и Иоанн суть возвышеннейшие из поэтов священных. Давыд разнообразнее обоих. Нежность, трогатель¬ность суть его отличительные черты. В его псалмах находятся возвы¬шенные места, но он должен уступить Исайе в высокости, а Иову в силе описаний. Характер Давыдовых стихотворений есть средняя возвы-шенность, к которой он всегда возвращается, если какой-нибудь случай вознес его выше обыкновенного. Самые лучшие из псалмов его суть те, в которых он изображает милого Бога, счастие добрых и сладкие чувства души восхищенной. Все это ощутительно в переводе Псалтыри, кото¬рая кажется удачнее всех других книг и переведена на живые языки. Величество есть главная черта псалмов, и оно выдержано постояннее, нежели в других стихотворениях Ветхого Завета. Мысли Давыда благо-роднее, их выражение согласно с мыслями, в которых больше порядка и ясности — лучшее расположение, нежели в других пророческих кни¬гах. Сравнивая сию книгу с другими пророческими книгами, нахожу разительное различие в тонах. Исайя всегда представляет пышные предметы; Иеремея никогда не ищет возвышенного и вообще накло¬нен к трогательному и элегическому. Езекия, не имея их приятности и обработанное™, отличается жаром и энергиею. Из прочих пророков Осия, Михей и особенно Наум заметны по своему поэтическому гению. Но Даниил и Иона не имеют тени стихотворства. Остается говорить о Иове. Сия книга почитается древнейшею из всех книг поэтических. Имя автора не точно известно. Заметно то, что книга сия не имеет ника¬кого отношения к происшествиям и обычаям евреев и что вообще раз¬нится фигурами и сравнениями от других книг. Поэзия книг Иова не только разительна, но превышает красотою все другие книги Святого писания включая Исайю. И так как Исайя есть самый возвышенный из вдохновенных поэтов, а Давыд самый нежный, так и Иов есть самый искусный в описаниях. Сей автор отличается живостью воображения, силою выражений; он беден метафорами; он не описывает, а ставит пред глаза все предметы.
О Лирической поэзии13
(§ 28). Ода, на греческом языке, значит песнь, а наименование лирическая поэзия доказывает, что она всегда сопровождалась игрою на лире. Сперва и всякого рода поэзия была неразлучна с музыкою; они родились вместе; но после того времени, как барды начали читать стихи, а не петь, одна только ода осталась соединенною с музыкою и инструментами.
§ 29. Итак, в наше время ода сохранила древнейшую форму поэзии, все древние приемы, которыми прославлялись и Боги, и герои.
§ 30. Ода не отделена от других родов поэзии натурою своих пред¬метов, ибо она объемлет все предметы; существенное отличие оды есть то, что в других поэмах находим повествование какого-нибудь дей¬ствия, между тем как ода всегда пробуждает одни только чувства. Все ее достоинство состоит в силе и живости. Музыка и пение натурально прибавляют к выражению поэзии. Они в одно время действуют и на певца, и на слушателей, следовательно, предполагают больше жару и пылкости, нежели сколько должно входить в обыкновенный рассказ. Вот источник отступлений и беспорядка оды.
§ 31. Музыка возбуждает двоякого рода чувства: или возвышенные, или тихие, нежные. В первом случае ода стремится к возвышенному, в другом к веселому и приятному. Между сими двумя чувствами есть среднее или смешанное, которое равномерно принадлежит к оде.
§ 32. Можно разделить оды на четыре класса. В первом — оды священные или гимны. Во втором — оды героические. В третьем — моральные или философские (которые составляют сию средину между возвышенностью и легкостью). В четвертом — песни и нежные, легкие оды; в них поэт изображает все тихие, приятнейшие чувства души своей.
§ 33. Одно из главных затруднений сего рода поэзии состоит в том, что он требует непременно энтузиазма, огня воображения. Поэт, наполненный сею идеею, если он имеет живость духа, может слишком предаться своему жару; если ж не имеет сей живости, то может быть натянутым и принужденным. И в том и в другом случае он впадает в чрезмерность. Не хочу, чтобы в оде была такая же правильность, как в дидактической поэме; но сочинение, какого бы оно рода ни было, должно иметь какой-нибудь предмет, в нем должно что-нибудь содер¬жаться; я хочу, чтобы все части его составляли нечто целое и чтобы они имели между собою связь. Переходы от идеи к идее должны быть легки, нежны, такие, какие согласны с живостью воображения, но несмотря на это, автор должен иметь связь в мыслях; всякое сочинение, которое становится темным от беспорядка, неприятно.
§ 34. Ода больше всякого другого рода поэзии требует гармонии звуков, и те стихи всего приличнее оде, в которых гармония ощути¬тельнее и согласнее с матернею, в стихах изображаемою.
§ 35. Пиндар, отец лирической поэзии, первый показал пример тех недостатков, о которых говорено выше. Он имел дух возвышенный; его выражения счастливы и богаты. Его описания пышны и живописны, но его предметы слишком однообразны, он должен был часто от них отдаляться; и теперь так темен, что его читаешь без особенной прият¬ности, несмотря на красоту выражений. В некоторых хорах Софокла и Еврипида находим лирическую поэзию Пиндара с большею связностью и ясностью, в высочайшей степени совершенства. Из всех лирических поэтов, и древних и новых, ни один не может сравниться с Горацием в чистоте, гармонии и красоте выражений. Он несколько ниже Пиндара, нередко оставляет среднюю степень возвышенности, о которой я гово¬рил: лучшие оды его суть те, в которых он не хотел быть высоким. Нельзя с большим приличием изображать моральные чувства и с большею легко¬стью и веселостью изображать все приятное и забавное. Его выражения так счастливы, что нередко одно слово, один эпитет выставляет полную картину для выражения. Гораций всегда будет любимцем всех людей со вкусом. Многие подражали ему из латинских поэтов следующих веков: Казимир, польский поэт, почитал его одним из счастливейших. Буханам также писал хорошие оды. Драйдена ода «Торжество музыки» известна. Грей отличился своими лирическими произведениями. Кауле, обыкно¬венно грубый, еще грубее в своих пиндарических сочинениях.
