Алектона и смешать религию христиан с язычеством.
Дон Алонзо д’Ерсилла и Куинга, который вел войну против жителей Арауканы, гористой землицы близ Хили в Америке, вздумал сделать сию войну бессмертною, он в свободное время описывает ее проис¬шествия стихами. Начало ее есть описание Хили и изображение нра¬вов и обычаев обитателей сей земли. Новость предмета произвела и новые мысли. Алонзо в одном месте, в речи кацика Колокола, превос-ходит самого Гомера, но во всех других местах он ниже всякого послед¬него поэта. Нет изобретения, нет плана, нет никакой разнообразно¬сти в описаниях, нет единства в целом. Чрезвычайная долгота поэмы, составленной из тридцати шести песен, есть не последний ее недоста¬ток. Автор, который не умел останавливаться, не мог и совершить сво¬его поприща.
Мильтон. Драма итальянца Андреино, названная «Грехопадением Адамовым», подала Мильтону мысль сочинить его поэму «Потерян¬ный рай». Сперва он хотел написать трагедию, написал полтора акта, но его идеи расширились, и он решил писать поэму. Он подражал в некоторых местах многим латинским поэмам, на сей предмет напи¬санным, и сие подражание не есть похищение. Кто так подражает, тот борется с своим оригиналом, как гов(орит) Буало; тот обогащает свой язык красотами других языков и питает свой гений, расширяя его гением других поэтов. То, что в поэме Тассовой составляет один эпизод, то в Мильтоне есть содержание целой поэмы; но дьяволы в обеих поэмах не прельстили бы никого без описания любви Адама и Евы, Ренода и Армиды. Первою причиною постоянного успеха «Поте¬рянного рая», конечно, будет всегда этот интерес, соединенный с уча¬стью двух невинных творений, подверженных искушениям злобного и завистливого существа; второю — красота и превосходство подробно¬стей. Пышность и изобилие воображения, украшающего такой пред¬мет, по-видимому, неблагодарный; черты, в которых поэт осмелился представить Бога; характер дьявола, изображение Эдема и любви, невинной и прелестной, представленной добродетельною и не в виде слабости, очарование поэзии, согласной с предметами, — вот достоин¬ства Мильтоновой поэмы.
Ее недостатки: однообразие в словах Сатаны, который слишком часто и долго говорит об одном и том же предмете; странность и натяжка во многих идеях; нелепые выдумки; отвратительные картины, безумство и необузданность воображения; невероятность чудесного; ошибки против вкуса; характеры духов, существ мечтательных, о кото¬рых нельзя составить в голове никакой ясной идеи и которые не могут привлечь интереса; непристойность в разговорах ангелов, которые шутят и бранятся; все сии недостатки заставили сказать Драйдена, что Мильтон не стоит Шапеленя и Лемуана и что душа его составлена из души Гомера и Виргилия.
«Телемак» не может назваться поэмою, потому что он в прозе; и что многие в нем подробности не принадлежат к эпопее.
Французский язык способен возвыситься к эпопее, но французы меньше всякой другой нации склонны к идеям поэтическим. Они при¬вязаны больше к драматической поэзии, в которой стиль должен быть гораздо простее и все ближе к обыкновенной натуре. Поэты Франции дали ее поэзии слишком порядочное направление; дух геометрический ее наполняет: во всем искали истинного; нечувствительно составился во Франции общий вкус, который исключает вымыслы эпические: поэт, который бы вывел на сцену богов язычества и святых христианства, был бы в ней осмеян. Французы не имеют эпической головы, сказал Малезье. Чтобы сообразовать с духом моей нации, я выбрал истинного героя вместо баснословного; описал настоящие сражения вместо химе¬рических; скрыл истину под видом вымыслов.
