у тебя отнял последнее утешение! И средства сделать тебя счастливою так же от меня далеки, как и прежде! Неужели они

* замужем или незамужем, я всегда сохраню мои чувства (фр.). ** я думала, что я тебе в тягость, и избегала тебя, поскольку это было единствен¬ное средство обеспечить тебе благосклонность матери! (фр.)

воображают, что я для одного только блага быть у них в семье решился сде¬лать над собою такое усилие! Нет! это семья Маши — а ее-то для меня и нет в этой семье. И что они дают мне за эту жертву! Одни ласковые взгляды и слова, которые ничего не значат, и при своей незначительности, так перемен¬чивы! А я за это разрывай свое и твое сердце. Неужели я этого семейного счастия и покоя желал для одного себя — нет! я его желал для нас! Но его не будет — и так лучше расстаться и сохранить по крайней мере то, что все¬го дороже. Здесь ни я, ни ты ничего не имеем — я всякую минуту буду при¬ходить в уныние, всякую минуту буду подвержен опасности нарушить свою должность — а теперь нарушить ее даже мыслию было бы ужасно. Ты гово¬ришь: иметь веру в твое сердце. Нет, друг, оставшись здесь, с именем брата, я должен отказаться и от этой веры! Что значило для меня прежде иметь веру в твое сердце? Знать во всех обстоятельствах, что ты меня любишь, что ты делишь мои чувства, меня понимаешь, хотя и молчишь! Такого рода веру в твое сердце могу ли и должен ли иметь теперь! Живучи у вас в доме, я брат твоей матери и могу верить, что ты имеешь одинакое чувство со мною — но какое, совсем не то, какое было прежде, а нам приличное и позволенное. Я прежде никогда не называл маменьки сестрою, и теперь язык не поворо¬тится назвать ее этим именем, если сердце не будет с языком согласно. Но я безумец! Я принес свою жертву перед кумиром, который не мог ее принять. Я требовал прав на твое счастие, на твою дружбу, на совершенную непри¬нужденность с тобою — а она? осматривается. Когда мы идем рядом, толку¬ет мои и твои взгляды, сама всё разрушает своею недоверчивостию. Как вы¬держать при этом всё то, что с такою искренностию взял на себя? Если в моей душе мог сделаться такой решительный переворот, почему же в ее душе ему сделаться невозможно! Почему не может она вдруг перейти от унизительной недоверчивости к полной и счастливой доверенности, так, как я от любви к чувству друга и брата! Итак, не должен ли я еще благодарить ее за то, что она своею переменою заставила меня вовремя одуматься! Я точно осуждал себя на гибель, осуждал и себя и тебя! Мы всё бы свое разрушили и может быть этим принуждением довели бы нас до того, что мы бы невольно сами себе изменили! А после такого решительного обещания изменить себе не есть ли ужасное несчастие, которое отравило бы всякую минуту жизни! Что бы тогда осталось, когда бы сами себе принуждены были говорить, что мы пре¬датели перед собою и Богом. Нет, милая, лучше расстаться! Они нас не по¬нимают. — У одного на языке низкие, раздирающие душу шутки, а в сердце грубость; другая12 — не входит в наше положение, ничего с нами не делит и только требует пожертвования, но и, принимая их, им не верит! Вместе нам нельзя быть счастливыми — скажу более: нельзя быть и добродетельными. У нас будут в душе одни чистые намерения, а вокруг нас всё будет только такое, что эти намерения будет ослаблять! Как в таком случае за себя ручаться! Один дурной шаг — и прощай спокойствие!

Итак, надобно расстаться. Ты теперь уверена, что за счастливое вместе13 я отдавал всё до невозможного. Не помогло ничто. Жить вместе с тою целию,

