представленных в «Конспекте…» классицистом знаменателен. Жуковского не устраивает догматизм мышления подоб¬ных ему «теористов». Не случайно образ «особенной своей дороги» в искусстве обретает программный характер, варьируясь на протяжении всего «Конспекта…».
Ратуя за свободу поэтического гения, Жуковский не выступает ниги¬листом в искусстве. Он утверждает свое понимание поэзии и ее назна¬чения, считая, что «оселок всякого произведения есть его действие на душу; когда оно возвышает душу и располагает ее ко всему прекрасному, оно превосходно». Цель же поэзии автор видит в том, чтобы «трогать, восхищать, очаровывать душу, наполнять ее благородными, возвышен¬ными чувствами». Критерий нравственно-прекрасного в искусстве у Жуковского неразрывно связан с категорией страсти, эмоционального воздействия произведения. Характерно, что утверждение нравствен¬ной цели искусства у него везде определяется «поэтическим ее выраже¬нием». «Поэма не есть трактат философский», «история в стихах будет несносна и утомительна» — за всеми этими положениями скрывается мысль поэта об искусстве как «театре страстей». Причем этим опре¬делением он объединяет все роды и жанры поэзии. Категория стра¬сти наполняется у Жуковского многообразием оттенков, но последова¬тельно рассматривается в связи с эмоциональным воздействием на душу читателя и зрителя. Страсть проявляется в действии и раскрывается в характере — таково главное убеждение автора «Конспекта…».
Этим положением обусловлено его самое пристальное и глубо¬кое внимание к проблеме характера. Можно с полной уверенностью сказать, что 1804—1810 гг. у Жуковского проходят под знаком почти исступленного проникновения в загадку человеческого характера. Им в эти годы тщательно проштудированы «Характеры» Лабрюйера и Вовенарга, сочинения Дюкло и Вейса, Франклина, «Мимика» Энгеля и психологические этюды X. Гарве, осмыслена огромная философская литература по проблемам психологии чувств (Бонне, Юм, Руссо). Нако¬нец, его собственные дневники 1804—1806 гг. превращаются в лабора¬торию самопознания. Идея нравственного самоусовершенствования и самопознания становится краеугольным камнем его эстетики.
Эстетическая чуткость Жуковского, то качество, которое так ценили в нем друзья, проявляется уже в «Конспекте…». Для того чтобы в поэзии «выкапывать сокровеннейшие пружины сердца и двигать их»13, поэт должен был и в эстетике обосновать свои принципы психологического анализа. В этом смысле «Конспект…» — интереснейшее явление в раз¬витии молодой романтической эстетики. На фундаменте классицисти¬ческих теорий Жуковский осторожно, но последовательно утверждает новые принципы отношения к действительности. Показательно, что в последних частях «Конспекта…», особенно в восприятии «Письма к д’Аламберу» Ж.-Ж. Руссо, Жуковский выходит за пределы классицисти¬ческих теорий, пытается более решительно через диалог с Руссо рас¬крыть природу эстетического воздействия искусства, его роль в жизни общества, механизм рождения страстей и их выражения в характере.
Интерес Жуковского к наследию Руссо знаменателен. Его почвой стала атмосфера Дружеского литературного общества, для которого было «характерно увлечение Руссо, не в том поверхностном истолкова¬нии, проявившемся в интересе к культу чувствительности, а при ясном понимании освободительного значения его идей»14. Но Жуковский и здесь шел своим путем.
Не принимая социального радикализма автора «Общественного дого¬вора», Жуковский глубоко разделяет нравственно-этический аспект рус¬соизма. Важнейший стимул общественной деятельности человека Руссо видел в свободе «естественного», нравственного чувства. «Общественный договор» рассматривает в основе «гражданской свободы» неистреби¬мую в человеке «естественную свободу». Стремясь соотнести внутрен¬нюю свободу и необходимость в деятельности человека, Руссо отводит этой проблеме центральное место в первой части трактата «О проис¬хождении неравенства». Именно эта часть произведения «женевского гражданина» особенно внимательно прочитана Жуковским. Его заинте¬ресовывает начало первой главы, где речь идет о некоторых сущност¬ных чертах человека, выделяющих его из мира животных. Животное у Руссо — хитроумная машина, полностью управляемая природой; человек же наделен актом свободной воли. «Животное не может укло-ниться от предписанного ему порядка, — пишет Руссо, — даже если бы то было ему выгодно, человек же часто уклоняется от этого порядка себе
Из письма П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу от 1 мая 1819 года// ОА. Т. 1. С. 227. 14 Лотман Ю. М. Андрей Сергеевич Кайсаров и литературно-общественная борь¬ба его времени. Тарту, 1958. С. 70.
