он начал писать после Корнеля, но, конечно, он образован не Корнелем. Сначала он подражал ему, но после открыл свою собственную дорогу, и на сцене услышали язык страстей, увидели человека во всей натураль¬ной простоте его. Он образовался в школе древних, но, конечно, не от них научился изображать любовь во всей ее силе. Древние никогда не почитали любови трагическою страстию; даже в самых комедиях их нет наших любовных интриг; причина этому та, что ни у греков, ни у римлян женщины не имели почти никакого влияния на общественную жизнь. Со времен рыцарства и романов женщины начали действовать на нравы, чувства, мнения; любовь, самая общая и сильная и всем знакомая страсть, овладела сценою и открыла источник новых красот, неизвестных древним; из сего — несходство нашего театра с древним. Обожатели древности заключили, что наша трагедия, будучи не столь героическою, должна уступить в превосходстве греческой. Конечно, в любви меньше героического, нежели в других страстях, но она тро¬гательнее и никогда не может унизить трагедию. Древние не могли употребить ее, потому что ее не знали. И, конечно, любовь должно не исключать из трагедии, а сделать достойною, то есть вместо глупых, холодных нежностей представлять страсть во всей ее силе и пылко¬сти, тогда она будет истинно трагическою страстию. Всякое подража¬ние натуре, истинное, привлекательное, благородное, принадлежит к изящным искусствам; следовательно, любовь достойна трагедии.
§ 109. Расин умел изображать любовь, Корнель почти всегда пред¬ставлял ее холодною и отвратительною.
§ 110. И тот и другой имеют равный творческий дух. Расин в своих произведениях согласовался больше с натурою трагедии, Корнель под¬чинял трагедию натуре своего таланта. Первый основал все на ужасе и сожалении, последний, покорив искусство своему духу, искал возвы¬шенного, высокого.
§ 110*. Всякая трагедия, больше или меньше, должна производить удивление, потому что всякая трагедия изображает возвышенность или страсти, или ума и чувства. Когда ж удивление не театрально? Тогда, когда лицо, его производящее, или не имеет никакой страсти, или не ввергнуто ни в какое несчастие, или не подвержено никакой страсти. Но когда оно соединено с каким-нибудь необычайным усилием, борь¬бою, пожертвованием, тогда оно есть истинно трагическая пружина. Грекам оно было неизвестно, и признаюсь, что жалость, происходящая от какого-нибудь чрезмерного несчастия, или ужас, производимый страшною опасностью, больше поражают душу, но это не мешает удив¬лению занимать своего важного места в трагедии; оно имеет действие, хотя не столь глубокое и продолжительное, может быть сильнее, но на одну минуту. Оно извлекает меньше слез, но зато приводит в восхище-ние, которое натурально не может не быть скоропреходящим.
§ 111. Корнель часто охлаждает зрителя, приведши его в восторг, Расин всегда его трогает и привлекает; один чаще говорит уму, дру¬гой прямо идет к сердцу; один часто тиранит ухо и вкус, другой всегда им угождает, и так как общая потребность множества людей, соеди¬ненных в театре, состоит в продолжительной беспрестанной живости ощущения, то, без сомнения, трагедия, которая больше удовлетворяет сей потребности, должна быть предпочтительною; в этом случае Расин должен быть предпочтен Корнелю.
§ 112. Корнель по достоинству назван великим, возвышенным; он в самом деле все превзошел возвышенностию мыслей и характе¬ров. Но Расин превзошел его возвышенностию страсти и образов. Не говорю, кто из них должен был победить больше трудностей: во всяком роде трудно достигнуть совершенства, и это есть дело превос¬ходного гения. Но Расин в своем роде столько совершенен, сколько возможно человеку, а Корнель только в некоторых частях своего рода может назваться совершенным. Вообще один изображал великие чув¬ства, другой — великие страсти.
§ 113. NB. Удивление, производимое возвышенностию, не может быть продолжительно: первое, потому что оно есть чувство слишком необыкновенное, следовательно, приводящее душу в напряжение,
* Вероятно, произошла ошибка в нумерации параграфов.
что непременно должно наконец утомить ее; второе, потому что оно слишком однообразно: чувство удивления вдруг поражает душу, без постепенности, быстро ее наполняет; оно всегда одинаково; предмет удивления всегда на одной высоте, всегда в одном виде, ни больше, ни меньше, следовательно, может пленить на одну только минуту, но за недостатком разнообразия, изменения может наскучить, сделаться тягостным; чувство, им производимое, потому единственно и живее всякого другого чувства, что оно внезапно, что оно вдруг приобретает всю возможную ему силу; страсть, напротив, так разнообразна в своих действиях и явлениях, представляется в стольких видах, в столь много¬различных положениях, действует на душу постепенно и всегда живо, не утомляет ее, потому что всегда неодинакова, следовательно, всегда нова; высокость чувств и характеров может оживить несколько сцен; высокость страсти может оживить целую трагедию, ибо сии переходы из одного положения в другое, неразлучные с сильною страстью, суть душа трагедии; а возвышенность не может иметь сих изменяющихся положений, она всегда на одном месте, иначе не могла бы быть воз¬вышенностью. Страсть потому всегда привлекает, что она близка к нам: ее источник в человеческом сердце. Высокость потому не может всегда равно трогать, что она в великом от нас расстоянии, надобно к ней приблизиться или возвыситься; это есть усилие. В первую минуту она живо поражает; внезапность производит то, что мы, одним разом вдруг ею наполнившись, возвышаемся; но должно удержаться на этой высоте. Это требует усилия; чувство делается тягостным, потому что оно становится принужденным. Страсть всегда, так сказать, наравне с нами, она может увлечь нас на крайнюю степень силы, но никогда не может вознести выше человечества, следовательно, не требует с нашей стороны усилия, а представляет нам те наслаждения, которые берет из нашего сердца: высокость всегда за пределом человечества, выше натуры; страсть всегда на крайней границе человечества, всегда в самой натуре, — выбирайте.
