галактикой есть другие, ученые насчитывают их во Вселенной не
менее ста миллиардов, и в каждой по сто миллиардов звезд. Говорят
вам что-нибудь эти цифры?
Дейфендорф сказал:
– Нет.
Колдуэлл отпарировал дерзкий выпад, сразу согласившись с
учеником. У него был достаточный опыт, чтобы при случае обвести
этих паршивцев вокруг пальца.
– Мне тоже. Они только напоминают о смерти. Возможности
человеческого мозга ограниченны. Ну и чер… – Он спохватился,
вспомнив о Зиммермане. Массивное лицо директора сразу поднялось
над партой. – Ну и шут с ними. Попробуем представить себе пять
миллиардов лет в наших масштабах. Предположим, Вселенная
существует всего три дня. Сегодня у нас четверг, сейчас, – он
посмотрел на часы, – без двадцати двенадцать. – Остается всего
двадцать минут, надо успеть. – Так вот. В понедельник в двенадцать
часов произошел величайший взрыв, какой видел свет. Нам дали
такого пинка, что мы до сих пор мчимся вперед, никак остановиться не
можем. Когда мы смотрим на другие галактики, они разбегаются от
нас. Чем они дальше, тем больше их скорость. Расчеты показывают,
что все они должны были возникнуть в одном месте примерно пять
миллиардов лет назад. Миллиарды, триллионы, квадрильоны и так
далее – их без конца можно возводить в квадрат – тонн материи,
существующей во Вселенной, были сжаты в шар максимально
возможной плотности, какую только допускают размеры атомных
ядер. Один кубический сантиметр этого первобытного яйца весил
двести пятьдесят тонн.
Колдуэллу казалось, будто такой кубический сантиметр застрял у
него в животе. Астрономия пронизывала его насквозь по ночам; когда
он, измученный, лежал в постели, ему иногда казалось, что его
ноющее тело фантастически огромно и заключает в своей темной
глубине миллиарды звезд.
Зиммерман, наклонившись, что-то нашептывал красотке Осгуд;
глазами он ласкал сквозь блузку плавную округлость ее груди. От него
буквально разило развратом; возбуждение передалось ученикам; Бекки
Дэвис ежилась – должно быть, Дейфендорф, сидевший позади нее,
щекотал ей шею резинкой на конце карандаша. Бекки, грязная
бродяжка, жила где-то под Олинджером. Ее маленькое белое
треугольное личико обрамляли пепельные кудряшки. Дура, и к тому
же грязнуля.
Сделав над собой усилие, Колдуэлл продолжал:
– Сжатие было так сильно, что это вещество оказалось нестойким:
оно взорвалось в одну секунду – не в секунду нашего с вами
воображаемого времени, а в подлинную секунду подлинного времени.
И вот – слушайте внимательно – в нашем масштабе трех дней весь
понедельник после полудня пространство было накалено и сверкало,
насыщенное энергией, а к вечеру материя настолько рассеялась, что
наступила темнота. Вселенная погрузилась в полнейший мрак. И до
сих пор космическая пыль, планеты, метеоры, осколки, камни, всякий
хлам – словом, вся темная материя значительно преобладает над
светящейся. В эту первую ночь поток вещества разделился на
гигантские газовые облака, протогалактики, и в них под действием
силы притяжения образовались газовые шары, которые снова
уплотнялись, вспыхивали. И вот примерно к утру вторника засияли
звезды. Вы меня слушаете? Эти звезды были окружены вихрями
материи, которые в свою очередь уплотнялись. Один из таких вихрей и
был нашей Землей. Она была холодной, дети, такой холодной, что
замерзали не только пары воды, но и азот, окислы углерода, аммиак,
метан. Эти замерзшие газы кристаллизовались хлопьями вокруг
частиц твердой материи, хлопья притягивались друг к другу, сначала
медленно, потом все быстрей и быстрей. Вскоре они уже падали на
растущую Землю со скоростью, достаточной, чтобы вызвать
значительный нагрев. Космический снег таял и снова испарялся в
пространство, оставляя после себя расплавленные скопления
элементов, которых вообще-то во Вселенной совсем немного, менее
одного процента. Итак, один день прошел, остается еще два. К
полудню второго дня образовалась земная кора. Возможно, она была
базальтовая, и ее сплошь покрывал первобытный океан. Потом в ней
появились трещины, из которых извергался расплавленный гранит,
образовывая первые континенты. Тем временем раскаленное железо,
которое было тяжелее лавы, опускалось к центру, где возникало
расплавленное ядро. Кому-нибудь из вас случалось разрезать мячик
для гольфа?
