из лучших его мер есть десятистишная строфа из осьмисложных стихов. Если алек¬сандрийский стих пышнее и величественнее, то расположение самой строфы благоприятнее для важного, периодического слога, фраза два раза останавливается и рифмы чаще поражают слух, что очень способствует для произведения великих действий поэзии. Богатство рифм, необходимое во всех лирических стихах, еще необходимее в стихах сего размера, где они ближе и сильнее могут действовать. Уху приятно сие точное возобновление одних и тех же звуков, которые так близки и согласны; сия приятность больше проистекает от некоторого темного чувства побежденной трудности; сверх этого, каждая строфа заключает в себе отдельную картину, дает только чувствовать сладость рифмы и скрывает ее однообразие. Это преимущество лирических стихов над гекзаметрами: но они не могут быть употреблены в долгой поэме, которая была бы несносна, если бы беспрестанно рассказ был разде¬ляем строфами; сии порядочные и периодические остановки были бы утомительны: их однообразие слишком бы обнаружило искусство и не могло бы согласоваться ни с живостью и разнообразием рассказа, ни с верностью, непринужденностью и свободою страстного слога. Для сего-то александрийские стихи исключительно употребляются в эпических поэмах и драмах. Сии стихи одинакие в роде, могут быть разнообразны в формах; они могут служить вместо условного языка, установленного единожды навсегда, который перестает казаться необыкновенным. Напротив, строфа всегда напоминает о стихотворце, ибо механизм слишком ощутителен, следовательно, обман не может быть снят: вот причины, по которым лирические строфы не должны входить ни в трагедию, где поэт уступает место лицам и сам не пока¬зывается, ни в эпопею, где он также очень часто должен скрываться. К чистоте, гармонии, богатству и благородству слога в Руссовых псал¬мах должно присоединить и сию трогательность, почерпнутую им из священных книг; правда, он в этом случае уступает Расину, который умеет искуснее переменять тоны; но Расин в хорах своих употребил разную меру, смесь ритмов, которая благоприятнее для сих перехо¬дов и изменений; Руссо, напротив, никогда не употреблял сих разно¬образных метров, которыми он бы мог очень выгодно воспользоваться. В псалмах Руссовых больше, нежели в других его одах, чувства. Жела¬тельно бы было, чтобы он иногда слишком истощенные и знакомые мысли возвышал и украшал выражением.
Иногда он стихом парафразирует и растягивает то, что просто и нерастянуто в оригинале. В одах своих он больше имеет вдохновения й жару. Лирический поэт должен уступать силе своего духа, который нудит его излить и выразить все чувства, им владеющие; он должен предаться движениям, его колеблющим, и представлять те картины, которые поражают его воображение. Он избавлен от приготовления, от методы, от видимой связи. Так как ничто не может сравниться в быстроте с вдохновением, то он может в короткое время облететь всю вселенную, изо всего заимствовать свои мысли, и так как этот беспорядок должен быть произведением искусства, то искусство всегда должно его воз¬вращать к главному его предмету. Он никогда не должен улетать из виду; он может не воображать идей в видимом сцеплении, но должен непременно сохранять между ними умственную связь, заметную для ума, ощутительную, если невидимую, ибо те, с которыми он говорит, должны знать, о чем он говорит. Все состоит в том, чтобы ему идти впе¬ред движениями, картинами: вот истинный энтузиазм оды. Отступле¬ния Пиндаровы не должны быть законом; он всегда говорит об одних и тех же предметах. Гораций, который мог выбирать свои предметы, меньше делает прыжков и к пиндарической быстроте присоединяет больший порядок хода. Он может служить истинным образцом для всех лириков; Малерб, больше занимавшийся языком и мерою, кото¬рые должен был усовершенствовать, не столь жив и быстр; его главное достоинство состоит в гармонии и изображениях. Лучшая ода Руссова есть его ода к де Люку, в которой истинно лирический ход. Его лири¬ческие произведения вообще блещут мыслями меньше, нежели слогом.
§ 10. Задержание (suspension), умедление, которое возбуждает любопытство, есть одно из действительнейших средств лирической поэзии; только должно стараться не утомить ожиданием и уметь связы¬вать последствия с предыдущим.
§ 11. В оде сравнения служат украшением, только должны быть на своем месте.
§ 12. Все предметы могут быть приличны оде, все зависит от образа предложения; оды могут быть торжественные, моральные, шутливые, нежные, бахические. Гораций дал оде все сии тона, а Руссо только некоторые. Кантаты его превосходны; он не имел в них ни образца, ни последователя. В них талант его разнообразнее и гибче. Ж. Б. Руссо назвали великим меньше потому, что он в самом деле велик, а потому, что он был враг Вольтеров, которому хотели сделать оскорбление. Руссо, который нашел язык совершенно образованным и вкус совершенно очищенным, остался далеко позади Горация, с которым он не может равняться ни умом, ни чувством, ни философиею, и которому наипаче уступает в сей прелести слога, которая льется из души и переливается в душу читателя. Все достоинство Ж. Б. Руссо заключено в красоте и гармонии стихов; а мы знаем по опыту, что писатель, который только умеет, что писать стихи плавные и гармонические, будет перечитываем только теми, которые больше всего любят стихи, но что тот, кто гово¬рит вместе сердцу и уму, будет любим не одними артистами, но вообще всеми, имеющими ум и сердце.
