сего искусство действует, так сказать, неявственно и представляется в чертах почти изглаженных. Вольтер пренебрег его! Сей недостаток его, может быть, связан был с оным инстинктом быстроты, который не позволял ему останавливаться; сей инстинкт согласен с духом нации, которая спешит видеть, говорить и которая в самих произведениях искусства поспешно перебегает от предмета к предмету; от сего слог Вольтера, быстрый, приятный, обра¬зованный, гармонический, иногда живописный и оживленный вообра-жением, больше есть слог красноречивого историка, нежели эпического поэта. Уже заключено, что в «Генриаде» живописец не найдет ничего для изображения на картине. Натура физическая как будто не существует для Вольтера, а изображения, которые служат как будто отдохновением посреди действия, ему неизвестны; он переходит от одного места к дру¬гому как путешественник и никогда не останавливается как живописец. Заключено, что он никогда не живописует движениями стихов своих, которые все однообразны, что ему мало известна подражательная гар¬мония; что гармония его стихов, поражая слух, не доходит до вообра¬жения и ничего в нем не пробуждает; язык Вольтеров в эпопее, всегда блестящий и выдержанный, редко живописный, дает цвет моральным идеям, тело — отвлечениям, блеск — нравоучению, жизнь — портре¬там, украшает философию и политику, говорит уму, но не чувству, пре¬небрегает или изглаживает картины, ослепляет, веселит воображение подробностями, но не сообщает ему сих глубоких и живых впечатлений, которые суть всегдашние действия великих картин природы, сильно представленных и живо изображенных во всей их целости.
Лирическая поэзия8 Лагарп9
§ 1. Оды, как уверяют, были петы в древности; самый термин ода значит пение. Они соединены были с пляскою. Строфы, антистрофы и перистрофы означали различные движения, которые управлялись звуками лиры. Лирические поэты имели свободу переносить мысли одной фразы из одной строфы в другую, и сии переносы были согласны с музыкою и движениями плясунов.
§ 2. Различие обычаев, религии, правления, языков произвели несходство и в самих искусствах, нами заимствованных; они в наших руках получили новую форму. Так одни и те же слова перестали зна¬меновать одно и то же. Мы называем и поныне трагедиею действие героическое, представленное на сцене, хотя трагедия в литтеральном смысле песнь козла, потому что за нее давали козла в награждение; так продолжаем мы называть и одами такие стихотворения, которые не поются и которые еще меньше представляются в пантомимах.
§ 3. Песнь заключает в себе идею внезапного вдохновения, чувства, которое, наполнив нашу душу, с силою из нее стремится; по-видимому, ничто обдуманное, соединенное с тихим, медленным действием рас¬судка, не принадлежит к песням такого рода. Певец, следовательно, будет предлагать мне больше чувств и картин, нежели рассуждений, будет говорить больше моим органам, нежели моему рассудку. Звуки инструмента, играющего в его руках, наполнят его душу энтузиазмом, который перельется и в душу слушателя! Он в восторге и приводит в восторг. Таков лирический поэт древних. Энтузиазм его не есть мни¬мый энтузиазм лириков нашего времени. Музыка всегда воспламеняет чувствительную душу, а у древних музыка была неразлучна с поэзиею. Таков Пиндар, если верить Горацию.
§ 4. Дифирамб древних так, как и трагедия, был посвящен Бахусу, а после и прославлению героев. По словам Горация, дифирамб есть род поэзии смелой, не подчиненной никакому особенному размеру, а прини¬мающий их все; и наконец дающий больше всякого другого рода поэзии свободу стихотворцу творить новые слова и выражения, что конечно значит составлять из многих слов новые значения, новые комбинации.
§ 5. Пиндара должно читать в оригинале, иначе не почувствуешь цены его: некоторые великие картины, некоторые черты силы поразят читателя и в переводе; но беспрестанные отступления без цели и связи и набор пышных мифологических вымыслов конечно ему наскучат.
Чтобы судить стихотворца, надобно читать его в оригинале и пере¬нести себя в то время, в котором он писал. Мы так наполнены идеями, согласными с нашими обычаями, предрассудками и прочее, что мы отвергаем все то, что от них отклоняется. Все мифологические вымыслы, которыми наполнены Пиндаровы оды, должны были нравиться грекам, ибо в них по большей части заключена была вся их древняя история, потому что все игры их и торжества были в честь богов Греции. Поэту не оставалось ничего другого делать, как мешать вместе имена богов, учредивших игры, с именами атлетов, одержавших победу. Так слава победителей делалась некоторым образом священною от соединения со славою богов, и сверх того сии самые басни, столь драгоценные для поэзии, были способны возбуждать лирический энтузиазм и раскры¬вать все богатства поэзии. Пиндар изобилен сокровищами такого рода; слог его до чрезвычайности смел и богат фигурами; он пропускает все промежуточные идеи и фразы его составляют цепь картин, которых связь должна быть дополняема воображением. Обыкновенных фор-мулов, соединяющих части речи, не находится в его песнях: греки, по-видимому, не требовали от него сего сцепления, сего хода мысли, больше или меньше скрытого, которого мы, робкие поэты, слишком придерживаемся в своих лирических произведениях.
Греки больше нас были чувствительны к гармонии и поэзии слога, которыми наиболее отличается Пиндар. Мы, напротив, судим о стихах больше умом, нежели чувством и воображением. Ум строг и слишком холоден. Мы требуем, чтобы стихотворец все основывал на рассудке, и греки, конечно, тоже могли требовать, но они были не столь разбор¬чивы: они искали гармонии и удовольствий воображения, которыми лирики их изобилуют. Пиндар был весьма славен в Греции, Александр пощадил его дом и обитель из уважения к его памяти; лакедемоняне имели к ней такое же уважение; победители на играх Олимпийских и Пифийских искали чести быть прославленными лирою Пиндара, кото¬рого щедро награждали.