Он чувствовал, как внимание класса осыпается с него, словно
окалина с медленно остывающего железа. Услышав про мячик,
ученики несколько оживились, но не слишком. Рука с часами,
передававшая записку, повисла в проходе; Дейфендорф перестал
щекотать Бекки Дэвис; Кеджерайз оторвался от своей тетрадки; и даже
Зиммерман поднял голову. То ли Колдуэллу померещилось, то ли этот
старый бык действительно гладил молочно-белую руку Ирис Осгуд.
Больше всего его раздражала идиотская улыбка на грязном лице Бекки
Дэвис, похотливая, вкрадчивая; он посмотрел на нее так пристально,
что она, как бы обороняясь, проговорила накрашенными губами:
– Он синий.
– Да, – сказал Колдуэлл медленно, – внутри мяча, под резиновой
оболочкой, есть маленький мешочек с синей жидкостью.
Он потерял нить. Посмотрел на часы – оставалось двенадцать
минут. Боль в животе не отпускала. Он старался не переносить тяжесть
на больную ногу; рана, подсыхая, пронзала лодыжку колющей болью.
– Весь день, – продолжал он, – от полудня вторника до полудня
среды, Земля остается бесплодной. На ней нет жизни. Только
уродливые скалы, болота, вулканы, изрыгающие лаву, – все течет и
оплывает, а иногда леденеет, потому что Солнце, как грязная
испорченная лампа, то загорается, то гаснет на небе. Но вчера в
полдень появились первые признаки жизни. Ничего примечательного –
просто крошечные кусочки слизи. Вчера, от полудня до вечера, и
почти всю ночь жизнь оставалась микроскопической.
Он повернулся и написал на доске:
Corycium enigmaticum
Leptothrix
Volvox
Едва он написал первую строчку, мел у него в руке превратился в
большого теплого и скользкого головастика. Он отшвырнул его с
отвращением, и класс засмеялся. Колдуэлл прочитал:
– Корициум энигматикум. Окаменелые останки этого
простейшего морского организма найдены в горах Финляндии, их
предполагаемый возраст – полтора миллиарда лет. «Энигматикум»
означает «загадочный», и действительно, эта простейшая форма жизни
остается для нас загадкой, но считается, что это были сине-зеленые
водоросли, родственные тем, которые и поныне окрашивают огромные
площади океана.
Бумажный самолетик взлетел в воздух и, вихляя, упал;
ударившись об пол в среднем проходе, он распустился белым цветком
и до самого конца урока плакал как ребенок. Бледная жидкость капала
с его раненых лепестков, и Колдуэлл мысленно извинился перед
уборщиками.
– Лептотрикс, – сказал он, – это микроскопический живой комок,
название которого по-гречески означает «тонкий волос». Эта бактерия
обладала способностью выделять из железных солей крупицы чистого
железа и, хотя это может показаться невероятным, расплодилась в
таком несметном количестве, что создала многие железорудные
отложения, которые человечество теперь разрабатывает. Хребет
Месаби в Миннесоте был изначально создан теми обитателями
Америки, многие тысячи которых не составили бы и булавочной
головки. Чтобы победить во второй мировой войне, мы добыли оттуда
все военные суда, танки, джипы и паровозы, а потом бросили бедный
хребет Месаби, как обглоданный шакалами труп. По-моему, это
ужасно. Когда я был маленьким и жил в Пассейике, все говорили о
хребте Месаби так, будто это прекрасная медноволосая женщина,
отдыхающая у Великих озер.
Дейфендорф, которому мало было щекотать девчонку
карандашом, положил ей руки на плечи и большими пальцами стал
ласкать шею под подбородком. Лицо ее все сильнее сморщивалось от
удовольствия.
– Вольвокс, – громко сказал Колдуэлл, захлебываясь в волнах
глухого шума, – третий из ранних обитателей царства жизни,
интересует нас потому, что это он изобрел смерть. Нет внутренней
причины, которая могла бы положить конец существованию плазмы.
Амебы никогда не умирают. И мужские половые клетки, достигающие
цели, кладут начало новой жизни, в которой отец продолжает
существовать. Но вольвокс, этот подвижный, перекатывающийся шар
водорослей, состоящий из вегетативных и репродуктивных клеток,
нечто среднее между растением и животным – под микроскопом он
кружится, как танцоры на рождественском балу, – впервые осуществив
идею сотрудничества, ввел жизнь в царство неизбежной – в отличие от
случайной – смерти. Потому что – потерпите, дети, страдать осталось
всего семь минут – хотя потенциально каждая клетка в отдельности
бессмертна, но, добровольно приняв на себя дифференцированную
функцию внутри организованного содружества клеток, она попадает в
неблагоприятную среду. В конце концов она изнашивается и гибнет.
