должность. Всё, что прежде соединяло с тобою, разорвано, а на место этого ничего; в душе ужас¬ная пустота, на которую я даже и жаловаться не смел, считая и сожаление не позволенным; всё, что ее наполняло, если не исчезло, то сделалось за¬прещенным. — Я видел, что ты грустила, но пособить было нечем; я не был доволен тем, что есть, но думал, что со временем будет перемена. Нет, ми¬лая, какой ждать перемены? Никто не подумает, чего я себя лишил, чего бы мне стоило поддержать свое намерение и его исполнить! Теперешнее обращение со мною войдет в привычку; всё будущее останется похожим на настоящее! Мы будем розно— и сверх этого наша обязанность будет раз-лучиться и в сердце, потому что мы дали слово. Мы будем не только по-прежнему, не только под тем же принуждением, но в самой своей при¬вязанности друг к другу не найдем никакого утешения, ибо сохранить эту привязанность такою, какова она была, запретит нам наша должность. Моею любовию к тебе я мог пожертвовать только для твоего счастия — она была моею жизнию; я мог променять ее только на другую жизнь, на любовь к те¬бе, без примеси собственного, на любовь свободную друга, брата, товарища? Дано ли мне это счастие? Нет! И никогда оно дано не будет! Если теперь не могли обрадоваться брату, то уже этому никогда не бывать! И живучи вместе, мы будем несчастнее нежели когда-нибудь! Я беру свое назад — по крайней мере лучшего, драгоценнейшего своего чувства мне уничтожать те¬перь нет нужды! Но с ним уже я не могу здесь остаться! Здесь я могу быть только братом, могу быть только с чувством брата. — Розно с тобою я ни¬кому, кроме Бога, не даю отчета в своих чувствах; и я их сберегу; что буду я без них!

Милой друг, ты не поняла меня — это натурально! на твоем месте мо¬жет быть и я бы так же тебя не понял! Но в то время, когда ты думала, что я пожертвовал всем au plaisir de je ne sais quoi*, всем, даже и возможностию показывать тебе дружбу, когда уходила, чтобы давать мне приятные минуты с маменькою, когда воображала, что я всё простил Воейкову и радовался своею с ним дружбою, когда он тебя так нежно утешал, говоря, что я не хочу тебя любить и хочу поскорее тебя выдать замуж, и ты даже сама в угожде¬ние мне думала броситься к первому встречному на шею, когда была одна совершенно и даже с собою не находила отрады — мне было не легче! Бес¬престанное мучительное сражение с самим собою. Это имя брата, которое я взял на себя и которое мне ничего не давало, обязывало меня переменить все мои к тебе чувства. При воспоминании о Красовском10 сердце хотело вспыхнуть, я его удерживал и твердил себе, что такого роду чувство мне не должно быть свойственно. Часто смотря на тебя забывался, но на минуту и старался не давать воли прежнему чувству. Часто был должен уходить к себе, но и у себя не находил покоя. Что было мне прежде прибежищем, то для меня не существовало — мысль о твоей любви! Я должен был этой мысли бояться; и свою любовь к тебе должен был уничтожить — свое лучшее, дра¬гоценнейшее чувство! Но я его запрещал себе, потому что назвался братом твоей матери, потому что хотел стоить ее доверенности, а не по одной на¬ружности иметь ее! Вообрази же мое положение! С тобою — я был от тебя далеко, не только тем принуждением, которое нас разделяло, но даже и своею обязанностию, которая не только запрещала мне смотреть на тебя прежними глазами, но также и в тебе искать прежнего к себе чувства! Один — я был лишен всех своих воспоминаний, утешений, которые преж¬де давали мне всю бодрость; думать об тебе так, как я думал прежде, каза¬лось мне не позволенным; одним словом, для меня не было той Маши, ко¬торая прежде совсем была соединена в душе моей, а той, которая должна

* неизвестно во имя чего (фр.).

была заступить ее место, я не имел еще и слабо надеялся, что иметь буду. Словом, я был в унынии, и только поддерживала меня мысль, что я испол¬няю свою должность, но эта мысль часто теряла свою силу. Однако я ни разу не колебался в своем пожертвовании. Я решился твердо исполнять все должности, наложенные на меня именем брата; и чтобы не потерять своей решимости, вот что для себя написал.

