сердце! я стано¬влюсь как будто с тобою знакомее и дружнее. Где же разлука? Разве не от меня зависит всегда быть с тобою вместе? Слава имеет теперь для меня не¬обыкновенную и особенную прелесть — какой может быть не имела преж¬де. Ты будешь обо мне слышать! Честь моего имени, купленная ценою чистою, будет принадлежать тебе! Ты будешь радоваться ею, и обещаю воз¬высить свое имя. Эта надежда меня радует. Приобрести общее уважение для меня теперь дорого. О! как мне сладко думать, что сердце твое будет трогаться тем уважением, которое будут мне показывать. Или его не будет, или оно будет справедливое, достойное тебя, мой друг бесценный и един¬ственный. — Быть добрым на деле значит для меня любить мою Машу. Я ма¬ло, слишком мало добра сделал. Теперь много имею быть причины сделать¬ся добрее. Всякое доброе дело будет новою с тобою связию. О! если бы только это не осталось одним намерением! Боюсь своей лени, — а здесь нужна деятельность! Но ты со мною! Буду вырабатывать деньги! Часть себе, — а все, что не будет необходимым, — другим. Но и пожертвование даже будет весело. Какой прелестный у меня свидетель! Милой друг! проси Бога, чтобы он благословил меня на такую жизнь, и сама дай мне благословение любви, верности и товарищества. Всё доброе, что мы сделаем, будет для нас заслугою для счастия в глазах Провидения. Но мы будем только верить этой награде, — а действовать и без награды, только не желай, чтобы любовь моя к тебе уменьшилась. Нет! пускай она час от часу усиливается: в ней все мои сокровища.

Думаю, что буду жить в Мишенском, — то есть Мишенское будет главным местом моего пребывания — (впрочем, увидим). — Желал бы лучше в Дол-бине. Дуняша всех лучше умеет тебя любить23, всех лучше тебя понимает, и с нею всегда говорим об тебе одним языком, но у нее нет места. — Уединение для меня лекарство. Я всегда лучше с собою, когда один; душа утихает; мыс¬ли приходят в порядок, и лучшее всё подымается наверх. Для меня рассея¬ние не только не нужно, но и вредно. От чего мне рассеиваться? Неужели желать забыть? Забыть всё мне милое, всё лучшее! — Нет! моя к тебе любовь не может быть моим губителем! Теперь более нежели когда-нибудь знаю, сколько она нужна моему сердцу! Как бы то ни было, буду здесь, с ними, как можно уединеннее; порядок и занятие — этого в рассеянной жизни найти не можно. Рассеяние если не отвлечет меня сердцем от моей милой цели, то по крайней мере будет препятствием стремиться к ней на деле. Думаю, од¬нако, что изредка буду заглядывать и в Москву. Сарепта же была безумная мысль24, произведенная первым волнением. Нет, милая, совершенно уеди¬ниться невозможно — но лучшие минуты мои будут для меня со мною. Часть времени буду проводить в Черни. Одним словом, буду кружиться на своей родине. Но, Боже мой! то место, где я считал иметь всё, мой рай земной, бу¬дет уже для меня пусто или заперто. Но зачем этим себя мучить? Мой рай твое сердце — оно никогда не будет для меня закрыто. Как, однако, вдруг одна мысль всё помрачит и надобно пройти несколько времени, чтобы душа опять пришла в порядок. Какое горькое сиротство в этом слове — быть роз-но с тобою. Но разве я думаю теперь о счастии? Его нет! Нам надобно думать только о вере в счастие! Оно будет наше, когда мы будем счастия достойны. Мы еще много сокровища сберегли от бури! Но смею ли сказать, что мы сбе¬регли лучшее! О! это слово: розно Как оно раздирает душу! Другие будут иметь право заботиться о твоем счастии! А я буду для тебя чужой? Нет! не чужой! Они будут только иметь наружность права, а настоящее, данное тво¬им сердцем, принадлежит мне! В своем уголке буду думать, верить, утешать¬ся мыслию, что я живу для твоего счастия что мое право никому не будет уступлено. Это жестокое розно можно украсить; всё, всё употреблю на то, что¬бы оно не было так убийственно. Думать, чувствовать, делать, писать — всё для тебя! О! если бы только иметь довольно твердости — но моя твердость зависит от твоей. Будь моим утешителем, хранителем, спутником жизни!

