в них церкви права Лучшие основаны и вся ее слава. Хочешь ли судьею стать: вздень перук с узлами, Брани того, кто просит с пустыми руками; Твердо сердце бедных пусть слезы презирает; Спи на стуле, когда дьяк выписку читает. Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы, Иль естественный закон, иль народны правы, Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну, Налагая на судей ту тягость несносну,

Что подьячим должно лезть на бумажны горы,

А судье довольно знать крепить приговоры.

К нам не дошло время то, в коем председала

Нам всем мудрость и венцы одна разделяла,

Будучи способ одна к вышнему восходу.

Златый век то нашего не достигнул роду.

Гордость, леность, богатство мудрость одолело;

Науку невежество местом уж посело:

Под митрой гордится то, в шитом платье ходит,

Судит за красным столом, смело полки водит.

Наука ободрана, в лоскутах обшита,

Изо всех почти домов с ругательством сбита;

Знаться с нею не хотят, бегут ее дружбы,

Как, страдавши на море, корабельной службы.

Все кричат: никакой плод не виден с науки;

Ученых хоть голова полна, пусты руки.

Коли кто карты мешать, разных вин вкус знает,

Танцует, на дудочке песни три играет,

Смыслит искусно прибрать в своем платье цветы,

Тому уж и в самые молодые леты

Всяка высша степень мзда уже не велика.

Седьми мудрецов себя достойным мнит лика.

Нет правды в людях, кричит безмозглый церковник;

Еще не епископом я, а знаю Часовник,

Псалтырь и Послания бегло честь умею,

В Златоусте не запнусь, хоть не разумею.

Воин ропщет, что своим полком не владеет,

Когда уж имя свое подписать умеет.

Писец тужит, за сукном что не сидит красным,

Смысля дело набело списать письмом ясным.

Обидно себе быть мнит в незнати старети,

Кому в роде семь бояр случилось имети,

И две тысячи дворов за собой считает,

Хотя, впрочем, ни читать, ни писать не знает.

Таковы слыша слова и примеры видя,

Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя:

Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,

Кто в тихом своем углу молчалив таится.

Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,

Весели тайно себя, в себе рассуждая

Пользу наук; не ищи, изъясняя тую,

Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.

Эта сатира написана была противу тех, которые своею привязан¬ностью к старинным предрассудкам противились распространению наук, введенных в пределы России Петром Великим. Сатирик, имея в предмете осмеять безрассудных хулителей просвещения, вместо того чтоб доказывать нам логически пользу его, притворно берет сторону глупцов и невежд, объявивших ему войну, выводит их на сцену и каж¬дого заставляет говорить языком, приличным его характеру. Таким искусным расположением стихотворец избавил себя от сухости и одно¬образия. Мы видим несколько забавных чудаков, которые нелепыми рассуждениями своими еще более привязывают нас к тому предмету, который хотят унизить и обезобразить в глазах наших.

Приходит в безбожие, кто над книгой тает.

Дети наши, что пред тем, тихи и покорны, Праотческим шли следом, к божией проворны Службе, с страхом слушая, что сами не знали, Теперь, к церкви соблазну, Библию честь стали.

Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу, и проч.

говорит ханжа Критон, для которого читать Библию или хотеть пони¬мать то, что слушаешь в церкви, значит быть безбожным, а не пить квасу по примеру прадедов значит быть развратным. Кто ж не поверит Критону? И как не согласишься с корыстолюбивым богачом Силъваном, который уверяет нас, что

С ума сошел, кто души силу и пределы Испытует, кто в поту томится дни целы, Чтоб строй мира и вещей выведать премену Иль причину: глупо он лепит горох в стену. Прирастет ли мне с того день в жизни иль в ящик Хотя грош? Могу ль чрез то узнать, что приказчик, Что дворецкий крадет в год? Как прибавить воду В мой пруд? Как бочек число с винного заводу?

Трав, болезней знание — все то голы враки. Глава ль болит, тому врач ищет в руке знаки.

А пока в баснях таких время он проводит, Лучший сок из нашего мешка в его входит.

Стих:

Глава ль болит: тому врач ищет в руке знаки, —

очень забавен. Заключение:

Таковы слыша слова и примеры видя,

Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя:

Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,

Кто в тихом своем углу молчалив таится.

Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,

Весели тайно себя, в себе рассуждая

Пользу наук; не ищи, изъясняя тую,

Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую, —

удовлетворительно для друзей просвещения. Стихотворец не сказал ни слова в пользу наук, но он выставил безумство их порицателей, и вся¬кий повторит за ним с сердечным убеждением:

Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится, Кто в тихом своем углу молчалив таится.

Сатиры Кантемировы можно разделить на два класса: на философи¬ческие и живописные; в одних, и именно в VI, VII, сатирик представля¬ется нам философом, а в других (I, II, III, V) — искусным живописцем людей порочных. Мысли свои, почерпнутые из общежития, выражает он сильно и кратко и почти всегда оживляет их или картинами, или сравнениями: все характеры его изображены резкою кистию: иногда, может быть, замечаешь в его изображениях и описаниях излишнее обилие. Формы его весьма разнообразны; он или рассуждает сам, или выводит на сцену актеров, или забавляет нас вымыслом, или пишет послание. По языку и стопосложению Кантемир должен быть причислен к стихотворцам старинным; но по искусству он принадлежит к новей¬шим и самым образованным11. Читая сатиры его, видишь пред собою ученика Горациев и Ювеналов, знакомого со всеми правилами стихо¬творства, со всеми превосходными образцами древней и новой поэзии. Он никогда не отдаляется от материи, никогда не употребляет четырех слов, как скоро может выразиться тремя; он чувствителен к гармонии стихотворной; он знает, что всякое выражение заимствует силу свою от того места, на котором оно поставлено; его украшения все необходимы: он употребляет их не для пустого блеска, а для того, чтобы усилить или объяснить свою мысль. В слоге его более силы, нежели колкости; он не смеется, не хочет забавлять, но чертами разительными изображает смешное и колет иногда неожиданно, мимоходом. Например, пьяница Лука говорит:

Как скоро по небу сохой бразды водить станут, А с поверхности земли звезды уж проглянут, Когда будут течь к ключам своим быстры реки И возвратятся назад минувшие веки, Когда в пост чернец одну станет есть вязигу: Тогда, оставя стакан, примуся за книгу.