§ 13. Ламотт написал много од, но он не имел дара поэзии, не имел ни поэтического слога, ни поэтического воображения. Стихи его вообще жестки. Сия жесткость состоит не в одном соединении противных зву¬ков, которое в нем везде чувствительно, но в самом расположении слов и идей. Ламотт не имел привычки мыслить в стихах, то есть всякую идею, достойную выражения, выражать в уме стихами: привычка нату¬ральная истинному поэту. Выражение сие, которое должно быть стихо-творно, требует особенного расположения слов и самых фразов, которое Ламотту и в голову не входило. Это-то расположение называется полно¬тою, плавностью (nombre). Ламотт в стихах своих прозаик, хотя в одах прозаические обороты и формы несносны. Вообще он выражает свою мысль ясно, но он не имел понятия о других обязанностях поэта: его конструкция вообще так тяжела, что едва ли можно добраться до конца строфы; и то с чрезмерным утомлением. Сухость его происходила не от одного недостатка воображения, но еще от ложной его лирической системы. Он для всякой оды делал дидактический план, имея целью одно наставление; хотел быть моралистом. Мы сказали, что внезапное исступление побуждает поэта брать в руки лиру и что, следовательно, его песнь не может быть методическим раскрытием моральной истины. Предмет его должен быть такого рода, чтобы воображение могло им воспламениться. Например, победа, смерть славного человека, какой-нибудь чудесный феномен натуры или искусства; словом, все, что воз¬буждает в душе высокие мысли и образы. Лирик поет, а не умствует. Он может предлагать и моральные истины, но быстро, мимоходом, в одних общих, сильных чертах. Мораль может быть соединена с его пред¬метом, но не может быть единственным его предметом. Она должна быть подчинена тому роду поэзии, в который входит, ибо дело поэзии пора¬жать воображение, трогать сердце, услаждать слух; она только тогда нау¬чает, когда доставляет наслаждение. Другой недостаток Ламотта состоит в том, что он притворяется восхищенным, дает себе ложный энтузиазм, который еще более обнаруживает сухость и бедность его творения.
§ 14. De tesplus riantes images qu’un sens profond soit le soutien. Ламоттова очень ложная мысль. Картины лирические должны быть возвышенны и мыслию и изображением: но что значит здесь глубокий смысл. Тем приятнее картина, чем она простее. Ода должна восхищать, а не ломать головы и, следовательно, не быть глубокомысленною. Ламотт вводит даже в свои оды свои парадоксы и споры. В стихах можно, конечно, судить о дидактических материях; но только не в одах. Ламотт старался выражаться кратко, но краткость не всегда есть достоинство. Из шести¬десяти од, написанных сим поэтом, можно выбрать около двенадцати строф, которые однако ж не без погрешностей; из сего следует, что Ламотт имел талант совершенно посредственный, ибо тот, кого нельзя читать сряду, должен остаться в толпе и в неизвестности. Во всех одах виден ум и мысли, но совсем нет ни ума, ни мыслей поэтических. Его тон везде пахнет диссертациею; он везде умствует с собою и другими, везде до чрезмерности холоден и везде хочет быть лирическим зако-нодателем, хотя никто не знал меньше его лирических законов и даже самых приличностей.
§ 15. Лефраи несравненно больше имел дарования, нежели Ламотт. Его подражания пророчествам и песням библейским и два или три из его псалмов достойны внимания знатоков поэзии. Он написал и несколько од, вообще посредственных, но из которых одна имеет пре¬восходные строфы. Лефран может занять первое место после Руссо, с которым однако ж не может сравниться в постоянной чистоте, гармо¬нии и богатстве.
§ 16. Переводя псалмы, Лефран, так как и Ламотт, старался, по-видимому, искать одной краткости; он не так груб, но вообще не чув¬ствует ритма, которого чувство есть одно из первых достоинств лирика. В лирической поэзии необходимо нужно, чтобы стихи были музыкальны; если их не поют, как прежде, заменяли бы музыку своею собственною гармониею в переводе псалма. Поэт должен прибегать к парафразу, который в другом месте почитается погрешностью. Здесь он есть необ¬ходимость, и необходимость, открывающая великому таланту богатый источник красот. Характер оригинала состоит в пробуждении множества идей и чувств немногими словами: раскрой, распространи сии богатства идей; оплодотвори их своими чувствами, иначе красоты Писания тебе неизвестны. Вообще чувство не есть блестящая сторона Лефрана.
§ 17. Наряду с Лефрановым подражанием и его одою на смерть Руссо можно поставить Расинову оду на Гармонию, Малъфилатрову на Коперни-кову систему и Томасову на время.
§ 18. Надобно остерегаться употреблять в одах отвлеченные и мета¬физические термины. Они слишком сухи и не согласны с лирическим восторгом. Ода может возвеличивать предметы, но не утрировать их. Апостроф есть очень приличная оде риторическая фигура, надобно только быть умеренным в ее употреблении.
Примечания
(К § 6). а. Поэзия есть так же точно следствие пения, как простой язык есть следствие простого голоса. Натура снабдила нас способ¬ностью говорить и петь. Мы с своей стороны только образовали сию способность, раскрыли ее, что не иначе могло случиться, как по уста¬новлении общества: человек прибегает к своему голосу только тогда, когда хочет передать свои чувства и мысли. Гармония (а следовательно, пение) есть дочь удовольствия или, лучше сказать, живого радостного чувства. Надобно, чтобы сердце было спокойно, не озабочено, полно наслаждения, чтобы чувствовать нужду излить его наружу каким бы то образом ни было. Надобно, чтобы никакая посторонняя идея не занимала сильно, не затрагивала сердца, чтобы находить