Ты говоришь о поездке в Петербург — если можно будет согласить уеди¬нение и занятие с петербургскою жизнию, то я поеду. Но ты напрасно же¬лаешь, чтобы я вошел в службу — служба ничего мне не доставит! Все могу сделать пером — а для пера нужны уединение и свобода. Одно только мо¬жет меня на это подвигнуть: — петербургская жизнь нас сблизит! Но что же пользы, если только сблизит, а не соединит; а между тем бросит меня совсем не в тот круг действий, в котором я могу что-нибудь хорошее сде¬лать. Впрочем обо всем посоветуюсь с Тургеневым25. Он укажет мне насто¬ящую дорогу. Ты пишешь: нельзя, чтобы маменька не захотела тебя увидеть. Ангел мой! мне ужасно быть у вас гостем! Увидеться для того, чтобы рас¬статься, — какое мучение! Быть подле вас и не с вами, — как это тяжело! О! тогда нет ни покоя, ни твердости. Душевное волнение не дает места никакой доброй мысли укорениться; чувствуешь одно бремя жизни и же¬лаешь только его сбросить. Здесь я буду по крайней мере без забот и не зависим. — Всем бы этим я пожертвовал, когда бы мог видеть, что петер¬бургская жизнь приведет к чему-нибудь счастливому. Но еще раз повто¬ряю — наше счастие зависит теперь единственно от Провидения! вверим ему отеческую об нем заботу. На наши средства полагаться нечего. Моя по¬следняя надежда была на Воейкова. Милой друг, эта надежда пустая. Он не имеет довольно постоянства, чтобы держаться одной и той же мысли. Я боюсь быть к нему несправедливым — но кажется мне, что пылкость его и рвение более на словах и он слишком переменчив для приведения чего-нибудь к концу. Я не сомневаюсь в его дружбе, но теперешний язык его и со мною не похож на прежний. Он прежде говорил так часто о нашей жизни вместе’, теперь об этом нет и в помине. II s’est trop vite resigne pour moi*.

* На мой взгляд, он слишком быстро смирился {фр.).

Мы с ним живем под одною кровлею и как будто не знаем друг друга, а нам жить вместе не долго. Одним словом, лучше не ждать ничего и ни от кого, а верить тому, кто не обманывает и не переменяется. О, мой милой друг! Ему поручаю твою судьбу и твое будущее и в этом всё мое — ты моя един¬ственная цель в этом свете. Пропади твое счастие, и я не подорожу жиз¬нию! Тогда будет приятно с нею расстаться, и слово «смерть» опять полу¬чит для меня свою прелесть. Теперь жизнь моя освящена тобою, и я буду любить ее, как твою принадлежность.

Теперь план моей жизни тебе известен — благослови нас Бог! Я уверен, что ты одинаково со мною думаешь и о себе. Я желал бы, чтобы ты более занималась и таким, что бы питало твою душу. Я желал бы, чтобы ты сколько можно более читала. План чтения у тебя есть. Форово предписание также. Неужели без меня не будешь о себе заботиться так же, как и при мне? Вот что тебе скажу: в первые дни после моего от вас отъезда мне приходи¬ло желание сделать что-нибудь такое, что бы совсем расстроило здоровье, что бы дало болезнь, и если можно смертельную, — прости меня за такую мысль, но знаешь ли, что меня останавливало всякой раз? — сожаление о те¬бе, а теперь и самая мысль о смерти возбуждает это сожаление — ангел мой! имей такое же ко мне сожаление! Береги себя! Не убей моей жизни! Я же¬лал бы, чтобы ты не бросала и своих feuilles volantes*. Записывай дни свои, мысли и то, что хорошего заметишь в книгах — я то же буду делать и с сво¬ей стороны. Когда-нибудь разменяемся.

Участие Алек(сандра) Павл(овича)26 в нас сильно меня тронуло. Какое доброе сердце! Но эта доброта не одно преходящее чувство, — нет, она выше! Она дает его душе сожаление и побуждает ее действовать для облег¬чения или утешения! Это прямая, но редкая доброта. Дружба такого чело¬века бесценна: я готов его любить как брата — и знаешь ли, что меня раду¬ет? То, что он познакомился с Тургеневым27 и они вместе — два добрых, благородных сердца— будут о нас заботиться. Я с ним переговорю о Пе¬тербурге. Если можно будет всё согласить, то он с Тургеневым всё устро¬ит. — Такая привязанность к нам милых, прекрасных людей не есть ли боль¬шое утешение? О мой ангел! сколько людей тебе желают счастия!

Авдотья Никол(аевна) приедет28, и приедет с уроками и увещаниями. Друг милой, не старайся ее убеждать; скажи ей просто, что она разрушила прямое счастие; но скажи один раз и не давай ей никакой доверенности; отклоняй даже и разговор, если она захочет с тобою обо мне говорить. Всё решено. От нее же утешения не нужно.

Я буду писать к маменьке, — но только тогда, когда с нею расстанусь. Я никакой надежды не полагаю на свое письмо, — но сказать ей всё необ¬ходимо. Ее мнение обо мне несправедливое и унизительное, — это надоб¬но ей доказать. Более ничего и не желаю. Я не хочу, чтобы она считала, что я признаю себя виноватым, что принимаю изгнание из ее дома с покорностию

* Вырванные листки (фр.).

раскаяния. Нет, такое мнение о себе ей оставить мне невозможно. Теперь она ко мне ласкова. Я этого не приму за дружбу. И вера к ее ласке совсем исчезла в моей душе. Но я благодарен ей и за добрую наружность. Теперь вижу в ней одну твою мать, и это имя для меня свято. Почтение, неожида¬ние ничего и терпение — вот всё. Письмо мое будет просто. Отъезд мой не будет разрывом. Наружность связи будет сохранена.

Прилагаю при этом письмо М(арьи) Ник(олаевны). Ответ на то, кото¬рое я к ней написал, и еще письмо Дуняши, после него написанное. Ми¬лые люди! Какое услаждение для нас их дружба и участие! Они ничего не заменят для меня, — но они будут знать мою цель! Они будут понимать мои чувства! С ними легче и бодрее буду идти к этой цели. —