те части, которые принадлежат к его предмету. В изображении характеров умеренность, не методически приближает черту к черте, а несколькими быстрыми чертами и действиями. Гово¬рит чувству и воображению: для сего употребляет сравнения и мета¬форы, прозопопеи. Обороты чрезвычайно разнообразные: разговоры, апострофы, монологи и прочее. Надлежит удивляться его бережли¬вости при всем изобилии духа его: его слог есть прекрасная гармо¬ния богатства с бережливостью, единства с разнообразием, легкости с порядком, простоты с красотою, учености с бесхитростною натурою. Стих его гексаметр. Zusatze 6

§ 48. Мораль Горация самая кроткая и чистая. В ней нет ничего надутого и сурового. Никто не умел говорить таким приличным рас¬судку языком; он не проповедует истину, он дает ее чувствовать, не навязывает мудрость, а заставляет ее любить; описывая слабости дру¬гих, он признается в собственных, и вы не завидуете на моралиста. Он любезнейший из моралистов, следовательно, и самый приятный. Он делает истину постижимою для всех; он не ведет всего к мечтательному совершенству, а учит всякой день быть лучше и счастливее. Лагарп

Персии

§ 49. Персии оставил нам шесть сатир: одни общие рассуждения. Он видел перед собою Горация; его предметы заимствованы у последнего. Холодность, спокойствие, методический ход. Недостаток искусства представлять идеи чувству. Язык темный: умышленное отдаление от обыкновенного простого выражения; подражание Горацию. Персии не имел таланта стихотворческого: без Горация, может быть, он не писал бы сатир. Он жил уединенно, в связи с стоиком и не знал света.

§ 50. Мораль Персия приличная и рассудок верный; его выражения иногда очень счастливы; а правила мудреца; читать его трудно. Дума¬ешь, что он хотел, чтобы его угадывали. Zusatze

Ювенал

§ 51. Век Ювеналов 295—311. Ювенал избрал бы совсем другую дорогу, нежели Гораций, когда бы имел и его гений, родясь в ужасное время послед.(ователей) Августовых. Но он и по своему гению различе¬ствует с Горацием. Он истинный римлянин прежнего времени. Он жил между своими современниками как пришелец из другого мира: всегда предстает он как строгий судия; подумаешь, что натура отказала ему в способности смеяться, или сия способность уничтожена была обстоя-тельствами. Он казнит порок. Его век предписал ему другие должности, нежели Горацию его. Он не знает, что такое пощада. Его сатиры него¬дование, а смех не веселость, а осмеяние. Он мало философствует, ибо слишком поражен тем, что видит, и спешит его изображать, он идет одною дорогою от изображения к изображению, забывает быть с собою, представляет примеры и картины из настоящего света, а не отвлечен¬ные истины; его рассудок играет вторую роль при воображении. Чего не дает Ювенал-философ, то заменяет Ювенал-поэт и живописец. Ему недостает горацианской философичности духа, зато сильный дар поэ¬зии. Ход его методический. Что он выигрывает в ясности и связи, то теряет в разнообразии хода и тонов и образов. Он имел доверенность к силе своего воображения и языка и пренебрегал все другие уловки

н3

поэта. Язык его величественен, силен, благороден, но не имеет лег¬кости, гибкости и прелести Горациева. Стихи его может быть образо¬ваннее, но заметен в них труд. Кого предпочесть: Гораций нравится с первого взгляда, Ювенал выигрывает после короткого знакомства; один привлекает потому, что в нем находим человека всех времен, а другой потому, что изображает времена, достойные внимания; один любезный собеседник, другой твердый римлянин; в одном — прелесть и забавность все заменяют, в другом забываешь методический ход, будучи оживлен его силою и вдохновением. Zusatze

Сравнение Горация с Ювеналом28

§ 54. Параллель Дюсо. Гораций схватил легкость сатиры, Ювенал ее важность. Гораций, имея столько же ума, более вкуса и менее славы, нежели Ювенал, имеет в предмете более нравиться, нежели исправлять. Он писал во время Августа, когда тиранство имело привлекательней¬ший образ. Образованность, блеск и гибельное спокойствие сего века не имели для него ничего ужасного; его мораль была не иное что, как расчет сладострастия, искусство пользоваться настоящим, не заботясь о будущем. Его похвалы были относительны к тем людям, которые в то время были в силе: ни слова об Овидии и Цицероне. Никто лучше его не знал, как сильна похвала: он дорог придворным; но всякий образо¬ванный человек не мог им не наслаждаться.

Ювенал был для свободы и нравов то же, что Гораций для благо¬пристойности и вкуса. Характер его — сила и пламя, цель — обличить и попрать ногами порок, но он писал в ужасном веке. Он пренебрег легкое оружие насмешки. Он не имеет Горациевой гибкости и равно¬душия к настоящему, не забавляется так, как он, осмеянием легких недостатков; это пламенный поэт, который иногда возвышается до тра¬гедии: Гораций сделал и порок любезным; Ювенал везде обнаруживает его низость. Его упрекают скупостию на похвалы: он не хотел льстить людям и негодовал на то, что могло им вредить. Гораций любезен светским и сильным людям; Ювенал был бы первым сатириком, когда бы добродетель была первою потребностью человека. Гораций писал, как искусный придворный; Ювенал как ревностный гражданин, один привлекателен для нежного и сладострастного ума, другой (может) в полноте удовлетворять сильному и страстному уму.

§ 55. Лагарп. Изъяснение: Гораций схватил одну легкость, а Юве¬нал важность сатиры — не имеет надлежащей точности. Гораций весел, это правда, потому что веселость есть и характер его, и принадлеж¬ность сатиры. Чтобы быть наставительным, надлежит быть читаемым.