ЮО

какую я себе предполагал, было бы труднее, но лучше — мы вели бы друг друга прямо к добродетели, путем пожертвования должности, и были бы счастливы взаимным друг к другу уважением. Я исполнял бы a la lettre* то, что себе предписывал; а ты, чтобы мне помочь, была бы со мною согласна во всём, и моя цель была бы твоею. И ты бы должна была сказать себе то же, что я: мне надобно смотреть на него другими глазами. Чего он хочет? Моего счастия! И я хочу его! В чем полагает он это счастие? В спокойствии и свободе сердца; в согласии с моею матерью; в доверенности к нему, кото¬рая есть не иное что, как мысль, что он мое счастие всему предпочитает, меня уважает и хочет стоить моего уважения; наконец, если велит Провидение, и в том, чтобы найти с другим то, что я обещала себе с ним. Чтобы иметь спокойствие и свободу сердила, ты бы должна была приучить себя к мысли, что я твой брат, и смотреть на меня глазами сестры, дать совсем другой харак¬тер своим ко мне чувствам (без этого нам, живучи вместе, нельзя иметь пра¬ва на доверенность маменьки, а главное в том, чтобы иметь еще на нее право и потом уже ею пользовать); после этого между тобою и мною легко быть полному согласию; тогда на сердце ничего не будет скрытого; для доверенное-та ко мне нужно, чтобы ты всегда помнила, что я единственно для твоего счастия согласился всем пожертвовать, что всё главный предмет мой в жиз¬ни ты, какого бы рода ни была моя к тебе привязанность, что слово etre a charge a moi** есть ужасное, убийственное для тебя и для меня слово; что я не могу не хотеть любить тебя; что желание выдать тебя замуж в моем сердце есть высочайшая степень самой бескорыстной к тебе привязаннос¬ти, полное забвение о самом себе; что это слово выдать замуж только на язы¬ке Воейкова может быть для тебя оскорбительно; но что с этим желанием соединена в душе моей мысль о том счастии, которое я мог бы или желал тебе дать и которое всё уступаю другому. Иметь такое желание в душе зна¬чит любить тебя более себя, а не доказывать к тебе свою холодность — тог¬да из благодарности, если уже не из любви ко мне, и на минуту не пришло бы тебе в голову навязаться первому на шею. Милой друг, отказавшись от тебя, я говорил себе с некоторою бодростию: теперь ничего не могу за нее бо¬яться! По крайней мере знаю то, что любовь ее ко мне будет хранителем ее сердца и что она будет замужем только за тем, кто ей способен дать счас¬тие, как я, кому она поверит, как мне. Это давало полное спокойствие сердцу моему насчет твоей будущей судьбы, и к этому-то счастию желал я быть тво¬им проводником — я бы шел к нему вместе с тобою как к своему; одним словом, мы бы помогали друг другу на пути добродетели, трудном, но, пра¬во, более удовлетворительном всех прочих.

Из всего этого не следует, что я считаю твое замужество необходимым и что у меня, как уверяет Воейков, только и вертится в голове, как бы поско¬рее тебя выдать замуж. Неужели ты позволишь ему переводить мои к тебе

* буквально (фр.). ** быть в тягость мне (фр.).

IOI

чувства. Переводчик должен понимать язык, с которого переводит. А он моего не понимает. Надобно иметь низкую душу, чтобы прийти к тебе и сказать со смехом, в ту минуту, когда ты грустна, то, что он сказал; это зна¬чит всем ругаться! Я в своей доверенности насчет Красовского не раскаи¬вался! Она меня не унижает. Я сказал бы и маменьке то же, что ему; я по¬казал же маменьке последнее письмо Плещеева, в котором он говорит и о тебе, и говорит моим языком. Это значит, что я ничего не хотел иметь от нее скрытного. А он своим образом изъясняет мои чувства — хочет показать тебе холодность и забвение там, где совершенная к тебе привязанность. Тебя не виню, что ты огорчилась, я бы еще более на твоем месте огорчил¬ся. По крайней мере теперь пойми мое чувство и отдай ему справедливость. Единственная вера, какой от тебя требую к моему сердцу, есть та, чтобы знать, что во всякую минуту жизни я дорожу тобою более, нежели собою.

Наше вместе, с тою прекрасною целию, какую себе я предполагал и ка¬кую ты непременно должна бы предположить себе согласно со мною, не может существовать без доверенности. Ее к нам не имеют — и так расстать¬ся. Разлука всё мое мне возвращает. Я все отдавал, что мне дорого, отдавал искренно, и ты бы сделала то же. Письмо мое у маменьки. Она знает, что могла бы из меня и для меня сделать. В этом же письме я говорю, что могу быть братом только вместе с нею, что розно она не имеет никакого права на мое сердце и на те чувства, какие в нем; что я жертвую ей ими не пото¬му, чтобы считал их беззаконными, а потому, что пожертвование считаю необходимым для общего счастия. Итак, я перед нею прав — прав не од¬ними поступками, но и самыми скрытыми чувствами.

Разлука даст нам многое — она возвращает нам свободу любить друг дру¬га, верить друг другу, быть в мыслях друг с другом, как были прежде. Всё прежнее заглажено нашим искренним намерением, которое мы исполни¬ли бы, если бы нам дали и помогли его исполнить. Разлука, возвращая нас друг другу, избавляет нас от опасности нарушить свою обязанность. Всё будущее — друг для друга и для добра. Теперь ты в своей горнице не бу-дешь одинокою — твой верный товарищ будет с тобою; а мой никогда меня не покинет. Теперь я не буду бояться своего чувства и сберегу его. Опять по-прежнему оно будет источником всего во мне лучшего. Обо мне не бес¬покойся. У меня есть одно правило, которого теперь не отдам за миллион. Всё в жизни к великому средство. Это правило можно применить не только ко всей жизни, но и ко всякой минуте, ко всякому обстоятельству жизни. Я уже обязан ему многими хорошими минутами, и с ним нигде и никогда пропасть не можно. Нужды терпеть не буду — я один! Вспомни об Эверсе14 и поду¬май, что нужды для хорошего человека на свете нет; что всякой доброй богат и лучше живет всякого Креза. Не