15 Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. Т. 1. С. 54.
16 Collection complete des oeuvres de J. J. Rousseau. Т. 1. Geneve, 1782. P. 58. См.: Описание. № 2745.
17 Об этом подробнее см.: Канунова Ф. 3., Лебедева О. Б. «Письмо Руссо к д’Алам-беру» в восприятии В. А. Жуковского // РЛ. 1982. № 1. С. 158—168.
во вред»15. Свобода выбора, предоставленная человеку, делает поступки его неожиданно сложными, часто иррациональными.
В осознании свободы выбора, по мнению Руссо, проявляется более всего духовная природа человека. Это полностью принимает Жуков¬ский, «…ибо, — пишет он на полях трактата Руссо, — в способности выбирать можно видеть лишь акты духовные»16. Ставя вопрос о соот¬ношении материального и духовного, детерминированности и свободы в человеке, Жуковский вслед за Руссо полемизирует с механистическим материализмом XVIII века, поставившим человека в зависимость от природы, уподобившим его машине, полностью управляемой извне. Идея фатальной детерминированности личности для Жуковского неприемлема, главным образом потому, что она ведет к нравственному релятивизму. Первооткрыватель русского романтизма, как показывают его письма, дневники, записи на книгах и прежде всего его поэзия, отвергает нравственный фатализм, считая вслед за Руссо первооче¬редной обязанностью любого человека активную направленность его жизнедеятельности.
Руссоизм Жуковского стал во многом основой его концепции лично¬сти. Жуковский-романтик органически усвоил мысль Руссо и европей¬ского сентиментализма о природном равенстве человека, о его исконной доброте и стремлении к счастью. «Источник нашего влечения, ко всему порядочному и отвращение к злу находятся в нас самих. (…) Любовь к прекрасному столь же естественное чувство для сердца человеческого, как любовь к себе», — замечает он в «Конспекте…» по поводу «Письма к д’Аламберу». Отталкиваясь от крайностей нравственного ригоризма Руссо, отрицавшего в полемическом задоре значение театра вообще, Жуковский в своем понимании пользы спектакля, театрального искус¬ства идет от руссоистской идеи внесословной ценности человека, высту¬пает против индивидуализма и абстрактного морализирования17.
Ориентация Жуковского на обыкновенного человека и пафос обще¬человеческого в искусстве заметны не только в его отношении к наи¬более демократическим жанрам — комедии, басне, где он ценит «рас¬положение к добру», «заинтересованное внимание ко всем созданиям природы без изъятия» («О басне и баснях Крылова»). И в своем «излю¬бленном роде» — балладах он намечает столь важную для всей после¬
Веселовский. С. 501.
дующей русской литературы тему антииндивидуализма, преступления и наказания.
Весь этот комплекс этических проблем становится нервом эстетики Жуковского и характеризует как его понимание поэзии вообще, так и собственную психологическую лирику. В конкретном, неповторимо-индивидуальном настроении поэта выражаются чаще всего те чувства понимания, сострадания, дружеского расположения, которые универ¬сальны, имеют общечеловеческий характер. Умение понять другого, проникнуться его настроением характерно для поэзии Жуковского в высшей мере. Это был, по существу, первый бурный прорыв к общечело¬веческому, который определил бессмертие его переводов и подражаний. Отсюда та способность подсказывать чужому воображению, естественная потребность заражения, о которой писал еще А. Н. Веселовский18.
Процесс формирования новой лирики, романтической поэзии был у Жуковского глубоко сознательным. Споры в Дружеском литератур¬ном обществе, самообразование, занятия теорией поэзии, подготовка к изданию «Собрания русских стихотворений…», наконец, «Конспект по истории литературы и критики», вобравший размышления поэта о важнейших проблемах искусства и отразивший его эстетические прин¬ципы, — всё это поистине арсенал и почва его поэзии. Вместе с тем это яркая страница в истории русской эстетики, важнейший этап на пути формирования романтизма Жуковского. В этом смысле статьи «Вест¬ника Европы» (1808—1814) опирались на солидный эстетический фун¬дамент и стали как бы публичным обнародованием принципов новой эстетики.