§ 6. Происхождение лирической поэзии неизвестно. Кто знает, когда были установлены законы гармонии, которая так натуральна человеку^ 10, вероятно то, что гармония была матерью поэзии, и что от пения только перешли к мерному языку. Думают, что Лин был пер¬вый изобретатель ритма и мелодии, то есть что он первый согласил слова с музыкою. Он был учителем Орфея, который соединил музыку и стихотворство с церемониями религии, заимствованными им у египтян. Им установлены таинства Елевзинские и Бахические. До нас дошли некоторые отрывки гимнов, петых при сих церемониях, гимнов, в которых находим чистейшее понятие о божестве и которые сочинены Орфеем. Свидас уверяет, что Орфей взял сии понятия из еврейских книг, которые ему были известны. Гораций говорит, что Орфей как толкователь божества усмирил грубых людей, отвратил их от убийства и плотоядения, следовательно, он по справедливости может назваться первым из мудрецов, которых имя дошло до нас и которых звание было долгое время соединено с именем поэтов, ибо поэзия была в то время и моральною и священною. Славнейший из учеников Орфееевых был Музей, который присутствовал при таинствах Элевзинских у афинян. Альцей, Стезихор, Симонид и многие другие оставили нам одни только отрывки. Из стихов Сафы осталось нам несколько страстных, пламен¬ных, которые делают правдоподобным то, что нам о ней повествуют. Анакреон прославлен своими удовольствиями больше, нежели другие своими трудами; он любил, наслаждался и пел свои наслаждения; стихи его приятны, нежны, сладостны, он не автор, он не сочиняет, он поет, играя на лире, посреди красавиц; если он говорит о смерти, то мимохо¬дом, единственно для того, чтобы усилить свои наслаждения и почув¬ствовать сильнее всю их цену. Так говорили о смерти Гораций, Тибулл, Катулл. Сии быстрые, печальные идеи бренности, скоротечности должны только на минуту трогать, останавливать душу, а не омрачать ее и обременять. Сия минутная противопуложность горестных чувств и мрачных предметов с радостным сладким расположением души при¬дает ему новую прелесть. Новым доказательством очищенности вкуса древних служит то, что они говорили только мимоходом о сих предме¬тах (смерти и времени), истощенных в наше время, поражающих вооб¬ражение, но могущих скоро его утомить и ему наскучить. Они могут быть предметами проповедного красноречия.
§ 7. Гораций. Единственный лирик латинский, которого сочинения до нас достигли. Все другие, по словам Квинтиллиана, совершенно не стоят внимания. Он имеет возвышенность и парение Пиндара с мень¬шим беспорядком и большим богатством мыслей и морали, приятность, любезность и нежность Анакреона с большим умом и философиею. Он умеет говорить всеми тонами с одинаким совершенством. Кто знает, сколь справедливы идеи, как приятен слог, сколь сладки мысли и раз¬нообразны предметы Горациевых од, кто вспомнит еще, что он написал сатиры острые, веселые и умные, послания, наполненные умными пра¬вилами общежития, и законы стихотворства, вкусом утвержденные, тот согласится, что он был из первых любимцев природы. Гораций написал около тридцати любовных од: все прекрасны; они отличны от Анакрео-новых, ибо их содержание приятно во всякое время и для всех народов, которые хотя несколько образованы; они даже для нас приятнее гре¬ческих од сего поэта, которых ход нашему языку несвойственен. Наши оды больше могут почесться рассуждениями в стихах, очень связными и упорядоченными; это не порок, но недостаток истинного энтузиазма есть, конечно, порок.
§ 8. Малерб первый во Франции писал гармоническими стихами и нашел искусство прибирать приличный ритм к трактуемой материи. Он отец французской лирической поэзии. В стихах его много гармо¬нии, полноты и плавности. Он имеет энтузиазм, движение и обороты истинных лириков. Марот писал удачно одни забавные и легкие стихи; Малерб создал слог высокий и величественный, хотя его произведения не могут равняться в чистоте с произведениями века Лудвига XIV, чего и нельзя требовать, но по прошествии двухсот лет находят в нем мно¬гие места, не имеющие почти никакого недостатка.
§ 9. Руссо есть первый французский лирик; в его одах находим счаст¬ливое подражание древним; верное последование хорошим правилам вкуса, чистоты, языка и совершенную гармонию. Многие почитают псалмы его совершенным произведением его гения; по крайней мере в них больше обработанное™; но талант его возвышеннее в одах и разнообразнее в кантатах. Язык его псалмов чист и приятен, а часто весьма возвышен. Он тем больше занимается выбором и гармониею слов, что не обязан искать мыслей. Строфы его, какой бы меры и расположения ни были, всегда плавны и полны. Он совершенно знает, какой ритм и каданс приличен какому предмету. Он больше всех других поэтов работал для уха: доказательство, что он имел решитель¬ную склонность к лирическому стихотворению, ибо оно строго судится ухом, которое должно ожидать от него большого удовольствия, ибо различие метров дает поэту все способы действовать на слух разно¬образною гармониею. Хотя и везде мысли составляют главное досто¬инство, но в одах они скорее нежели где-нибудь в другом могут быть заменены гармониею. Гармония Руссовых од совершенна; меры, им употребленные, всегда употреблены кстати и счастливо. Правда, он не всегда умеет обновлять обыкновенную мысль необыкновенным выражением; зато картины его высоки и живы. Одна
