покоясь один под древним прародительским дубом, разговаривает с самим собою о том и о другом… Но, виноват! я отклонился от материи; люблю мечтать; на старости лет бываю иногда ребенком.
Обращаюсь к журналам. Скажу опять: ожидаю великой пользы от хорошего журнала в России! Произведения философии требуют осо¬бенной зрелости в читателях: один любопытный, жадный, привык¬ший к деятельности ум ищет удовольствия в беседе с важною мыслью мудреца; творения поэта ценимы одним образованным вкусом — ино¬гда великий дух, опередивший своих современников, блистает в толпе их невидимо, и блеск его замечается одним потомством. Без некоторой особенной готовности, без некоторого приобретенного навыка раз¬мышлять и пленяться изящным, не можем пользоваться дарами ума и искусства; в таком случае хороший журнал может служить приготов¬лением. Нередко полезная книга или совсем, или очень долго не выхо¬дит из лавки книгопродавца: ее не читают потому, что не ищут; она действует исподволь на некоторых частных людей, и очень медленно; напротив, хороший журнал действует вдруг и на многих, одним ударом приводит тысячи голов в движение. Прочесть толстую книгу от доски до доски, не упуская ни на минуту продолжительной нити идей, и так, чтобы, закрыв ее, можно было дать самому себе отчет, какою дорогою дошел до последней мысли писателя, есть важный подвиг, на который, по мнению моему, не всякий, привыкший к легким или приятным тру¬дам, способен решиться. Сочинения, обыкновенно помещаемые в жур¬налах, не требуют такой утомительной работы внимания; они вообще кратки, привлекательны своею формою; трудишься, не чувствуя труда, следуешь за автором без всякой усталости, не замечая неволи, с при¬ятностью, потому что видишь вблизи конец своего поприща; такие легкие, часто возобновляемые усилия открывают дорогу к труднейшим и более продолжительным: ум в движении, любопытство возбуждено, воображение и чувства пылают. Итак, существенная польза журнала, не говоря уже о приятности минутного занятия, состоит в том, что он скорее всякой другой книги распространяет полезные идеи, образует разборчивость вкуса и, главное, приманкою новости, разнообразия, легкости, нечувствительно привлекает к занятиям более трудным, уси¬ливает охоту читать и читать с целью, с выбором, для пользы! А след¬ствия такого чтения? Какие счастливые, какие благодетельные!
Я стар, друзья мои; в виду у меня одна могила; но, будучи прохлаж¬ден в моих чувствах и почти равнодушен к жизни, я еще не охладел к добру, и часто юношеские мечты о будущем животворят увядшее мое сердце. Возможное, близкое благоденствие отечества моего меня трогает: охота читать книги — очищенная, образованная — сделается общею; просвещение исправит понятия о жизни, о счастии; лучшая, более благородная деятельность оживит умы. Что есть просвещение? Искусство жить, искусство действовать и совершенствоваться в том круге, в который заключила нас рука Промысла; в самом себе находить неотъемлемое счастье. Вообразите ж такое просвещение общим — и назову ли его мечтою! рано или поздно оно будет — вообразите вокруг себя людей довольных благодаря убеждению просвещенного ума тем участком благ, большим или малым, который получили от Провидения!