§ 114. Возвышенность страсти больше принадлежит к трагедии, нежели возвышенность чувств и характеров.
§ 115. В Корнеле хвалили разнообразность, в Расине находили моно-тонию. Два рода разнообразия: разнообразие в содержаниях, разно¬образие в общем тоне сочинений. Содержания трагедий Корнелевых и Расиновых равно разнообразны. Разнообразие в тоне относится к слогу и характерам. В Расине любовники почти все одинаковы; в Корнеле, напротив, все главные лица имеют между собою сходство: во всех оди-накая сила и возвышенность, принадлежащая больше самому автору, нежели характеру, им изображаемому. В Расине, напротив, главные лица все имеют отличность, каждому из них особенно принадлежащий образ; он лучше и вернее изображает обычаи. Корнель умел только .изображать римлян, может быть, потому, что возвышенность их была сообразна с его духом; иногда он их представлял слишком высокими; но украшать натуру, сохраняя сходство в подражании ей, есть преиму-щество и не может быть почтено пороком.
§ 116. Расин, который умел так верно изображать любовь, первый умел без нее обойтись; изображение всякой другой сильной страсти требует такой же чувствительности, как и самое изображение любви, оно только труднее; сильный страстный характер, оживленный пла¬менною любовью к отечеству, чувствами, происходящими от связей родства, дружбою, чувством несправедливости, ожесточенный небла¬годарностью, гонением, волнуемый честолюбием; мщение, основанное на каком-нибудь сильном чувстве, — одним словом, все, соединенное с чрезвычайною страстию, принадлежит к трагедии. Любовь извлекает больше слез, но любовь есть содержание множества трагедий: талант должен искать новой дороги. Не должно думать, чтобы все было исто¬щено; конечно, есть средства общие, которые всегда одни и те же были и будут, но они то же должны быть для писателя, что краски для живо¬писцев: употребление должно быть разное, когда средства одинаковы. Расиновы характеры разнообразнее Корнелевых.
§ 117. Что касается до слога, то вообще Корнелю приписывают силу, а Расину приятность; в целом это разделение справедливо: слог есть изображение идей и чувств, следовательно, он должен быть сообразен с образом чувствования и мыслей. Сила мысли все превышает в Корнеле; сие качество ума его само по себе достойно похвалы, но часто бывает в нем противно духу трагедии, в которой все должно быть представлено в виде чувства. Изображая великие характеры, он применил к ним и слог свой, который имеет всю возможную силу и возвышенность, когда он мыслит и чувствует справедливо; но, не имея вкуса, он часто рассу¬ждения превращает в софистические споры, мысль натягивает, а высо¬кость делает надутостью; сии недостатки еще больше чувствительны в таких сценах, где должно бы было говорить одно сердце; итак, Кор¬нель в те минуты, когда он прямо Корнель, превосходит Расина силою; но во всех других отношениях ему уступает: он не думает об украше¬нии выражения того, что не может блистать мыслию; сильные черты вырываются у него без напряжения, но ему неизвестна постепенность оттенка, а сими оттенками означается совершенство во всех изящных искусствах. Расин получил от натуры самое тонкое ухо и самое нежное чувство приличностей; он знал, как важно искусство употреблять везде надлежащее слово, как сильно действие гармонии, без которых самый великий гений не может быть великим писателем, ибо одно дарование без искусства не может производить совершенства.
§ 118. Расин имел чудесную гибкость духа: он мог бы успеть во всех родах сочинения, когда бы захотел обнять их.
Ротру, Дюрье
§ 119. «Венчеслав» —лучшая трагедия Ротру, который начал писать прежде Корнеля, но который написал «Венчеслава» после лучших Кор-нелевых пиес; это единственная трагедия его, которая осталась на теа¬тре, но он написал их множество.
§ 120. Умерщвлять в средине действия лицо, не заслуживающее смерти, есть средство, само по себе недостаточное.
§ 121. В трагедии выгоднее согласоваться с тайным натуральным расположением зрителя, нежели следовать строгим правилам морали.
§ 122. Дюрье так же плодотворен, как Ротру, но меньше его имеет таланта; его лучшие трагедии — «Альционея» и «Сцевола».
Томас Корнель
§ 123. Совершенно посредственный писатель, который никогда не был возвышенным, хотя в некоторых случаях был натурален. Лучшие его трагедии — «Ариадна» и «Граф Ессекс».
§ 124. Положения иногда удивляют, но они не могут привлекать.
§ 125. Великие писатели никогда не прибегали к сим усилиям (tours de force), которые состоят в том, чтобы представлять такие вещи, кото¬рые вне обыкновенного порядка вещей. Что думать о таком искусстве, которое не иное что, как игра ума, а не подражание натуре.
§ 126. Искажать историю — значит унижать трагедию, которая должна придавать больше силы историческим примерам, делать их полезнее и разительнее.
Кино, Кампистрон
§ 127. Кино писал комедии, трагедии, трагикомедии прежде, нежели прославился своими операми. «Лживый Тиберий» и «Астрата», его тра¬гедии, имели в свое время успех.
§ 128. Запутывая ум, не тронешь сердце. Ошибки (qui pro quo) слиш¬ком близки к комическому, более смешны, нежели ужасны или трогатель¬ны; они могут нравиться несколько минут, но не произведут сильно¬го, постоянного интереса. Невероятное легче найти, нежели правдо¬подобное; написать сцену страсти и поддержать простоту сюжета труд¬нее, нежели выдумать множество странных, чудных случаев.
§ 129. Лицо, которое
