морализаторство теряют свою силу, оживотворяются под натиском живого чувства. Смеше¬ние чувств вносит сумятицу в тщательно подготовленную программу бу¬дущей жизни.
Исповедальное начало в дерптских дневниках тщательно запрятано, но поэт все время обращается к воспоминаниям, восстанавливает в памяти свои прежние мысли и чувства, ибо «для сердца прошедшее вечно». Мотив вос¬поминания вносит в структуру дневников элегические признания. Обра¬щения «мой друг», «милой друг», «моя Маша» придают им задушевность. Письма-дневники Жуковского, как и лирика этого же периода, превраща¬ют воспоминания в источник вдохновения. Дерптские дневники, впитав¬шие идеи и образы таких программных произведений Жуковского, как «Теон и Эсхин», «Эолова арфа», явились прологом к поэтической филосо¬фии романтических манифестов 1818—1824 гг.
Многие нащупанные здесь понятия, формулы, размышления и чувства не были абстракциями и плодом книжной премудрости. Жизненная драма, за¬печатленная на страницах дневника, стала не только источником «иссуше¬ния» и «одеревянения» души, но и импульсом для перехода от книжного те¬оретического романтизма к романтизму как вероисповеданию. В этом смысле, по точному выражению Белинского, поэзия Жуковского «вышла из жизни», он «купил» ее «ценою тяжких утрат и горьких страданий», нашел «на дне сво¬его растерзанного сердца, во глубине своей груди, истомленной тайными муками…»30.
Примыкающие к дерптским дневникам записи 1816—1819 гг. немного¬численны и немногословны. Измученная душа поэта выходит из тупика от¬чаяния и душевного кризиса. Идет поиск нового поведения, нового миро¬созерцания в другой общественной среде.
III
Следующий этап в развитии дневниковой прозы Жуковского связан с его первым заграничным путешествием октября 1820— февраля 1822 г. При¬знанный глава русского романтизма, автор многочисленных манифестов ро¬мантической поэзии, он открывает для себя Германию, Швейцарию, Италию, погружается в мир и атмосферу европейского романтизма. Поэт посещает места, связанные с именами Гёте и Шиллера, Байрона и Наполеона, Вольте¬ра и мадам де Сталь, открывает для себя таинственный мир Саксонской Швейцарии, переживает потрясение от встречи с «Сикстинской мадонной» Рафаэля, беседуете Шатобрианом,Людвигом Тиком, К. Д. Фридрихом, встре¬чается с Гёте и Жан Полем. Переводчик немецкой поэзии, он осваивает реа¬лии германского мира. Учитель русского языка великой княгини Александ¬ры Федоровны (немецкой принцессы Шарлотты), он приезжает в Германию в составе ее свиты, и придворная жизнь рождает новые впечатления и встре¬чи. Бурная смена впечатлений сопровождается внутренней сосредоточенно¬стью: в течение этого небольшого периода Жуковский создает классические переводы «Орлеанской девы» Шиллера и «Шильонского узника» Байрона, которые современники высоко оценили, назвав «первой романтической тра¬гедией в стихах на русском языке»31 и «un tour de force»32.
Весь этот комплекс впечатлений нашел отражение в дневниковой прозе. Жуковский ведет дневник с не свойственной ему ранее методичностью, день за днем. Но если в самом дневнике в основном зафиксированы факты и со¬бытия, то в дневниковых по сути письмах к великой княгине Александре Федоровне он «распространяет» свои заметки, придает им характер путевых писем, путевого дневника. Синкретизм эпистолярного и дневникового на¬чал, свойственный вообще русской прозе, у Жуковского наглядно материа¬лизуется в рукописях: дневниковые записи как бы прослаиваются чернови¬ками писем; фрагменты из дневников легко переходят в письма, и наоборот33. Письма к Александре Федоровне — это по существу выдержки из дневника, художественно обработанные (характерно, что именно пробелы в дневнике компенсируются подробным описанием событий в письмах).
Рассматривая эти письма как «отчет в моей жизни», как «описание путе¬шествия», как «рассказ о том, что я видел», Жуковский стремится к воссоз¬данию хроники путешествия. Точная датировка событий, подзаголовки типа: «Путешествие от Берлина до Дрездена», «Дрезден. Плаун. Гарант», «Путешествие по Саксонской Швейцарии», «Дорога от Bastey в Шандау», «Рафаэлева Мадонна» и т. д. — все это превращает письма-дневники в очер¬ки, статьи, эссе. Показательно, что вскоре извлечения из этих писем под заглавием «Отрывок из письма о Швейцарии», «Отрывок из письма о Сак¬сонии», «Рафаэлева Мадонна», «Путешествие по Саксонской Швейцарии» были напечатаны в таких популярных изданиях того времени, как «Поляр¬ная звезда» и «Московский телеграф».