Но можно ли одну веселость находить в Горации? Разве он не умеет давать рассудку и истине той важности, которая им свойственна? И разве он не знает, что в сатире могут быть все тоны и что поэт-моралист не всегда должен смеяться? В Ювенале главный тон не важность, а более досада негодования. Сие натуральное расположение было усилено в нем схоластическими декламациями, которыми он занимался в моло¬дости. Рвение его иногда излишне. Он удаляется от цели моральной, усиливая все неестественным образом. Гораций хвалит, но он хвалит своего благодетеля. Никто не был так удален от честолюбия, как Гора¬ций: он отказался быть секретарем Августа. Можно любить удоволь¬ствия и не быть в то же время сластолюбцем. Его девиз — умеренность, которую он беспрестанно проповедует, называя ее вместе с чистым сердцем верховным благом. Снисходительность к другим и строгость к себе — две главных основы его морали. Никто лучше его не гово¬рил о сельской жизни, о уединении, о свободе. Гораций был любим друзьями и покровителями своими. Он имел образованность и прият¬ность придворного, но не имел ни забот, ни деятельности, ни услуж¬ливости оного. Сатиры Ювеналовы написаны первая при Домицияне, некоторые при Траяне, остальные при Адрияне, и Ювенал не находит ничего хвалить после ужасных тиранств, которые он видел. Главный его недостаток — чрезвычайная монотония. Сатира не должна быть беспрестанною бранью, это надоедает. Что за писатель, который везде представляет одних чудовищ и никакого не дает мне утешения. Нравы, описанные им, слишком отличны от наших, так что порочный, читая его, может показаться самому себе честным. Его менее читают, потому что он описывает нравы, свойственные одному народу и в прежнее время, а не человека вообще. Он силен, часто бывает декламатор и часто красноречив; часто усилен, но никогда живописец. Лагарп

Буало

§ 56. Буало — критик, мыслитель и хранитель вкуса, враг дур¬ных писателей, учитель вкуса и образец слога, законодатель поэтов. Он много принес пользы словесности. Семь первых сатир его были первым стихотворением французов, в котором сохранены были все требования слога: чистота, гармония, приятность. Его споры с авто¬рами, конечно, не самый интересный предмет, зато он берет слогом. Буало научил писать сатиры. Его приятно читать, потому что все писан¬ное хорошо — приятно. В искусстве смеяться никто его не превзошел. Его называют холодным, но если бы он был холоден, тогда бы его не читали: он имеет жар, приличный сатире. Стихи холодны, когда они не

выражают того, что выражать должны. Буало горячится, говоря о дур¬ных авторах, столько, сколько он должен горячиться. Он везде поэт рассудка. Его польза в научении отличать хорошее от дурного, он опередил век свой своим вкусом. Лагарп29

ДРАМА30

Великие характеры и страсти самого тебя привязывают к судьбе их; они представляются тебе в ужасных положениях, в таких, которые тре¬буют всей силы их духа или открывают всю великость их характеров; трепещешь за них и надеешься час от часу больше, час от часу сильнее: наконец все решается; их судьба объясняется, в сердце твоем остается или живое удовольствие, которое тем живее, чем дороже стоит, или чувство горечи и уныния, которое наполняет твою душу тихою, слад¬кою меланхолиею, а не стесняет ее и не делает мрачною. Вот действие всякой трагедии. Человек с великим характером, с сильной страстью, в борьбе с несчастиями, от страсти его или от обстоятельств происходя¬щими, — вот содержание всякой трагедии, по крайней мере в наше время; древние меньше думали о изображении страстей; они больше представляли человека, гонимого фатализмом и бедствиями: несчастия, происходящие от собственного его сердца, бедствия любви, ревности, честолюбия были им мало известны или совсем неизвестны. Возвра¬тимся к первым двум действиям «Макбета». Главный характер есть, без сомнения, Макбет, второй — его жена; все остальные почти незаметны, кроме одного Банке, который несколько других выше; в последних трех актах обнаруживаются еще Мальком и Макдуф, но только в одной сцене или двух. Вопрос: может ли интересовать Макбет? Он выводится на сцену победителем, подпорою Дунканова престола; зритель преду¬прежден в его сторону, он видит в нем полководца-героя и защитника правой стороны, но являются три чародейки, ослепляют его надеждою царствовать — и Макбет совершенно другой человек: готов сделаться тайным убийцею, боится одних только следствий; но лишь только жена открывает ему возможность избежать сих следствий, то он с жадностью за нее хватается; придумывает с своей стороны новые средства, и самые ужасные, низкие; наконец решается на убийство; производит его в действо, в первые минуты чувствует ужас, но через несколько минут (с помощью жены) ободряется и даже имеет дух в глазах множества свидетелей играть роль невинного, отчаянного человека, имеет дух возложить свою вину на других и поддержать себя двумя новыми убий-ствами. Дункановы дети при первом известии о смерти отца бегут из замка; их обвиняют в убийстве, и Макбет — король. Действие кончено.

Любопытство пресеклось. Вопрос: на чем основан здесь интерес? Глав¬ные лица отвратительны своею жестокостию, холодною, спокойною й не оправданною никакою сильною страстию, ибо честолюбие Мак¬бета и его жены представлено очень слабо и самыми низкими чертами. Преступление, соединенное с великим характером, может быть инте¬ресно на сцене, но оно не должно возбуждать негодование. В Макбете, напротив, преступление представлено во всем своем ужасе, и никакое высокое чувство, с ним соединенное, его не