинице и мойщиком посуды в
ресторане. В 1920 году он поступил в колледж в Лейке, близ
Филадельфии, и самостоятельно, без всякой материальной поддержки,
окончил его с отличием в 1924 году, специализируясь по химии.
Превосходно успевая по всем дисциплинам, он совмещал учебу с
работой и, кроме того, удостоился стипендии спортивного общества,
которая наполовину покрывала плату за обучение. Три года бессменно
защищая ворота студенческой футбольной команды, он в общей
сложности семнадцать раз покидал поле со сломанным носом, дважды
с серьезным повреждением колена и по одному разу с трещинами
берцовой кости и ключицы. Там, в живописном студенческом городке,
среди дубовых рощ, на берегу сверкающего озера, которое лениленапе <местное название индейского племени делаваров> («первые
люди», как они называли себя) почитали некогда священным, он
встретил и полюбил мисс Хэсси Крамер, родом из Файртауна,
Олтонский округ. В 1926 году они поженились в Хейджерстауне, штат
Мэриленд, и в последующие пять лет побывали во многих восточных
штатах, а также в Огайо и Западной Виргинии, так как Джордж
получил должность линейного монтера в телефонной и телеграфной
компании «Белл».
Как говорится, нет худа без добра. В 1931 году судьба родины
снова повлияла на личную судьбу Колдуэлла: вследствие
экономических потрясений, обрушившихся на Соединенные Штаты,
Джордж Колдуэлл был исключен из платежных ведомостей
индустриального гиганта, каковому он служил не за страх, а за
совесть. Он с женой, которая готовилась вскоре увеличить бремя его
ответственности, дав жизнь новому человеческому существу,
поселились у ее родителей в Олинджере, где мистер Крамер за
несколько лет перед тем купил красивый белый домик на Бьюкененроуд, ныне принадлежащий доктору Поттеру. Осенью 1933 года
мистер Колдуэлл принял на себя обязанности учителя в олинджерской
средней школе, обязанности, которые ему предстояло нести до конца
своих дней.
Как обрисовать его профессиональный облик? Совершенное
знание предмета, неиссякаемая любовь к своим не столь одаренным
коллегам, необыкновенная способность находить яркие сравнения и
преподносить учебный материал в свежей, неожиданной форме,
оживляя его жизненными примерами, непринужденное остроумие,
актерские способности, о которых нельзя не упомянуть, беспокойный
и пытливый характер,