нужны одни слова, то мне ими довольствоваться невозможно. На одной из страниц Де-лилевых садов22, исписанных замечаниями Воейкова, стоит: 16 марта. Приезд Жуковского в Дерпт; на другой: от десятого февраля до двадцатого марта был со¬вершенно счастлив. Воейков, за этим следуют подписи Маменькина: и я, Са¬шина: и Саша, и твоя: и Мария. Я выставил карандашом свое NB. Эти две надписи служат новым доказательством, что здесь всё одни слова, всё одна наружность. Будь только вид, до дела нужды нет. Сердце у меня стеснилось, когда я всё это прочитал. Воейков подписал свое имя с искренним чувством. Надобно только понять это истинное счастие, чтобы поверить, что он не лгал, и чтобы ему не позавидовать. Для своих физических нужд он все име¬ет; а сердце его нужды не знает — следовательно,) у него есть всё. На лек¬циях были Генералы23; их же никто не понимает, и все верят, что они хо¬роши; и прочее и прочее. Маменька, увидя подпись, ей поверила, и как же не поверить, когда стоит на бумаге: совершенно счастлив. Это трогает душу; Саша верно подумала о тебе, верно в душе у ней было такое чувство, кото¬рое не совсем согласно было с тем, что пишет рука, но как же было не на¬писать, своим же собственным положением она довольна! У ней есть душа прекрасная, которою она всё украшает! Но я уверен, что ей было несколь¬ко и грустно. Но ты, Маша, с каким чувством это написала! У тебя всё взято, ты же должна говорить: я счастлива совершенно, и те, от которых зависит твоя судьба, этим довольствуются, этому верят и радуются твоим счастием, в котором не может и не должно уже быть недостатка, потому что ты напи¬сала: я счастлива совершенно^. Вот семья, составленная из четырех человек, из которых каждому всё известно (или по крайней мере должно быть изве¬стно), что происходит в душе у другого, и которые играют друг перед дру* гом комедию, один против воли, а другие потому, что иного и делать не умеют, и между тем еще сами себя хотят уверить, что это не комедия, а что-то в самом деле. И таким это будет вечно. Что в таком кругу притворчивом сделает простодушие! Оно вечно потеряет, вечно будет иметь наружность несправедливости. Им будут пользоваться, чтобы над ним же торжествовать. Все эти записки, разметанные по книгам, которые всякой нечаянно видит и прочитать может, имеют что-то весьма подозрительное, Хочется другим открыть свое чувство и между тем остаться в стороне, чтобы возбудить боль* шую к нему доверенность. — Помнишь ли, что написано было на Геенере-1 и к чему я подписал карандашом: всё притворство! Там стояло: несчасщие и опыт Авдотьи Николаевны будут счастием и опытом для Саши; после матушки, она ей лучший ментор нежели я и Маша. Тогда это меня поразило не потому, чтобы я знал уже всю связь его с Авд(отьей) Ник(олаевной)25, но потому, что я знал его образ мыслей насчет Маменьки. Если бы это написано было для себя одного, то он не поставил бы после Матушки, о которой он поговаривал не с большим уважением — итак, это было написано для того, чтобы ма¬тушка прочитала, и для того, чтобы и она согласилась, что А(вдотья) Нико¬лаевна) есть обреченный для Саши ментор. Но что же сказать теперь, ког¬да мы знаем, что такое Авд(отья) Никол(аевна), когда знаем их бывшую

