с жизнию. Их сердце почувствует всю высокую законность подобного наследства, и упование, утешившее страдальца незадолго пред его смертию, конечно, не будет обмануто ни его бывшими друзьями, ни теми, кто, знав его участь, не могли остаться к ней равнодушными, ни теми, кто знали его по одним только поэтическим его произведениям.

Стихотворения Козлова в двух томах будут изданы по подписке, которая принимается в книжном магазине А. Смирдина. Цена подпис¬ная 15 рублей ассигнациями4. Новые, еще не изданные стихотворения, составят более трети последнего тома.

СТАТЬИ 1840-х ГОДОВ

О ПОЭТЕ И СОВРЕМЕННОМ ЕГО ЗНАЧЕНИИ

Письмо к Н. В. Гоголю

Прекрасное, трогательное письмо твое застало меня за твоею кни¬гою: я был занят прикреплением к бумаге некоторых мыслей, которые бродили в голове при чтении твоей статьи о том, что такое слово; твое письмо пришло кстати: оно дополняет печатную статью — а написан¬ное мною на твое рассуждение о важности слова будет в то же время и ответом на письмо твое.

Стихи Державина:

За слова меня пусть гложет, За дела сатирик чтит1, —

служащие, так сказать, темою твоей статьи, не имеют, по моему мнению, никакого ясного смысла: ошибки писателя не извиняются его челове¬ческими добродетелями; и самолюбие поэта, оскорбленное критикою, не утешится, когда он сам себе или его аристарх ему скажет: ты негод¬ный поэт, но человек почтенный.

Но то, что сказал Пушкин о стихах Державина2, весьма значи¬тельно — оно будет теперь главным предметом моей с тобою беседы. Прошу, однако, не пугаться, ибо я намерен, как говорится, начать с яиц Леды; хочу длинным обходом прийти с тобою к выражению Пушкина: слова поэта суть уже дела его.

Не имея возможности постигнуть существа духовного в нем самом и выразить материальным словом его неразделимости, его единства, мы дробим нашу душу на разные способности, делим ее, так сказать, на участки и к каждому из них приписываем особенную, отдельную ее способность. Говоря о теле, мы можем определенно означать и все его определенно в нем действующие члены; мы говорим голова, глаза, рука, нога и прочее; но говоря: ум, воля и тому подобное, мы разными име¬нами означаем одно и то же, то есть всю душу, в разных только образах ее действия; нет такой особенной части в душе, которая была бы только ум или воля, все это — вся душа, полная, всегда неразделимо действую¬щая. Мы только для ясности принуждены прибегнуть к раздроблению единства на части. Душа мыслит, избирает (то есть отвергает или при¬нимает), творит, верует; сии разные образы действия одной и той же души мы называем: ум, воля, творчество, вера.

Ум (говоря языком обыкновенным, то есть раздробляя наше духов¬ное единство на способности отдельные) есть самая низшая, но в то же время и самая многообъемлющая, основная, все действия других способностей проникающая и определяющая способность души нашей. Он действует в пределах материального мира, определяет форму, изме¬ряет движение, из вещественных форм извлекает понятия общие и из движения закон (то есть из того, что всегда бывает, то, что всегда должно быть), из неизменяющегося неизменное. Я назвал ум низшею способно¬стью души потому, что он совершенно подчинен закону необходимости: первый пункт (le point de depart), передовое положение (Vordersatz) могут некоторым образом быть избраны произвольно; произвольность может быть также и в более или менее упорном пребывании на избран¬ном пути, но самый этот путь (то есть весь ход ума, все сцепление выво¬дов с их необходимым результатом) от ума независим — путь ума есть путь по железной дороге: здесь свободен только выбор места в вагоне, то есть выбор первого пункта отбытия; все остальное повинуется железной силе релей, раз скованных и к земле навсегда прикреплен¬ных. Мы быстро и, по-видимому, произвольно движемся вперед; но эта произвольность мнимая: мы не властны ни переменить движения, ни управлять им; самая сила влекущего нас паровоза есть только сила, а не власть, и беда, если она хоть на миг покинет направление, в начале пути ею полученное. Во-вторых, наш ум есть способность низшая и потому, что он ничего из самого себя не извлекает, что все его создания, сколь ни кажутся они самобытными, извлечены из внешнего, вещественного мира, суть, так сказать, умственное потомство материальности в первом, десятом, двадцатом колене. Воля стоит степенью выше ума: она свободна; но объем ее действий гораздо ограниченнее: она только избирает или отвергает, руководствуясь законом нравственным (которого постиже¬ние и определение есть дело ума), но руководствуясь самобытно, то есть имея власть решить согласно или несогласно с сим законом. Она выра¬жается в наших действиях, и ею только получаем мы характер существ нравственных. Третья способность души, творчество, потому должна быть поставлена степенью выше ума и воли, что ее действия не следуют никакому чуждому побуждению, а непосредственно из души исте¬кают — в ней наиболее выражается божественность происхождения .души человеческой, которого признак есть сие стремление творить из себя, себя выражать в своем создании, без всякого постороннего повода, по одному только вдохновению, которое не есть ни ум, ни воля, но и то и другое, соединенное с чем-то самобытным, так сказать, свыше, без ведома нашего, на нас налетающим, другому высшему порядку принад¬лежащим. Наконец, вера, то есть способность принимать божественное откровение. Она есть самобытнейшая способность души человеческой: здесь наш ум смиряется, воля властвует без произвола, творчество при¬обретает характер созерцания — словом, все сливается в одно, в веру, в свободное предание души непосредственно открывающемуся ей Богу.