Она жертвует собой ради блага всего организма. Эти клетки, которым
наскучило вечно сидеть в сине-зеленой пене и они сказали:
«Объединимся и образуем вольвокс», были первыми альтруистами.
Они первыми проявили самоотречение. Будь у меня на голове шляпа, я
снял бы ее перед ними.
Он сделал вид, будто снимает шляпу, и весь класс заверещал.
Марк Янгерман вскочил, и от его пылающих прыщей занялась стена;
краска задымилась, медленно вздуваясь пузырями сбоку над доской.
Кулаки, пальцы, локти в пестрой сумятице замелькали над
блестящими, изрезанными крышками парт; среди бешеной свалки
неподвижными остались лишь Зиммерман и Ирис Осгуд. Зиммерман,
улучив минуту, скользнул через проход и подсел к девушке. Он обнял
ее за плечи и сиял, исполненный гордости. Ирис не шевелилась в его
объятиях, безвольная, потупившая глаза, только матовые ее щеки
слегка порозовели.
Колдуэлл посмотрел на часы. Оставалось пять минут, а главное
было еще впереди.
– Сегодня около половины четвертого утра, – сказал он, – когда вы
еще спали в своих постелях, появились в развитой форме все
биологические типы, кроме хордовых. Как свидетельствуют
окаменелости, это заняло вот сколько. – И он щелкнул пальцами. – До
рассвета важнейшим животным в мире, которое заполнило дно всего
океана, был уродец, называемый трилобитом.
Должно быть, мальчик, сидевший у окна, тайком пронес в класс
бумажный пакет, и теперь, как только сосед подтолкнул его локтем, он
вывалил на пол содержимое – клубок живых трилобитов. Почти все
они были не больше одного-двух дюймов в длину, но некоторые
доходили до фута. Они были похожи на огромных мокриц, только
красноватых. У самых крупных на красных головных щитках были
наросты, похожие на резиновые маскарадные шляпы. Рассыпавшись
меж гнутых железных ножек парт, они своими безмозглыми головами
ударяли девочек по ногам, и те с визгом задирали ноги так высоко, что
видны были белые ляжки и серые штанишки. В страхе некоторые
трилобиты свернулись в членистые клубки. Забавляясь, мальчики
начали бросать в этих первобытных членистоногих тяжелыми
учебниками; одна девочка, похожая на большого малинового попугая в
грязном оперении, нырнула под парту и схватила маленького
трилобита. Его тонкие раздвоенные лапки отчаянно дергались. Она с
хрустом раскусила его накрашенным клювом и принялась мерно
жевать.
Колдуэлл видел, что дело зашло слишком далеко, надо
прорываться сквозь этот ад до звонка.
– Сегодня к семи часам утра, – сказал он, и ему показалось, что
какие-то расплывающиеся пятнами лица все-таки слушают его, – в
океане появились первые рыбы. Земная кора поднялась. Океан в
ордовикский период отступил. – Фэтс Фраймойер пригнулся и
столкнул маленького Билли Шуппа с парты; мальчик, хилый диабетик,
с грохотом упал на пол. Когда он попытался встать, чья-то рука легла
ему на голову и снова швырнула его на пол. – В половине восьмого на
суше появились первые растения. Из болот вылезли двоякодышащие
рыбы, которые научились ползать по илу. К восьми часам уже
существовали земноводные. На Земле было тепло. Антарктиду
покрывали болота. Пышные заросли гигантских папоротников
возникали и гибли, откладывая угольные пласты нашего штата,
которые дали название геологической системе. Так что, когда вы
говорите «пенсильванский», это может относиться не только к какомунибудь тупоголовому немцу, но и к отделу палеозойской эры.
Бетти Джейн Шиллинг жевала резинку, выдувая пузыри. И вот –
чудо из чудес – огромный пузырь, величиной с шарик для пинг-понга,
вздулся у нее на губах. Изнемогая, она косила на него глаза,
вылезавшие из орбит от усердия. Но чудесный пузырь лопнул,
окропив ей подбородок розовой пеной.
– Появились и размножились насекомые. У стрекоз некоторых
видов крылья были длиной до тридцати дюймов. На Земле опять стало
холодно. Часть земноводных вернулась в море; другие научились
откладывать яйца на суше. От них произошли рептилии, которые в
течение