Здесь стихотворец как будто без намерения кольнул невоздержан¬ных монахов: невозможность питаться одною вязигою в Великий пост наименовал он после невозможности возвратить минувшие веки. Такое сближение очень забавно.

Мы предложим нашим читателям несколько примеров из следую¬щих сатир, чтобы дать им яснейшее понятие об искусстве Кантемира в выражениях мыслей, в описаниях и сравнениях стихотворных и в изобра¬жении характеров.

Вот заключение пятой сатиры12. Стихотворец уступил свою роль лесному Сатиру, одетому в модное платье и присланному от бога Пана в город для того, чтобы, наглядевшись на людей и возвратившись в лес, забавлять его в скучные часы рассказами об их дурачествах. Сатир, описавши Периергу некоторую часть того, что видел и слышал между людьми, заключает:

Несчастных страстей рабы от детства до гроба! Гордость, зависть мучит вас, лакомство и злоба, С самолюбием вещей тщетных гнусна воля; К свободе охотники, впилась в вас неволя; Так, как легкое перо, коим ветр играет, Летуча и различна мысль ваша бывает; То богатства ищете, то деньги мешают, То грустно быть одному, то люди скучают; Не знаете сами, что хотеть; теперь тое Хвалите, потом сие, с места на другое Перебегая место; и, что паче дивно, Вдруг одно желание другому противно. Малый в лето муравей потеет, томится, Зерно за зерном таща, и наполнять тщится Свой анбар; когда же мир унывать, бесплоден, Мразами начнет, с гнезда станет неисходен, В зиму наслаждаяся тем, что нажил летом;

А вы, что мнитесь ума одаренны светом,

В темноте век бродите; не в время прилежни,

В ненужном потеете, а в потребном лежни.

Короток жизни предел, велики затеи;

Своей сами тишине глупые злодеи,

Состоянием своим всегда недовольны.

Купец, у кого анбар и сундуки полны

Богатств всяких и может жить себе в покое

И в довольстве, вот не спит и мыслит иное,

Думая, как бы ему сделаться судьею,

Куды-де хорошо быть в людях головою:

И чтят тебя и дают, постою не знаешь;

Много ль, мало ль, для себя всегда собираешь.

Став судьею, уж купцу не мало завидит,

Когда, по несчастию, пусто в мешке видит,

И, слыша просителей у дверей вздыхати,

Должен встать, не выспавшись, с теплыя кровати.

«Боже мой, — говорит он, — что я не посадской?

Черт бы взял и чин и честь, в коих живот адской».

Пахарь, соху ведучи иль оброк считая,

Не однажды привздохнет, слезы отирая:

«За что-де меня Творец не сделал солдатом?

Не ходил бы в серяке, но в платье богатом,

Знал бы лишь одно свое ружье да капрала,

На правеже бы нога моя не стояла,

Для меня б свинья моя только поросилась,

С коровы мне б молоко, мне б куря носилась;

А то все приказчице, стряпчице, княгине

Понеси в поклон, а сам жирей на мякине».

Пришел побор, пахаря вписали в солдаты:

Не однажды дымные вспомнит уж палаты,

Проклинает жизнь свою в зеленом кафтане,

Десятью заплачет в день по сером жупане.

«Толь не житье было мне, — говорит, — в крестьянстве

Правда, тогда не ходил я в таком убранстве;

Да летом в подклете я, на печи зимою

Сыпал, в дождик из избы я вон ни ногою;

Заплачу подушное, оброк господину,

Какую ж больше найду я тужить причину?

Щей горшок да сам большой, хозяин я дома;

Хлеба у меня чрез год, а скотам солома,

Дальня езда мне была съездить в торг для соли

Иль в праздник пойти в село, и то с доброй воли;

А теперь черт, не житье, волочись по свету, Все бы рубашка бела, а вымыть чем нету; Ходи в штанах, возися за ружьем постарелым, И где до смерти всех бьют, надобно быть смелым. Ни выспаться некогда, часто нет что кушать; Наряжать мне все собой, а сотерых слушать». Чернец тот, кой день назад чрезмерну охоту Имел ходить в клобуке и всяку работу К церкви легку сказывал, прося со слезами, Чтоб и он с небесными был в счете чинами, Сего дня не то поет, рад бы скинуть рясу, Скучили уж сухари, полетел бы к мясу; Рад к черту в товарищи, лишь бы бельцом быти: Нет мочи уж ангелом в слабом теле жити.

Стихотворец сначала рассуждает просто о непостоянстве человече¬ских желаний; потом выводит на сцену самых недовольных, и мысли его одушевлены прекрасною драматическою сценою. В этом месте под¬ражал он Горацию (Сат. 1, кн. 1). Вот несколько мыслей об умеренности и спокойствии; вы подумаете, что с вами беседует Гораций; но Канте¬мир почерпал свою философию в собственном своем сердце:

Тот в сей жизни лишь блажен, кто, малым доволен,

В тишине знает прожить, от суетных волен

Мыслей, что мучат других,