Теперь мы дошли до крайней точки нашего обхода и можем, воз-вратясь назад, сказать что-нибудь путное о выражении Пушкина: слова поэта суть уже его дела. Для этого надобно, однако, еще предварительно объяснить: что такое дела поэта, что такое поэт или художник, что есть художество и где его источник?

Я позволяю себе здесь повторить то, что было мною сказано в дру¬гом месте: «Руссо говорит: «II п’у а de beau que се qui n’est pas — пре¬красно только то, чего нет»3. Это не значит: только то, что не существует; прекрасное существует, но его нет, ибо оно, так сказать, нам является единственно для того, чтобы исчезнуть, чтобы нам сказаться, оживить, обновить душу, но его ни удержать, ни разглядеть, ни постигнуть мы не можем; оно не имеет ни имени, ни образа; оно посещает нас в луч¬шие минуты жизни — величественное зрелище природы, еще более величественное зрелище души человеческой, очарование счастия, вдохновение несчастия и проч. производят в нас сии живые ощущения прекрасного, и весьма понятно, почему почти всегда соединяется с ним грусть, но грусть, не приводящая в уныние, а животворная, сладкая, какое-то смутное стремление; это происходит от его скоротечности, от его невыразимости, от его необъятности. Прекрасно только то, чего нет, — в эти минуты тревожно-живого чувства стремишься не к тому, чем оно произведено и что перед тобою, но к чему-то лучшему, тайному, далекому, что с ним соединяется и чего в нем нет, но что где-то и для одной души твоей существует. И это стремление есть одно из невырази¬мых доказательств бессмертия: иначе отчего бы в минуту наслаждения не иметь полноты и ясности наслаждения? Нет! эта грусть убедительно говорит нам, что прекрасное здесь не дома, что оно только мимопро-летающий благовеститель лучшего; оно есть восхитительная тоска по отчизне, темная память об утраченном, искомом и со временем дости¬жимом Эдеме; оно действует на нашу душу не одним присутственным

3/4

настоящим, но и неясным, в одно мгновение слиянным воспоминанием всего прекрасного в прошедшем и тайным ожиданием лучшего в буду¬щем.

А когда нас покидает, В дар любви у нас в виду В нашем небе зажигает Он прощальную звезду.4

Эта прощальная, навсегда остающаяся в нашем небе звезда есть знак, что прекрасное было в нашей жизни, и вместе знак, что оно не к нашей жизни принадлежит! Звезда на темном небе — она не сойдет на землю, но утешительно сияет нам издали и некоторым образом сближает нас с тем небом, с которого неподвижно нам светит! Жизнь наша есть, так сказать, ночь под звездным небом — наша душа в минуты вдохновен¬ные открывает новые звезды; эти звезды не дают и не должны давать нам полного света, но, украшая наше небо, знакомя с ним, служат в то же время и путеводителями по земле!»

Это прекрасное, которого нет в окружающем нас вещественном мире, но которое в нем находит душа наша, пробуждает ее творческую силу. Душа беседует с созданием, и создание ей откликается. Но что же этот отзыв создания? Не голос ли самого Создателя? Все мелкие, разроз¬ненные части видимого мира сливаются в одно гармоническое целое, в один, сам по себе несущественный, но ясно душою нашей видимый образ. Что же этот несущественный образ? Красота. Что же красота? Ощущение и слышание душою Бога в создании. И в ней, истекшей от Бога, живет стремление творить по образу и подобию Творца своего, то есть влагать самое себя в свое создание. Но Создатель всего извлек это все из самого себя: небытие стало бытием. Человек не может тво¬рить из ничего; он только может своими, заимствованными из создания средствами повторять то, что Бог создал своею всемогущею волею. Сей произвольный акт творения есть возвышенная жизнь души; целью его может быть не иное что, как осуществление того прекрасного, кото¬рого тайну душа открывает в творении Бога и которое стремится явно выразить в творении собственном. Сие ощущение и выражение пре¬красного, сие пересоздание своими средствами создания Божия есть художество. Что же такое художник? Творец; и цель его не иное что, как самое это творение, свободное, вдохновенное, ни с каким посторонним видом не соединенное. В чем состоит акт творения? В осуществлении идеи Творца. Верховный художник в самом себе почерпнул и идею и материал создания; земной художник, творя, так же осуществляет свою идею, но материалы и для самой идеи и для ее осуществления он заимствует уже из существующего, ему подлежащего творения Божия; творит же он потому, что по натуре души своей ощущает в себе к тому неодолимое, врожденное стремление. Какие его способы и материалы? Способы: художество в разных видах, поэзия, живопись, музыка, ваяние; его материалы: слово, краска, согласие звуков, твердая масса. Самое высшее из произведений художества есть то, когда худож¬ник выражает не только собственную идею, но в своей идее и самого верховного Творца; самое низшее то, когда он с рабскою точностью повторяет видимое творение; между сими двумя крайностями оттенки бесчисленны, начиная от сходного во всех подробностях изображения насекомого до вдохновенного изображения Троицы. Красота художе¬ственного произведения состоит в истине выражения,