минуту только чув¬ствовал, что можно быть счастливым в этой жизни. Другая мысль несказанно меня радовала. Я видел в будущем не одно неизъяснимое счастие принадле¬жать ей, делить с нею жизнь и всё; я видел там самого себя, совсем не таким, каков я теперь, лучшим, новым, живым, а не мертвым. То счастие, которое даст мне она, совсем должно меня преобразовать; с привязанностию к жиз¬ни должно во мне родиться сильное, деятельное желание воспользоваться жизнию в совершенстве — а как же иначе ею воспользоваться, как не усо¬вершенствовав себя во всём добром. Эта надежда некогда увидеть самого себя лучшим восхитительна. Мне представляется как будто сквозь какой туман: спокойствие, душевная тишина, доверенность к Провидению. Одна уже на¬дежда дает мне большую привязанность к религии, к святой и чистой рели¬гии. О! как она нужна для того, чтобы счастие было прочно и чисто! Как мысль о Боге сладостна и ободрительна, когда представить себя в Его при¬сутствии вместе с нею. Я точно похож теперь на человека, который видел один только сон прекрасной жизни и в то же время знал, что это сон, что им не наслаждается, и вдруг чувствует, что к нему подходит ангел, чтобы его раз¬будить и сказать: проснись, чтобы жить. И он готов жить с полным поняти¬ем о жизни, с полною готовностию ею воспользоваться, как человек слепой от рождения, знавший только по слуху о красотах мира и вдруг получающий зрение. Для меня всё еще в жизни будет новым, и я приготовлен лишением к полной радости. Теперь имею такую надежду, готов благодарить Промы¬сел и за прежние горести. Они достойная цена такого счастия. Без них мож¬но было бы его бояться и ему не доверять. Заплатив за него дорого, имеешь некоторое право надеяться, что оно будет постоянно. О! теперь вера стано¬вится милейшею моею мыслию — верить для меня теперь необходимо. Вера

4 Зак 263

есть то святое убежище, в которое переношу счастие в жизни. Когда буду с ней вместе, когда получим свободу вместе мыслить и чувствовать, тогда более всего будешь укоренять себя в этой утешительной вере. Пускай наш Творец, наш благотворитель, источник и хранитель нашего счастия, будет между нами третьим. С Ним и в Нем наше счастие будет невредимо. И жизнь, нарожден¬ная в таком союзе, должна быть раем или верным к нему приготовлением. И мое сердце полно предчувствием такой жизни. Я не обманулся. Ив(ан) Влад(имирович), которому я открыл свои обстоятельства, одобрил меня. При моем отъезде от него он меня благословил. Дни, проведенные у него, только что утвердили меня в том расположении, с каким я к нему поехал. С нетерпением жду той минуты, в которую счастие даст мне новую жизнь. Это возможное преобразование самого себя радует меня наравне с тою на¬деждою, которая представляет мою Машу моим ангелом-спутником, участ-ником чистой, невинной жизни. Никто кроме матери не будет свидетелем такой жизни; но она будет тем сладостнее — ибо она будет нашею собствен-ностию. О! как для меня теперь понятно лучшее имя Бога: Отец! Оно будет в моей семье, будет ее защитником, будет учредителем нашей жизни. И как теперь Маша для меня бесценна: только с нею такая жизнь для меня возмож¬на. Не могу порядочно объяснить себе теперешнего моего понятия о буду¬щем: какое-то темное предчувствие чего-то необыкновенно счастливого. Вижу перед собою самую тихую и вместе самую деятельную жизнь. Тихую, потому что она ограничится самым тесным кругом, где будет нашим свидетелем и судиею одна мать; деятельную, потому что вся обратится на себя — столько чувств, которые во мне погибали даром, вдруг получат свободу: вдруг иметь все святейшие связи, о которых я имел одно только понятие без ответа, и понятие грустное, потому что оно давало только мне чувствовать их недоста¬ток (чувство ужасное — особливо когда оно соединено с чувством одиноче¬ства, нестерпимым в виду той семьи, где желал бы иметь всё и где всего ли¬шен незаслуженным подозрением) — и сверх всего этого вера живая, идущая из сердца вера, не на одних словах и наружных обрядах основанная, но вера, радость души, ее счастие, ее необходимая подпора, истинная жизнь, чувство, до сих пор мало мне знакомое, убитое одиночеством и унылостию, заглушён¬ное непривязанностию к жизни. Так, ангел Маша, вера, источник всякого добра, осветитель всякого счастия! Что сравнится с таким приобретением? И как не обожать того, кому будешь им обязан — а это ты! Верить вместе с то¬бою благому Провидению и ему вручить в тебе свою жизнь и все свои на¬дежды! До сих пор я часто замечал в себе какое-то отдаление от религии — я ее никогда не отвергал, но она казалась мне причиною всех утрат моей жизни, и я не отделял ее от того предрассудка, который лишал меня всего! Но суеверие не религия! И теперь в каком новом свете ее вижу! Как почи¬таю ее необходимою для истинного счастия! И это будет дар моей Маши! Вместе с нею искать в религии прямого блага, вместе с нею готовиться здеш¬нею жизнию для будущей; иметь одну эту цель и ни о чем постороннем не заботиться — я чувствую, что сердце необыкновенно распространяется и как будто хочет принять в себя то, чего никогда в нем не было. Могу ли не почи¬тать ее средством, избранным от Промысла, дабы дать мне способ удостоиться гражданства в Божьем граде. Я говорю без всякой мечтательности! Нет! Это не может быть мечтою! Это для нас двоих! В эту тайну никто, кроме взора нашей матери, не проникает! Такое наслаждение жизнию, не видимое ни¬кем, будет нашим без раздела. Наша жизнь должна быть тихая и скрытая от свидетелей. О! такое счастие не есть призрак! оно внутри сердца! в нем только может быть ощущаемо и не должно выходить из него наружу. Жить в самих себе, ограничить себя скромною умеренностию, иметь простые и постоянные занятия и устремить свою деятельность на исполнение своих обязанностей — вот прямая жизнь! Что перед нею искание суетных и переменчивых благ! Верю и верю с чувством, что Бог меня хранит и что Он готов причислить меня к семье своих избранных, которые узнают Его по своему счастию.