С успехами образованности, состояния должны прийти в равновесие земледелец, купец, помещик, чиновник, каждый равно деятельный в своем особенном круге и в сей деятельности заключивший свое счастье, равно уверенный в частных преимуществах своего особенного звания, для которого он приготовлен; взирающий независтливым оком на преимущества чуждого, которое для него несвойственно, сравняются между собою в стремлении к одному и тому же предмету, в стремле¬нии образовать, украсить, приблизить к творческой свою человеческую натуру. Одинакие понятия о наслаждениях жизнью соединяют чертоги и хижину! Взглянув на первые, будете говорить: там средства нахо¬дить счастье разнообразнее и тонее; взглянув на последнюю, скажете: здесь средства находить счастье простее и легче; но там и здесь живут с одинакою целью. Человек непросвещенный, человек не понимающий достоинства жизни, незнаком самому себе; одни обстоятельства дают ему счастье; оно зависит от ветреного мнения людей, не может суще¬ствовать без свидетелей; он чувствует себя слишком слабым для того, чтобы опереться на одном себе, — просвещение уничтожает сей обман; оно показывает человеку, что сам он всего выше, всего привлекатель¬нее в сем множестве разнообразных предметов, представляющихся ему в жизни. Просвещение стесняет сильные, непорочные связи; но раз¬рывает слабые или низкие: тогда увидите людей, менее рассеянных в шумном, обширном кругу света, всему предпочитающих мирный и тес¬ный круг семейства; в семействах будет заключено сладкое счастье, дея¬тельность, награды — все, к чему стремимся, к чему привязано сердце, что радует, возвеличивает душу; понятия о супружестве очистятся; супружество не будет соединением одних приличий, но радостным, неразделимым товариществом на пути к счастью, в едином деятельном искании совершенства; жилище двух супругов не будет местом стече¬ния празднолюбцев, но мирным святилищем невидимого счастья, где обитает невинность, куда летит дружба, где благодарностью хранится любовь, где часто восхищенный супруг, простертый у ног своей супруги, глубоким, безмолвным чувством благодарит ее за те радости, за то оча-рование, которые разливаются окрест ее присутствия. Воспитанию — высокой, пренебреженной обязанности человека в священном звании отца, обязанности, сближающей его с Творцом, который и счастием и несчастием воспитывает человеческий род, — воспитанию возвратятся отнятые права; любовь матери не будет одним врожденным, непо¬бедимым чувством, но деятельностью просвещенною, основанною на правилах, деятельностью, имеющею предмет великий — образование совершенного! Молодая женщина, привязанная к своему званию, не будет легкомысленных забав предпочитать материнским заботам, пере¬менчивых удовольствий рассеянности — постоянному счастью семей¬ственной жизни; равнодушный наемник не займет ее места; несчастье отказаться от лучших наслаждений человеческих, наслаждений отца и матери, не будет покупаемо ценою золота… Но, друзья мои, замечаю, что я нечувствительно очутился на треножнике Пифии; старость еще не прохладила моей головы — на краю гроба предсказываю золотой век!»
Глаза доброго Стародума сверкали; я забыл о его сединах, видел перед собою пылкого молодого человека, пленяемого всеми прият¬ными призраками надежды и воображения, и с чувством пожимал его руку.
«Мой друг, — сказал он мне с любезным простосердечием, — поже¬лай от меня счастья общему нашему приятелю! Он посвятил себя такому званию, которое уважаю. Любить истинное и прекрасное, наслаждаясь ими, уметь их изображать, стремиться к ним самому и силою красно¬речия увлекать за собою других — вот благородное назначение писа¬теля! Счастлив, когда Провидение, наградивши его талантом, одарило и сердцем, способным любить высокое, чуждым привязанностей уни¬зительных. Скажи молодому приятелю нашему о том, что слышал от меня, — он, верно, уважит советы старика, в глазах которого ни лета, ни опытность не обезобразили мира; который при конце своих дней еще с наслаждением смотрит на оставляемую им землю и с радостным чувством, с волнением участия следит глазами за пылким юношею, который, воспаленный духом, влекомый надеждою, наполненный желанием действовать для собственного и чужого добра, смело броса¬ется в открытое, для него еще новое и, может быть, опасное поприще.
