успешного исполнения их обязанностей правила; 4) Повести и сказки, которых герои были бы взяты из состояния низкого и представлены на сцене, знакомой самим читателям: эта книга была бы необходимым дополнением к Катехизису морали; 5) Общие правила, как сохранять свое здоровье, — нужные для тех людей, которым здоровье так дорого и которые, потеряв его однажды, уже не имеют почти никаких способов восстановить его снова. Наконец, 6) народные стихотворения, в которых воображение поэта украсило бы природу, непривлекательную для грубых очей простолюдина; в душу его, вместе со стихами, вреза¬лись бы некоторые высокие понятия о Божестве; мысли его приобрели бы некоторую живость, а чувства сделались нежнее. Вот книги, кото¬рые желал бы я найти во всякой уездной и деревенской школе; кото¬рыми в праздное время желал бы занять ремесленника, земледельца и слугу, принужденного посвятить всю свою жизнь на исполнение воли других; вот чтение, которое могло бы быть истинно для них полезно. Желаю — и, быть может, сие желание не останется тщетным — чтобы некоторые из соотечественников моих, воспламененные человеколю¬бием, соединились для распространения благодетельного света в умах .бедных своих сограждан, осужденных проводить все дни свои в тяж¬ком труде и ограничивших всю деятельность свою сохранением одной телесной жизни! Мы имеем Академию наук и художеств, почему же не можем иметь Академии для просвещения простолюдинов?
Книга, которая подала нам повод к сему рассуждению — Училище бедных — может занимать одно из первых мест в библиотеке простолю¬дина: она заключает в себе все главные правила практической морали, сделанной искусством автора привлекательною для таких людей, кото¬рые вообще или не любят читать, или читают одни пустые сказки. Почтенная переводчица, которая посвятила общей пользе несколько дней своей старости, без сомнения, заслуживает благодарность от всех, желающих добра человечеству. Книга ее не будет занимательна для светских людей; но простодушный ремесленник с жадностью прочтет ее в своем семействе, и в сердце его детей укоренится чувство правоты и богопочтения; но всякий добрый господин захочет иметь ее в своем доме для того, чтобы слуги его научились из нее любить порядок, покор¬ность и быть довольными скромным своим уделом. Переводчица посвя¬тила свой труд императрице Елизавете Алексеевне. «Воззрение вашего императорского величества на слабое мое приношение, — говорит она в заключении своего письма, — воспламенит и других к сочинениям или переводам, полезным для образования простолюдинов!» Желаем искренно, чтобы сия надежда доброго сердца была исполнена и чтобы, наконец, в России и самые хижины земледельцев сделались жилищем людей образованных, следовательно, счастливых и знающих цену сво¬его счастья!
ПИСАТЕЛЬ В ОБЩЕСТВЕ
Положение писателя в большом свете кажется вам1 затруднитель¬ным; вы говорите, что он не должен надеяться в нем успеха, — мнение, слишком неограниченное. Вопреки ему, позволяю себе утверждать, что и писатель наравне со всеми может с успехом играть свою роль на сцене большого света.
Прежде всего определим для самих себя: что называется обыкно¬венно большим светом? Что значит иметь в нем успех? Какими сред¬ствами успех сей приобретается?
Слово большой свет означает круг людей отборных — не скажу луч¬ших, — превосходных пред другими состоянием, образованностью, саном, происхождением; это республика, имеющая особенные свои законы, покорная собственному, идеальному и всякую минуту произ¬вольно сменяемому правителю — моде, где существует общее мнение, где царствует разборчивый вкус, где раздаются все награды, где проис¬ходит оценка и добродетелей и талантов. Вообразите множество людей обоего пола, одаренных от фортуны или избытком, или знатностью, соединенных одни с другими естественною склонностью к общежитию, поставляющих целью своего соединения одно удовольствие, заключен¬ное в том единственно, чтобы взаимно друг другу нравиться, — и вы получите довольно ясное понятие о том, что называете большим светом. Следовательно, светский человек есть тот, который имеет сношение, всегдашнее и более или менее тесное, с людьми, принадлежащими к большому свету, которому обыкновения и законы сей идеальной респу¬блики известны в точности, и тот единственно, кто, пользуясь удоволь¬ствиями света, умеет сам доставлять их; кто, обладая общими, от всех признанными за действительные способами нравиться, имеет сверх того собственные, одному ему свойственные и заключающиеся в осо¬бенности его ума, характера и способностей; тот единственно, говорю, может с одобрением играть свою роль на сем обширном театре, где всякий есть в одно время и действующий и зритель. Два рода успехов светских. К первому надлежит причислить сии мгновенные торжества, приобретаемые блестящими, но мелкими средствами. Представьте человека, устремившего все мысли свои на то единственно, чтоб нра¬виться всегда, во всяком месте и всем: наружностью, одеждою, крас¬норечием языка, лица, движений; он с удивительным присутствием духа обращает на пользу свою всякое обстоятельство; умеет в разговоре своем быть и забавным и важным; неподражаем в мелких вещах: в искусстве рассказать привлекательно и быстро анекдот или повесть, оживить своею изобретательностью общественные забавы, представить важное смешным или смешное важным, сказать приятным образом лестное слово; он перелетает из одного общества в другое; одушевляет каждое мгновенным своим присутствием; исчезает в одном, чтобы явиться в другом и снова исчезнуть; такого человека называют любез¬ным; ищут его для того, что он нужен для увеселений общественных; он имеет в свете успех; никто не думает о моральном его характере; ему благодарны за то удовольствие, которое доставляет он другим в ту минуту, когда он с ними. Другого рода успех, более твердый и с боль¬шею трудностью приобретаемый, основан на уважении, которое имеют в обществе к уму и качествам моральным. Чтоб заслужить его, необхо¬димо нужно усовершенствовать свой характер, иметь правила твердые, рассудок образованный, быть деятельным для блага общего; с сими важными преимуществами надлежит соединять и мелкое, совершенно необходимое для приобретения от общества благосклонности, искус¬ство обращаться приятно. Конечно, тот, кто имеет в виду одну благо¬родную цель: заслужить всеобщее уважение качествами и поступками превосходными, отстанет в некоторых мелочах от человека, употре¬бившего все дарования свои на то исключительно, чтобы усовершен¬ствовать себя в искусстве быть приятным; конечно, некоторые мелкие способы последнего могут быть или неизвестны первому, или остав¬лены им без внимания; но в том же самом обществе, в котором послед¬ний будет восхищать других своею любезностью, тайное предпочтение всегда останется на стороне первого: к нему будут привязаны чувством постоянным, чувством, которое не уменьшится и в его присутствии, ибо своим обхождением простым, но приятным, он будет соответство¬вать своему характеру. Понятие о человеке только любезном должно меняться с теми обстоятельствами, в которых он представляется обще¬ству, о нем не имеют общего мнения; привязанность к нему или умень¬шается, или исчезает в ту самую минуту, в которую он сам скрывается от ваших взоров; он должен непременно быть на сцене, чтобы могли о нем помнить или ему удивляться.