Прежде я имел целию быть счастливым вместе с Машею. Это было сред¬ством к прекрасному у и прекрасное состояло бы не в одном наслаждении соб¬ственною своею жизнию, но в исполнении с лучшим товарищем всего, что делает жизнь прямо жизнию, в исполнении всех обязанностей, в добре, в собственном усовершенствовании, в пользе другим. — От этого должно отказаться. Совсем другое должно быть теперь для меня средством к прекрас¬ному. Оно состоит в пожертвовании самим собою, в совершенном забвении собственного и всё для нее. Для этого решительно отказаться от невозмож¬ного, всё употребить для сбережения семейного покоя, твердо покориться судьбе и не слабеть в исполнении трудного — я назвался братом не для того, чтобы иметь одно это имя и под этим именем иметь непозволенные чув¬ства и желания. Нет! для того, чтобы она была мною счастлива, чтобы она принадлежала мне, как дочь моей сестры11, чтобы судьба ее от меня зави¬села. Спокойствие насчет ее судьбы будет моею наградою. С именем брата должна разрушиться вся прежняя связь между нами: надобно сказать себе и приучить себя думать, что она не должна любить меня как прежде, но любить как родного и заботиться о собственном, отдельном счастии, не сли¬вая его с моим; не только надобно это сказать себе, но даже и исполнять на деле, ее самое приучить к этой мысли, из ее счастия вырвать все собствен¬ное, довольствоваться ее одним счастием, всё, что было прежде общего, уничтожить, не желать, чтобы она имела одинакое с моим чувство, заста¬вить ее перемениться ко мне и утешать себя одним только одобрением серд¬ца, что всё сделано, всё принесено в жертву тому, что всего ему дороже. Одним словом, мне должно быть истинным братом ее матери и поступать так, как бы должен поступать истинный брат. В чем счастие Маши? В спо¬койствии и свободе сердца, в согласии с матерью, в мнении, что я счастлив; наконец в том, чтобы иметь с другими то, что имела бы со мною! Мое счас¬тие теперь должно состоять в том, чтобы всё это ей дать. В стремлении к это¬му есть то, что для меня осталось прекрасного в жизни! Нет нужды, что во¬преки себе, — самое страдание есть средство к прекрасному! — Та минута, в которую я решился, для этой прекрасной цели, пожертвовать собою, бы¬ла восхитительна. Но это чувство восхищения часто пропадает, и я прихо¬жу в уныние! Нет нужды! Не должно терять бодрости. Пусть нет ни энту¬зиазма, ни удовольствия! Что чувство родит в одну минуту, то твердость должна исполнять в течение жизни. Где ж было достоинство добродетели, когда бы она была и легка и приятна. Надобно смотреть не на удовольствие, а на достоинство внутреннее. Всякое исполнение должности отдельно есть дорога по утесам, но кончи ее— небо над головою, а Кашемир перед глазами. Мое небо — ее счастие — итак, унывать не должно! Что прежде на¬полняло душу, то разрушено — свои надежды заменить ее надеждами; всё то, чего желал для себя, передать ей, а самому жить настоящею минутою, настоящим добром! Своей же любви к ней уничтожать нет нужды — но со¬хранить ее как тайну; не делиться ею и не желать, чтобы ее она делила! Быть верным, но уже не той Маше, которая передо мною, а той, которая была прежде, которая знала всю мою любовь — настоящей же любви не должна ни знать, ни угадывать. Жить для себя в воспоминании, а для нее в буду¬щем. Пусть будет она знать, что я всем пожертвовал и для нее, что я только ею счастлив, но она не должна никогда знать, что я сберег свое прежнее чувство. Это чувство должно переменить характер — быть без взаимности, без ревности, но, как и прежде, источником и причиною всего доброго.

Вот, что я думал, милой друг, в то время, когда тебя мучили мыслию, что я не хочу тебя любить и желаю поскорее выдать замуж; и ты даже была готова исполнить мое желание и броситься первому на шею. Единственное, что меня ободряло и утешало за мое пожертвование, была мысль: теперь уж ею не пожертвуют! Я такое же имею право над ее судьбою, как и дру¬гие, и она будет счастлива, потому что для меня захочет своего счастия. А ты? Какие имела мысли! и как мало меня угадывала? Помнишь ли, что ты на¬писала в своем последнем письме — mariee ou поп mariee, je conserverai toujours mes sentiments*. Это выражение сжало мое сердце. Первая мысль грустная. Итак, она уже предполагает возможным замужество. Прежде это бы растерзало мою душу. Но тут я не дал ей воли и сказал себе: так и долж¬но! Если жертвовать, так уж всем! даже и ее привязанностию! Свою к ней сохранить можно на всю жизнь! Но пускай она об ней не знает и живет для себя; надобно самому помочь ей, чего бы это ни стоило, перемениться. Так, мой друг, я готов был даже за тебя желать этого замужества и в тайне сбе¬речь для себя одного свою верность, на которую никто не имеет права. Ты может быть не угадывала бы меня, судила бы меня иначе, наконец, увери¬лась бы, что я переменился, — я был готов и на это! я хотел оставить для себя одни воспоминания; а в настоящем пользоваться только тем добром, которое предлагает настоящая минута, будущее же всё отдать одной тебе. Самое тяжелое для меня в этом положении была мысль, что ты, не пони¬мая меня, должна огорчаться; а как объясниться! Можно ли? Открыть свою тайну? Самому все разрушить? И я не обманулся —ты пишешь: j’ai cru d’etre a charge a toi, et je te fuyais, car c’etait le seul moyen de te procurer la bien-veillance de maman!**

Нет, Маша! это выше моих сил! Что сделал я своим пожертвованием! Себя с тобою не сблизил, а