Наш друг, посвящая себя трудам писателя, должен забыть прият¬ную рассеянность большого светского круга: желание в нем блистать противно спокойным занятиям автора. И можно ли с сим чистым, верным, всегда одинаковым удовольствием, которое неразлучно с деятельностью ума, производящего или приобретающего новое, соединить беспокойное удовольствие, доставляемое успехами в свете, победами самолюбия, непрочными, слишком непродолжительными для того, чтобы наслаждаться ими без волнения: одно уничтожает другое! Ограничив себя уединением9, где мысли сохраняют свободу, а чувства — первоначальную живость и свежесть, он должен только мимоходом, из любопытства, для заимствования некоторой прият¬ной образованности, необходимо нужной писателю, заглядывать в свет, сбирать в нем потребный запас и снова с добычею возвращаться в уединение; уединение пусть будет главным театром его действий, когда желает произвести нечто полезное для общества! Рассеянность мешает трудолюбию.
1Й2
«Но можно ли — ты скажешь — совершенно отделиться от людей, заключить себя в четырех стенах, жить с одними безмолвными идеями, с одними воздушными созданиями воображения? Дает ли одиночество счастье? Кто ж награждает писателя, когда не люди, и где же слава его, когда не в обществе?» Мой друг! Я не хочу запереть приятеля нашего в келью, но говорю ему: чем менее круг, тем связи привлекательнее и сильнее. Ищи людей, которые способнее других ценить твои работы: их суд есть голос современников и приговор потомства. Имей друзей, согласных с тобою в образе чувства, в желании действовать и в выборе цели; в минуты уединенного труда помни о своих товарищах, кото¬рые — быть может, в разных сторонах земли — живут, думают, дей¬ствуют одинаково с тобою, которые видят тебя, которых жизнь твоя должна быть достойна, с которыми совокупно исполняешь важное условие бытия — любить и распространять добро! Их голос будет воз¬буждать тебя к трудам, и дружеская осторожность предупреждать твои ошибки. Имей в виду семейство, в котором со временем на самом деле ты мог бы исполнить все лучшие мечты, озаряющие твою душу в часы уединенного размышления; сим сладостным ожиданием рассеивай скуку временного одиночества; воображая, что действуешь в глазах избранного, достойного любви, привязанного к тебе сердцем существа, которое следует за тобою взором, понимает тебя, с тобою разделяет надежды, живет, образуется твоими мыслями, которое некогда награ¬дит тебя счастьем; ты будешь действовать с успехом, наслаждением, неутомимо; ничто неблагородное не коснется твоей души; перо твое изобразит одни высокие мысли, достойные современников, которые не умрут и для потомства!.. Одним словом, мой друг, скажи приятелю нашему, чтобы он опасался рассеяния чрезмерного. Я сказал, где он может искать отдыха, ободрения, образования и награды.
А слава?.. Но что такое слава? Одобрение всеобщее, тихий при¬говор немногих, который с покорностью повторяет бесчисленная толпа вслух; вдали она привлекательна, вблизи ничтожна. Удались от того театра, на котором она раздается без выбора, когда не хочешь, чтобы животворящая мечта о ней исчезла. Непристрастная заслужен¬ная похвала избранных, которых великое мнение управляет общим и может его заменить, вот слава истинная, продолжительная, достойная искания! И можно ли предпочесть ей минутные успехи, получаемые в толпе, которой рукоплескания повинуются внезапному побуждению? Разбери достоинство сих случайных похвал; один хвалит из дружбы, другой из жалости, третий из противоречия, четвертый в надежде под¬купить, пятый от равнодушия: для него все равно, хвалить или не хва¬лить, что скажется прежде, что прежде услышит от других; шестой из зависти, желая оскорбить или унизить соперника; многие ли потому, что истинно любят прекрасное и радуются, когда его замечают? Скажи ж, достойны ли уважения такие похвалы? Не должно ли с прези¬рающим чувством жалости смотреть на бедных претендентов бессмер¬тия, которые сумму таких похвал называют славою; которые заботятся, употребляют хитрости, рассыпают ласкательства — для чего? Для того, чтобы из милости им бросили принадлежащее по праву; на коленях требуют венка! Нет, мой друг, кто неспособен опереться