Теперь спрашиваем: почему писателю невозможно искать в обще¬стве успеха? И звание писателя противоречит ли состоянию человека светского? Вы скажете, может быть: всякий писатель обыкновенными занятиями своими слишком отделен от жизни светской, шумной, раз¬нообразной и неразлучной с рассеянностью. Согласен, если под именем светской жизни разумеете вы скучное состояние праздных, которые посвятили себя одним удовольствиям общественным, которые беспре¬станно живут вне себя, не имеют ни занятия собственного, ни долж¬ности государственной; которых девиз — быть приятными без пользы, а иногда и со вредом для других. Но вы видели, что успех в свете — не эфемерный, но истинный и продолжительный — соединен необходимо с деятельностью полезною и качествами высокими. Нет человека, кото-рый бы назывался просто светским; каждый имеет или должен иметь особенное занятие, которое на время отделяет его от света и требует уединения более или менее продолжительного; многие подчинены обязанностям по службе, и все вообще — семейственным заботам. Обязанность писателя привязывает его к уединенному кабинету, но разлучает ли она его с обществом и может ли воспрепятствовать быть ему членом большого света наравне с другими, имеющими каждый особенные свои заботы и должности? Конечно, писатель, так же как и все избравшие какую-нибудь важную цель, не может приобрести сего легкого, приятного блеска, которым украшены люди, почитающие, так сказать, единственным своим ремеслом искусство жить в свете; но он обладает способами нравиться столь же действительными и, без сомне¬ния, благороднейшими.
Писатель — потому единственно, что он писатель, — лишен ли качеств человека любезного? Будучи одарен богатством мыслей, кото¬рые умеет выражать лучше другого на бумаге, должен ли он именно потому не иметь способности выражаться с приятностью в разговоре? И, обращаясь большую часть времени в своем кабинете с книгами, осужден ли необходимо быть странным и неискусным в обращении с людьми? Не думаю, чтоб одно было неизбежным следствием другого.
Вы утверждаете, что автор, вступая в общество, должен быть непре¬менно жертвою коварного любопытства мужчин и взыскательного самолюбия женщин, — мнение сие почитаю не совсем справедливым. Писатель — светский человек, будучи всегда в свете, не может возбуж¬дать особенного внимания именно потому, что лицо его уже знакомо и что он играет одинакую роль со всеми: роль собеседника, применяю¬щегося к другим своим обхождением, своею наружностью, своим тоном. В свете не любят отличий, неохотно показывают удивление, и редкий бывает в нем предметом любопытства, которое само по себе есть уже знак отличия. В свете ни от кого не требуют много, может быть, потому, что высокие требования неразлучны с признанием великого превос¬ходства, а люди, особенно светские, хотя вообще справедливые, не любят никогда обнаруживать такого признания.
Прибавим: писатель имеет в обществе существенное преимущество пред людьми более светскими; он может порядочнее и лучше мыслить. От умственной работы, которой посвящена большая часть его дня, при¬учается он обдумывать те предметы, которые светский человек только что замечает; будучи весьма часто один с собою, он имеет гораздо более времени возобновлять воспоминанием то, что видел глазами; привычка приводить в порядок, предлагать в связи и выражать с точностью свои мысли дает понятиям его особенную ясность, определенность и полноту, которых никогда не могут иметь понятия человека, исклю¬чительно занимающегося светом: последний по причине разнообразия предметов, мелькающих мимо него с чрезвычайною быстротою, при¬нужден, так сказать, ловить их на лету и устремлять на них внимание свое только мимоходом. Уединение делает писателя глубокомыслен-ным2; в обществе приучается он размышлять быстро и, наконец, заим¬ствует в нем искусство украшать легкими и приятными выражениями самые глубокие свои мысли. Конечно, всякий писатель от образа своей жизни, более или менее ограниченного, должен быть несколько от дру¬гих отличен, но разве отличие и странность одно и то же? И некоторое несходство с другими, если оно не разительно, а только что заметно, разве не имеет своей приятности? Человеку естественно любить раз¬нообразие. Привыкнув мешать уединение с светскою жизнью, писа¬тель удобнее других