NB. Что значат эти слова: французы не имеют эпической головы? Не то ли, что они неспособны находить удовольствие в эпических вымыслах. Но они находят удовольствие в вымыслах Гомера, Виргилия, Тасса? Следовательно, всякая поэма, с таким же гением и искусством напи¬санная на французском языке, как «Илиада», «Энеида» и «Иерусалим», не меньше могла бы пленить их. Может быть, их язык несколько одно¬образен и слишком прост для эпопеи. Их трагическое искусство дове-дено до совершенства; успех трагедий блистательнее, и действие их сильнее. Все авторы первого класса искали славы в трагедиях, потому что она удовлетворительнее и непосредственнее славы эпического поэта: в трагедии все соединяется обманывать воображение; слух и зрение очарованы; лица представляются не в воображенном виде, а они перед нашими глазами. Наше удовольствие нераздельнее, живее; мы не должны читать сами и воображать то, что читаем; мы слышим, мы видим, мы присутствуем и сами не трудимся, а только получаем извне впечатления. Действие трагедии гораздо сильнее эпопеи, но оно короче и не так разнообразно. В эпопее мы видим почти весь мир перед собою; множество картин, блестящих, приятных, ужасных, тро¬гательных; множество разнообразных страстей. В трагедии одна или две страсти в действии, но их действие гораздо живее и ощутительнее, нераздельнее. Ход эпопеи медлительнее и величественнее, ход траге¬дии быстрее. Эпопея есть картина, на которой изображено множество разных действий, составляющих целое, но не столь живо поражающих по частям. Трагедия — картина, на которой представлено одно дей¬ствие, сильное и разительное. Первая больше занимает и наполняет разнообразными чувствами, но не столь живыми. Последняя сильно поражает одним предметом, который, будучи один и, следовательно, виднее, меньше требует внимания. Французы, будучи живы и легки в характере, натурально, предпочтут наслаждение такое, которое полу¬чается непосредственно и без труда, такому, которое требует умствен¬ного напряжения; следовательно, предпочтут трагедию эпопее. Народ, склонный к насмешке, не склонен к возвышенному, сверхъестествен¬ному, которое требует важности; вымыслы эпического поэта должны казаться ему баснями, странными и смешными. Впрочем, французы еще не имеют эпической поэмы. Вольтеровы стихи не могли возвысить предмета, им выбранного. История Генриха слишком известна, и он слишком был недалек от того времени, в которое писал Вольтер, чтобы «Генриада» могла в целом понравиться. Аллегория ее испортила. Сверх того она слишком коротка, отчего сделалась суха и незанимательна. Читая поэму, хотим веселить свое воображение. Но если существен¬ность, на которой основана басня поэмы, слишком нам знакома, то она разрушает ее действие: мы не хотим быть обманываемы. Отдаленность и мрачность времени, описанного в поэме, тем для нее благоприятнее, что дает волю поэту выдумывать и изобретать, что ему угодно. Читатель ему верит, ибо точно не знает, что он его обманывает.
Блер4
Эпическая поэзия почитается самою возвышенною и самою труд¬ною. Изобрести повесть, которая бы могла увеселять и занимать; сое¬динить в ней важность предмета с удовольствием и наставлением; ожи¬вить ее разнообразием картин, характеров, описаний; сохранить в про¬должительном сочинении высокость слога и чувства — вот должность эпического поэта и величайшее усилие стихотворного гения.
Лебосю хочет, чтобы стихотворец, хотящий сочинять поэму, сперва выбирал какую-нибудь моральную идею, потом по этой идее сочинял план какого-нибудь великого действия и к этому действию наконец прибирал какой-нибудь исторический случай.