Дневники Жуковского периода первого заграничного путешествия прин¬ципиально отличаются от ранних дневников 1804—1806 гг., от дерптских писем-дневников. Во-первых, в них очевидна установка на факт, событие. Автор дневника не боится перечисления знакомств, описаний достоприме¬чательностей. Экстравертность — важнейший принцип любознательного и впечатлительного путешественника, ибо внешний, окружающий мир во всех его проявлениях вторгается в дневниковую прозу.
Во-вторых, мир романтической природы едва ли не главный объект изображения Жуковского. Это, говоря словами Белинского, «романтическая природа, дышащая таинственною жизнию души и сердца, исполненная высшего смысла и значения»34. Жуковский бережно и последовательно вос¬создает в прозе поэзию романтического пейзажа, «величественное зрелище
31 Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 499. («Лит. па-мятники»).
32 Вершина мастерства (фр.). — Пушкин. Т. 13. С. 48.
33 См.: РНБ. Ф. 286. On. 1. № 4. Здесь находятся «семь тетрадок, относящихся до заграничного путешествия 1820—1822 гг.», зримо воссоздающие этот процесс.
34 Белинский. Т. 7. С. 219.
природы». Если элегия «Славянка» была прогулкой по «садам Романтиз¬ма»35, то письма-дневники, посвященные описанию Саксонской Швейцарии, стали путешествием по горам и озерам Романтизма. Изменение цвета неба, вод и гор, воссоздание переходных состояний — главное во всех этих за¬писях. Вот лишь одна из них: «Прелестное изменение цвета воды с изме¬нением неба: светло-бирюзовые волны, темно-голубые пятна, на вершинах искры и звезды; — вдали фиолетовые полосы; на самом отдалении как будто тонкий, неподвижный светло-зеленый пух; освещенные берега зелены, что в тени, то голубое; горы не ясны, а как будто туманны; утесы, и снег, и леса, и светлые пажити; —то темно-бирюзовые с светло-бирюзовым отливом; ча¬сто цвет облаков».
Романтический путешественник весь во власти таинств и неожиданнос¬тей природы. «Внезапная противоположность глубины (…) с веселою равниною», «всё мрачно и сурово», «величественное зрелище», «чувство не¬чаянности, великолепие, неизмеримость дали», «что-то величественное, ра¬зительное, напоминающее о Провидении», «разительное, неописанное зре¬лище», «хаос пены, грома и волн» — эти неоднократно повторяющиеся пейзажные впечатления воссоздают особый мир вечного движения приро¬ды, ее бесконечных изменений, игры света и тени. Постоянно рядом с на¬турфилософскими зарисовками, а точнее внутри их, возникают психо¬логические комментарии, эстетические оценки различных состояний, конкретизируется столь значимая для романтического путешественника формула: «душа распространялась».
Само слово дута буквально витает над всеми описаниями природы. «При¬рода, окружавшая меня, была прелестна, но главная прелесть окружающего есть наша дута, есть то чувство, которое она приносит к святилищу приро¬ды», «главный живописец — дута» — так закрепляется эта связь окружаю¬щей природы и внутреннего мира человека.
В-третьих, дневниковые записи 1820—1822 гг. густо населены. Диапа¬зон общения Жуковского в Германии поистине необъятен. Королевское се¬мейство, придворные, ученые-медики и педагоги, писатели, музыканты, скульпторы, художники, актеры, так или иначе упомянутые на страницах писем-дневников, — тоже своеобразный космос вариативных проявлений романтизма, романтического портрета. Жуковский вполне сознательно стре¬мится к универсальности, энциклопедичное™ личных знакомств, чтобы из мозаики частных впечатлений собрать целостное представление о роман¬тическом типе личности: «Встреча с человеком по сердцу есть то же, что вдруг открывшийся глазам прекрасный вид с горы на поля, долины и реки. И то и другое удивительно действует на душу: становишься чувствительнее, выше, пробуждается мысль о Боге, о счастии, о друзьях, пробуждается возвы¬шенная доверенность к самому себе». Лейтмотив «душа распространяется»
35 Об этом см.: Лихачев Д. С. Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей. Л., 1982. С. 189—300 (гл. «Сады Романтизма»).