25—26 февраля. Муратове. Говеть не значит есть грибы, в известные часы класть земные поклоны и тому подобное, это один обряд, почтенный потому только, что он установлен давно, но пустой совершенно, если им только и ограничится говенье. Оно имеет для меня совсем другое значение. В эти дни более нежели в другие должно быть в самом себе, обдумать про¬шедшую жизнь, рассматривать настоящее и мыслить о будущем и всё это в присутствии Бога. Вот что есть пост. И так только, а не иначе, можно себя приготовить к священному таинству исповеди и причастия.

Смотря на прошедшее вообгце (частные, мелкие недостатки и проступки в сторону), я не имею причины упрекать себя ни в чем таком, что бы остав¬ляло на всю жизнь раскаяние; но и только. Всю прошедшую жизнь мою можно назвать потерянною — для меня потерянною; я мог бы быть совсем не то, что я теперь. Начинать быть новым теперь поздно; можно бы быть лучшим — вероятно, что и то не удастся. Но при всей бесплодности прошед¬шего мое будущее могло бы быть прекрасно. Если я ничем не воспользо¬вался в жизни, то по крайней мере ничто во мне не испорчено — я готов жить, и жить прекрасно. Вот мне тридцать лет3— а то, что называется ис¬тинною жизнию, мне еще незнакомо. Я не успел быть сыном моей матери — в то время, когда начал чувствовать счастие сыновнего достоинства, она меня оставила; я думал отдать права ее другой матери, но эта другая дала мне угол в своем доме, а отделена была от меня вечным подозрением; се¬мейственного счастия для меня не было; всякое чувство надобно было сте¬снять в глубине души; несмотря на некоторые признаки дружбы, я сомне¬вался часто, существует ли эта дружба, и всегда оставался в нерешимости, чрезмерно тягостной; сказать себе: дружбы нет! я не мог решительно, это¬му противилось мое сердце; сказать себе, что она есть, этому многое, слиш-ком многое противилось. На что было решиться? скрывать всё в самом себе, и терпеть, и даже показывать вид, что всем доволен, — принуждение слиш¬ком тяжелое при откровенности моего характера, который однако от навыка сделался и скрытным. Причина всему этому одна — приди всё в порядок, и всё переменится, искренность и доверенность сами собою возобновятся;

4*

59

унылость исчезнет — останется думать только о том, как бы жизнь была спокойна и сообразна с волею Промысла. Но эта одна причина… должен ли я ее стыдиться? Могу ли себя упрекать? О, нет! я теперь сужу себя беспри¬страстно! Совесть моя спокойна: я не желаю ни невозможного, ни непозво-ленного. В этом никто не переуверит меня — исполнится ли то, что одно может дать мне счастие, это к несчастию зависит не от меня, а от других; но для меня останется по крайней мере уверение, что я искал его не в низ¬ком, не в том, что противно Творцу и человеческому достоинству, а в луч¬шем и благороднейшем; я привязывал к нему всё лучшее в жизни — не будет его, не будет и прочего; не моя вина. Останется дожить как-нибудь положенный срок, который, вероятно, будет и не долог. Жаль жизни — такой, как я ее представляю, тихой, ясной, деятельной, посвященной ис¬тинному добру; но того, что обыкновенно называют жизнию, того совсем не жаль — и чем скорее, тем лучше. Тогда бы мог я упрекать себя за про¬шедшее, когда бы употреблял непозволенные средства исполнить свои на¬дежды — нет! я хотел и хочу счастия чистого. Я берег одну надежду. По-корностию и терпением думал купить себе исполнение. И это исполнение было бы не дорого куплено, хотя во все последние года не помню дня ис¬тинно счастливого; сколько же печального! а всё вместе — удел незавидный.

Мысль, что всё может перемениться, что настоящее заменится прекрас¬ным будущим, была моею подпорою, — но эта мысль не помешала мне при¬обрести совершенного равнодушия к жизни, которое сделалось наконец главным моим чувством: чувство убийственное для всякой деятельности. Как хотеть быть добрым в жизни, считая и самую жизнь ненужною? Самая вера не ослабевает ли при таком равнодушии. Другим нужно несчастие, чтобы привести в силу их душевные качества. Мне, напротив, нужно счас¬тие — то счастие, которое может быть моим, ибо