Мармонтель14
§ 36. Ода есть не иное что, как гимн и песня древних. Она объемлет все роды, начиная от возвышенного до шутливого. Тон ее определя¬ется предметом. Пение натурально человеку: вот лирическая поэзия; когда, как и где приходит к нему желание петь: вот характер оды. Мы поем или в энтузиазме удивления, или в исступленной радости, или в упоении любви, или в тихой задумчивости сна, в которую душа погру¬жается тихими впечатлениями чувств. Какой бы ни был предмет и огонь оды, ее коренное правило неизменяемо: оно основано на положе¬нии певца и на самых правилах пения. Следовательно, все, что волнует и возвышает душу, что ее сладостно трогает, что погружает ее в тихое забвение, в нежную меланхолию; мечты воображения, ее занимающие; картины, им возобновляемые — словом, все чувства, приятные душе и с удовольствием изливаемые, принадлежат к сей поэзии. Во всех почти положениях жизни пение услаждает. Думают, что лира Тиртеева укро¬щала дикие народы и воспламеняла мужество в сердцах унылых. Самая мудрость прибегала ко звукам лиры; пределы оды распространялись; она сделалась возвышенною, благородною: основание ее везде одина¬ково; чтобы петь, должно быть тронутым: следовательно, ода может назваться драматическою, значит, что лица ее в действии; поэт есть актер; если он не тронут, ода холодна и бездушна; живость чувства не всегда может быть одинакова, это правда, но такая ода не может быть, как эпопея, рассказом простого свидетеля.
§ 37. Энтузиазм есть совершенный обман, которому душа предается. Если положение сильно, энтузиазм пылок, если оно сладостно, энтузи¬азм тих и спокоен. Итак, в оде душа предается или воображению, или чувству. Но ход чувства определен натурою; а воображение свободнее и, следовательно, требует путеводителя. Не должно никогда писать без плана. Сей план должен быть хорошо обдуман прежде, нежели возь¬мешься за перо, чтобы воображение не могло охладить духа. Прелю¬дии искусного музыканта могут дать понятие о течении оды: искусство сокрыто, но оно всем управляет. Воображение могло бы запутать поэта, если бы натура законами, предписанными ею движениям человеческого сердца, не ограничивала и не приводила в порядок свободы гения. Она служит указателем лирическому поэту. Но я не утверждаю, чтобы чувство не имело своих отраслей; напротив, в его происхождении его переливы и переходы должны быть в порядке натуры; как бы велики ни были промежутки, их соотношение должно быть ощутительно. Итак, лирический беспорядок состоит не в уничтожении сей связи и сего последствия, но в выборе и многих натуральных (обозрениях) той, которая необыкновеннее, неожиданнее и, если можно, благоприятнее для поэзии.
§ 38. Положение поэта и предмет, им избранный, определяют тон оды. Он может быть или вдохновенным, или наполненным сильными чувствами, или увлеченным картинами воображения. В первом случае он поддерживает вдохновение возвышенностью мыслей и смелостью изображений: движения души пророка должны сделать натуральными быстроту переходов, и сия-то быстрота есть единственный беспорядок, лирику позволенный. Исступление чувства и воображения должно быть соединено с таким правильным и порядочным планом, в кото¬ром бы единство согласовалось с возвышенностью и разнообразием. Пиндар вмешивает в свои рассказы высокие мысли и картины и по справедливости может служить образцом в искусстве повествовать и изображать быстрыми чертами; но он слишком пренебрегает целым и единством. Слог его почти никогда не оживлен страстью: может быть, в потерянных его стихах было более жаркого чувства, но в тех, которые до нас дошли, он самый спокойный и ровный из поэтов лирических. Его связи нередко состоят в одних словах и в случайной встрече мыс¬лей. Гораций обязан Пиндару искусством возвеличивать свои пред¬меты, но он не имеет его беспорядка. В наших одах мало примеров истинного поэтического исступления. Шолье пишет со всею свободою натуры, мысли его льются, он изображает самого себя. Мы всегда имеем право требовать от поэта, чтобы он говорил нам языком натуры и вел нас дорогою чувства и ума. Однако лучше иногда давать себе волю, нежели быть робким невольником, как многие из поэтов наших, писавших философические оды. Сей род лирической поэзии требует сильного красноречия, то есть чувства и воображения, оживленных великим предметом. Например, Тиртей, зовущий спартанцев на сра¬жение, и Демосфен — афинян, должны говорить одним языком с тою только разницею, что язык тут должен быть сильнее, смелее, пламеннее и короче. Ода холодно-философическая есть самый дурной род поэзии: я не умствование из нее исключаю, а только дидактическую форму, которая в оде несносна. В ней мысли должны быть в картинах, или в чувствах, или, по крайней мере, в сильных чертах; доказательство в примерах; одним словом, все живописно. Руссо имел мало философии и чувствительности, но слог его силен, блестящ, и в стихах его много гармонии: весь гений