связь и когда видели, с каким презрением этот прежний ангел, этот необхо¬димый ментор забыт. Что сказать о его сердце, когда он так равнодушен к той, которую обожал до женитьбы. Это не значит, что надобно бы было сохранить связь. Но спрашиваю, в чем состояла эта связь. Кто был ангелом в одно время, тот будет ли чертом в другое. Теперешнее презрение служит ужасным обвинением прежнему обожанию. Но дело не о том. Эти записки не иное что, как обман, и самый тонкий. Обман во всём смысле этого сло-ва, то есть притворство с целит, для чего-нибудь. Тогда это было написано для того, что он имел намерение переселить ее к нам в дом. И сколько мелких обстоятельств, обнаруживающих характер, приходят мне теперь на память. Помнишь ли, как он описывал ту радость, с какою приняла Л(вдотья) Я(ико-лаевна) его известие о помолвке, и как все в Рязани дивились этой радости, кото¬рая есть самое сильное доказательство, что слухи ложные. Можно ли говорить такие вещи свободно? с видом искренности? А когда я сказал ему, что Мер¬зляков говорил мне о его связи с Ав(дотьей) Ник(олаевной), что он отве¬чал? Мерзляков подлец и клеветник и пьяница!26 То же, что теперь писал в пись¬ме к Каченовскому27 и чем радовалась так маменька! Чтобы поддержать свою ложь, он клеветал на своего самого короткого друга, именно в ту ми¬нуту, когда называл его клеветником. Имеет ли над сердцем его какую-ни¬будь власть голос совести! В этом ответе для меня две ужасные вещи: ре¬шительное, холодное притворство и желание только казаться, не заботясь о том, чтоб быть, и другое: готовность пожертвовать всем святым для до¬стижения своей цели. Тогда я имел безумство поверить. Но теперь, когда прочитал то же самое в письме к Каченовскому, сердце поворотилось. И на это письмо сделать можно много замечаний. Но оставим грязь и возвратим¬ся к прекрасному. Милая Маша, скажем решительно друг другу, что наше прекрасное в разлуке — нам не дадут быть добродетельными и мы даром отдадим всё свое лучшее. В слове разлука — и свобода и добродетель, и всё нам возможное счастие. Что выигрываем мы, живучи вместе, только то, что делает жестокою разлуку. Неужели значит быть вместе видеть друг друга и не иметь способа сказать друг другу искреннего слова; значит ли быть вме¬сте страдать, не облегчая друг другу страдания? Значит ли быть вместе за¬труднять друг для друга исполнение обязанностей? Значит ли быть вместе напоминать только друг другу своим присутствием, что мы во всём разлу¬чены и что для нас ничего общего никогда не будет! Милая, не бойся этого слова разлука! Оно благодетельное теперь для нас слово! Оно мне по край¬ней мере всё мое возвращает! Спрячемся в глубину своего сердца, там наше всё — спокойствие, верная дружба, свобода чувствовать, желание прекрасного, твердость в достижении к нему, энтузиазм, доверенность друг к другу и к са¬мим себе. Вместе мы не воспользуемся никаким средством к прекрасному — у нас оторвут руки, если мы их к нему протянем. Розно — мы свободны и жизнь совершенно наша. Надобно только переменить об ней понятия. Я ко¬гда-то написал28: счастие не состоит из удовольствий простых, но из удовольствий с воспоминаниями, и эти удовольствия сравнил я с фонарями, зажженными ночью на улице; между ними есть промежутки, но эти промежутки освещен¬ные и вся улица светла, хотя не вся составлена из света. Так и счастие жиз¬ни. Удовольствие фонарь, зажженный на дороге жизни, воспоминание свет, а счастие ряд этих прекрасных воспоминаний, которые всю жизнь озаря¬ют. Вот тебе истолкование Дуняшиной печати29. Надежда пустое слово. Оно прекрасно только для неопытности, которой жизнь неизвестна. Тогда вся прелесть этого слова заключена в его непостижимости. Но что же надеж¬да — беспокойное, иногда сладостное ожидание чего-то в будущем. Такое ожидание более вредно, нежели полезно. Оно уничтожает настоящее. Если оно весело, то делает к нему равнодушным; если печально, то отравляет его. Позабудем о будущем, чтобы жить так, как должно. Милой друг, пользуйся беззаботно настоящею минутою, ибо одна только она есть средство к пре-красному! Зажигай свой фонарь, не заботясь о тех, которые даст Провиде¬ние зажечь после; в свое время ты оглянешься и за тобою будет прекрас¬ная, светлая дорога! Между настоящею минутою и неизвестным пределом жизни поместим не надежду, а Провидение. Переходя от одной хорошей минуты к другой, нечувствительно дойдем до этого предела, за которым верное, прекрасное будущее! Об нем думать можно без волнения — оно не мешает жизни! Но здешнее будущее есть настоящий враг всего прекрасно¬го! Что в нем? Приходит ли оно когда-нибудь таким, каким мы себе его во¬ображаем! На что же ему верить и об нем заботиться! А прошедшее пускай идет с нами рядом! II ne faut pas s’avancer dans la vie, en detournant la tete, comme nous ecrit Annette*30. Надобно сделать из прошедшего своего това-рища. Для сердца прошедшее вечно31, а наше с тобою прошедшее есть самый необходимый друг наш! С ним только будет для нас и настоящее прелест¬но. Уверяю тебя, что у меня теперь на душе так ясно, как никогда не быва¬ло. Мне везде будет хорошо: и в Петербурге, и в Сибири, и в тюрьме, толь¬ко не здесь, где не дадут мне ничего доброго исполнить и где я только разрушу твое спокойствие. Безумство воображать, что человек зависит от места. Петербург полон людьми, которые меня знают, и там есть верно Эверсы; а Тургенев по своему сердцу мой верный товарищ! Нет, друг ми¬лой, я буду работать с энтузиазмом — во всякую минуту жизни можно быть человеком. Здесь только эти минуты, которые можно употребить на добро, будут посвящены только на то, как бы предостеречь себя от зла! И что же если и то не удастся!.. Впрочем, если петербургская жизнь не будет мне сносна — есть Долбино и Мишенское! Ты хотела мне закричать вслед: по¬езжай в Долбино! Может быть и послушаюсь. Где бы я ни был, везде у меня будет хорошее настоящее и свобода им воспользоваться; прошедшего никто у меня не отымет — а будущего не надобно. Одно только условие! Не дай собою пожертвовать! Чтобы твой друг, твой брат не мог никогда упрекнуть тебя, что ты добровольно истребила всё его счастие! Напротив, если будешь счастлива каким бы то ни было образом, то это будет мне же наградою! Нас

* Не нужно идти по жизни отвернувшись, как нам пишет Аннета (фр.).

не разлучит ничто! Быть счастливою для тебя значит пользоваться тем, чего ты достойна, и быть его достойною. Разве это может разорвать ТВОЙ союз со мною.

22 апреля. Что значит для меня стараться выдать щебя щцущх Я ЭТО

обещал, и обещал искренно? Получить полное Прщ*р располагать наравне

с твоею Матерью твоею судьбою и дать тебе с другим такрр зке снастие, кое желал бы дать с собою! Знаешь ли, что эта мысль несколько времени меня радовала! Я думал, что я найду человека, тебя достойного; что я по-могу тебе возвратить