* * *
Исследователи единодушны в своем мнении о том, что период «Вестника Европы» — время утверждения романтической эстетики Жуковского. Жуковский — редактор журнала (1808—1809), а затем его активный сотрудник (1810—1814) — подчинил все материалы одной цели: раскрытию нового отношения морали, философии, эстетики, критики, прозы, поэзии к человеку и действительности. Программа самоусовершенствования, последовательно разработанная в перевод¬ных статьях из Гарве, Меркеля, Мендельсона, Лихтенберга, в очер¬ках из жизни Руссо, Франклина, Лафатера, Канта, Юма, в переписке Миллера с Бонстеттеном, переводная и оригинальная проза, воспро¬изводящая необычные ситуации и сложные характеры, мир баллад и песен с их атмосферой таинственности, драматизма, тонкого психо-логизма, национально-патриотическая проблематика стихотворений периода Отечественной войны 1812 г., критические статьи, театраль¬ные рецензии — все это своеобразное массированное наступление на читателя и господствующие вкусы. По существу, в этой системе этико-философских, исторических и художественных идей оформлялась его романтическая эстетика и критика.
Пятнадцать критических выступлений Жуковского в этот период свидетельствуют о его целенаправленной эстетической работе. К этому необходимо добавить цикл посланий Жуковского 1812—1815 гг. к собратьям по перу: К. Н. Батюшкову, В. Л. Пушкину, П. А. Вяземскому, А. Ф. Воейкову, где он продолжает свои размышления об искусстве, дает образцы виртуозной стихотворной критики. А если еще вспомнить эсте¬тическую проблематику писем Жуковского к А. И. Тургеневу и прямое обращение к теме поэта и поэзии в таких стихотворениях 1810—1814 гг., как «Певец», «К Филону», «Певец во стане русских воинов», «Пиршество Александра, или Сила гармонии», «Мечты», «К моей богине», «Ивиковы журавли», то, перефразируя самого поэта, можно сказать, что для него в то время эстетика, критика и поэзия — одно.
Важнейшим вопросом, поставленным Жуковским уже в первых ста¬тьях на страницах «Вестника Европы», был вопрос о роли критики в рус¬ской литературе. В своей редакторской программе — «Письме из уезда к издателю», открывшем первый номер журнала за 1808 г., Жуковский говорит о месте критики в современном литературном процессе. Дело не в том, что он отрицает критику, как это кажется на первый взгляд. Отрицанию критики Стародумом, который является автором письма, противостоит взгляд издателя. Утверждая, что «критика самая тон¬кая ничто без образцов», и не видя в России «деятельного, повсемест¬ного усилия умов, желающих производить или приобретать» «верного направления», издатель корректирует нигилистическую позицию Ста¬родума. Жуковский не отрицает критику, он констатирует факт ее отсут¬ствия в связи с отсутствием подлинных образцов литературы. Он, по существу, заявляет, что у нас нет критики, потому что нет литературы.
В этом положении начинающего редактора выражена очень важная мысль о необходимости формирования новой критики наряду с пропа¬гандой новой литературы. Публикуя на страницах «Вестника Европы» в 1808—1809 гг. свои первые баллады и песни, оригинальную и пере¬водную прозу, статьи о нравственной пользе поэзии и писателе в обще¬стве, о баснях Крылова, Жуковский «приготовлял публику ко всему хорошему».
Не случайно через год своей редакторской деятельности Жуков¬ский возвращается к вопросу о критике. Сначала в объявлении о «Вест¬нике Европы» на 1809 г. он заявляет о важности и необходимости кри¬тики и о постоянном критическом отделе в журнале, а затем в оригиналь¬ной статье «О критике» и переводной статье из Энгеля «Два разговора о критике» подробно излагает свою программу истинной критики.
Статья «О критике» — своеобразное продолжение «Письма к издателю», так как суждения о бесполезности критики и там и здесь принадлежат