организует представления русского поэта не только о природе и искусст¬ве, но и о людях.
Происходит оригинальное внедрение идей и образов романтической поэзии Жуковского в картины окружающей жизни, их своеобразное роман¬тическое оживотворение. Природа, взаимоотношения людей, эстетические впечатления от созерцания картин, посещения театра, встреч с предста¬вителями искусства даны сквозь призму романтической философии. Оби¬лие реалий одновременно объективирует само восприятие мира.
Если предшествующие дневники — поистине «путешествие в себя», «80 ООО лье вокруг себя», то дневники-письма 1820—1822 гг. — реальное пу¬тешествие, хроника русского за рубежом, но путешествие романтическое. В отличие от авторов «Сентиментальных путешествий» (прежде всего Стер¬на), Жуковский не «чувствительный путешественник». Если чувствительный путешественник — это в большей степени литературная маска, то роман¬тический странник Жуковского — это сам поэт, активно включенный в окру¬жающий его мир и пронизывающий его своими настроениями.
Жуковский, проявляя завидное любопытство путешественника, не про¬пуская буквально ни одной достопримечательности, создавая собственные путеводители, тем не менее постоянно живет в «царстве духа». Его общение с художником-романтиком К. Д. Фридрихом, писателем Л. Тиком, посеще¬ние Шильонского замка и Дрезденской галереи, созерцание Рафаэлевой Ма¬донны принадлежат к «счастливым часам жизни». В этом смысле дневниковая проза периода первого заграничного путешествия — эпилог и эстетический комментарий к романтической поэзии Жуковского 1815—1818 гг. Не случай-но стихи из его программных произведений или же их прозаические вариан¬ты (ср., например, стихотворение «Невыразимое» и рассуждение о невыра¬зимости в описании природы, содержащееся в «Путешествии по Саксонской Швейцарии»)36 органично включаются в структуру дневниковых записей.
К сожалению, не сохранились дневники Жуковского за 1822—1825 гг. Трудно предположить, что их не было, так как петербургская жизнь поэта в этот период была насыщена общением, творчеством, встречами с будущи¬ми декабристами. «Русские дневники» существенно дополнили бы общую картину эволюции дневниковой прозы Жуковского 1820-х гг., но и пись¬ма-дневники первого заграничного путешествия зримо обозначают атмо¬сферу пристального всматривания в мир.
Дневники-письма Жуковского начала 1820-х гг. в большей степени, чем предшествующие, — окна в окружающий мир, что, конечно, было про¬диктовано характером путешествия. Своими статьями — извлечениями из дневниковых записей — Жуковский мог бы создать своеобразные «Письма русского путешественника», но не создал. Его статьи-эссе «Рафаэлева Мадонна», «Путешествие по Саксонской Швейцарии» — это прежде всего
36 Об этом см.: Фридлендер Г. М. Спорные и очередные вопросы изучения Жу¬ковского // Ж. и русская культура. С. 19—21.
Письма А. И. Тургенева к Н. И. Тургеневу. Лейпциг, 1872. С. 32.
исповедание веры, точнее, исповедание романтизма как миросозерцания. Это дневниковый по форме, романтический по сути лироэпос поэта. Пу¬бликацией отрывков из дневника Жуковский приобщал к этому миру чи¬тателя, русское общество. Его пейзажи и портреты «Германии туманной», размышления о Рафаэлевой Мадонне и впечатления о встречах с немец¬кими романтиками не прошли бесследно для русской культуры.
IV
Дневники 1826—1839 гг. — пожалуй, наиболее разнообразный с точки зрения материала, формы, самый протяженный во времени массив днев¬никовой прозы Жуковского. Панорама русской и европейской жизни, вклю¬чающая события после восстания на Сенатской площади до трагической гибели Пушкина, от вояжа в Париж до путешествия с наследником по Рос¬сии и Западной Европе, предстает в дневниках Жуковского как летопись становления общественного человека. Круг его чтения этих лет (прежде всего сочинений представителей французской романтической историогра¬фии), создание «Записки о Н. И. Тургеневе» и тесное общение с братьями Тургеневыми, постоянные разговоры о европейской революции — все это стало той философско-идеологической почвой, на которой сформировался новый тип дневников поэта. Пожалуй, в наибольшей степени он прибли¬жается к популярному в 1820—1830-е гг. типу общественного журнала.
Уже в парижском дневнике 1827 г., открывающем этот дневниковый мас¬сив, обозначаются