NB. Поэт не имеет в виду ничего другого, когда пишет, кроме собственного своего наслаждения, которое хочет передать другим. Иначе ему одному достались бы шипы розы, а другим — ее цветы и запах. Сочиняя, он так же (а может быть, и больше) наслаждается, как и те, которые читают его сочинения. Следовательно, и эпический поэт, начиная поэму, не хочет только учить других или доказать им какую-нибудь моральную истину: такое доказательство могло бы сде¬лано быть и с меньшим трудом. Нет, он хочет занять свое воображение великими картинами, великими делами, великими характерами, кото¬рыми он восхищается, изображая их и составляя из них нечто целое; он творит, а творить есть действовать самым сладостным образом, но он творит не для одного себя, и это желание восхищать других своими творениями дает ему силы превозмогать все трудности, ему необхо¬димо представляющиеся; иначе он мог бы остаться с одними привле¬кательными призраками своего воображения. Поэт пишет не по долж¬ности, а по вдохновению. Он изображает то, что сильно на него дей-ствует, и если его воображение не омрачено развратностью чувства, если его картины сходны с натурою, то непременно с ними должно соединено быть что-нибудь и моральное. В эпопее изображается чело¬век, во всей своей возвышенности, во всей силе страстей своих, изо¬бражается верно, сходно, хотя блестящими красками, следовательно, сие изображение будет само по себе морально, и не одна моральная истина будет заключена в эпопее, а множество их, потому что в ней с одним главным действием должно быть соединено множество част¬ных, к нему принадлежащих. Первое, что поражает эпического поэта, есть то действие и тот герой, которых он воспеть желает. Он не наме¬рен писать морального трактата; он поражен великостью происше¬ствия; он почитает его достойным стихов и украшения поэзии. Мораль сама собою, натурально соединена с предметами такого рода. Следо¬вательно, поэтическое повествование о каком-нибудь великом проис¬шествии или предприятии есть эпическая поэма. Гомер, Виргилий, Тассо признаны совершеннейшими из эпических поэтов, но требовать, чтобы во всем совершенно им последовали, есть безумство: не должно ограничивать гения и отнимать у него свободу. Всякий выбирай свою дорогу; лишь бы только она привела его к назначенной цели, которая есть нравиться и восхищать.
Эпическая поэма есть самая моральная из всех родов поэзии; цель всякой эпической поэмы состоит в том, чтобы каждая часть ее особенно и целость ее, взятая вместе, производили сильное впечатление на душе читателя посредством великих примеров, ею представляемых, и высо¬ких чувств, которыми она должна быть наполнена.
NB. Оселок всякого произведения есть его действие на душу; когда оно возвышает душу и располагает ее ко всему прекрасному, оно пре¬восходно.
Эпическая поэма расширяет наши понятия о совершенстве чело¬века, возбуждая наше удивление, которое возбуждается не иначе как представлением добродетельных великих характеров и действий геро¬ических, ибо все необыкновенное и наиболее добродетельное возбуж¬дает наше удивление.
Итак, удивление есть главная пружина эпической поэмы. Она отли¬чается от простой истории своею поэтическою формою и вымыслами, которые допускает. Она почерпает в истории одно главное и, может быть, некоторые к нему принадлежащие происшествия. Ход ее медлен¬нее и спокойнее хода трагедии; она принимает патетическое и сильное, но только иначе; обыкновенный тон ее важен, ровен, величественен; она обширнее драмы. Драма развивает характер посредством чувств и страстей; эпопея дольше посредством действия. Ее впечатления не так живы, но продолжительнее.
Рассмотрим ее с трех разных сторон: со стороны главного действия, или содержания; со стороны характеров и действий; со стороны поэтиче¬ского повествования, или предложения.
Главное действие должно заключать в себе единство, возвышен¬ность и занимательность. Поэт должен выбирать какое-нибудь одно действие или одно предприятие. Единство во всяком произведении способствует к сделанию глубокого на душе впечатления.
В повествовании о делах героических подвиги, без связи рассказан¬ные, не тронут читателя; но повествование, связное и порядочное, в котором все части сцеплены и составляют целое, привлекает и удер¬живает внимание. Единство не должно заключено быть в действиях одного героя и в одном периоде времени, но в целости, в связи частей между собою, связи, которая из многих разных предметов
