что если бы и с нею будет жить вместе, то она исправится и возвратится на путь добродетели».

27 июня. Чтобы не быть виноватым, надобно всё объяснить в собствен¬ных своих глазах. Перед ними оправдываться не нужно — никому не по¬верят, да и не должно, чтобы верили; для Сашина спокойствия я не дол¬жен, чтобы она имела о муже своем то мнение, которое я имею; Маша и без моих объяснений его имеет; Е(катерина) Аф(анасьевна) не захочет оправ-дать меня на его счет. Но это объяснение нужно мне собственно для меня. Всё может выйти из памяти, и я могу самому себе показаться виноватым. Вот от чего надобно себя избавить.

Приехав в Дерпт, я не имел никакой надежды на спокойствие, ожи¬дал той же одинокой, печальной жизни, какую вел в Муратове. Это ожи¬дание меня не обмануло. Трудно себе представить положение тяжелее этого. Надобно было уехать. Мне представилось другое средство, лучшее, благороднейшее. Я решился пожертвовать не только одною надеждою и желаниями, но и самым чувством моим — решился быть точно братом Машиной матери. То, что меня наиболее к этому побудило, была мысль, что ее счастие столько же зависит от меня, как и от Воейкова, который доказал уже, что может им играть. Расстаться с Машею и оставить ее на произвол Воейкова было для меня всего жесточе. Чтобы себя с нею совер-шенно сблизить, надлежало всем пожертвовать, не для виду, а искренно. И я это сделал. С этим пожертвованием для меня всё переменилось — я увидел себя в семье, и даже Воейков (человек, от которого ни я, ничто мое

* (в том,) что касается внешности (фр.).

уже не зависело) сделался в моих глазах совсем другой, мне было легко быть с ним искренним. —

После разговора с ним (в котором он мне понравился тем более, что го¬ворил мне жесткие вещи, по-видимому ознаменованные искренностию и дружбою), я написал ему следующее в альбом:

Хороший плод хорошего разговора

«Счастлив тот, кому удается пройти по земле, не споткнувшись на камень, кто, споткнувшись, воздержался от падения! Но еще не совсем несчастлив и тот, кто, упавши, сохранил силу подняться и спешит ею воспользоваться, кто вовремя может сказать себе: нет ничего лучше исполнения должности; кому еще осталось, если не столько жизни (ибо как полагаться на жизнь), по край¬ней мере столько надежды на жизнь, чтобы это исполнить на деле. Испол¬нить же это на деле и, если можно, вместе. Что бы ни сулили страсти, но го-дами своих наслаждений не дадут они того, что даст одна минута добродетели. Какая бы ни была наша судьба — ее даст нам Провидение! Здесь мы ни в чем не властны; но мы властны и должны быть или достойны своей судьбы, когда она счастлива, или ее лучше, когда она несчастна.

Всё в жизни к великому средство. 4 апреля 1815».

Всё это есть плод нашего разговора, и в этом разговоре Воейков твердил мне, что я обманул Е(катерину) Афанасьевну, что я должен заслуживать до¬веренность ее, что некоторые мои поступки и моя переписка с М(ашею) де¬лают меня виноватым в собственных моих глазах. Всё это, с одной стороны справедливое, меня поразило, и я, уже решившись всем пожертвовать, за¬был в эту минуту всё то, в чем мог обвинять самого Воейкова, принял эти слова за голос дружбы, и только думал о том, как бы всё поправить прошед¬шее, как бы всё будущее было хорошо. И эти строки, в которых можно най¬ти собственное мое обвинение, написал от всего сердца. Между тем Екате¬рина) А(фанасьевна) имела уже мое письмо, в котором я требовал, чтобы она была моею сестрою так же точно, как я хотел быть ее братом. Что же? Через день или два нахожу в своем альбоме следующие Воейкова стихи, которые он с торжеством читает мне при Е(катерине) Афан(асьевне):

У Гениев, как у Царей, Премножество льстецов под именем друзей,

Но я уверен в том по чести,

Что человек с умом Найдет различие меж другом и льстецом — Льстец гладит по шерсти — друг гладит против шерсти!

Эти стихи должны были значить, что я всё сделал единственно с совета Воейкова — что мое совершенное пожертвование собою было следствием того, что он мне говорил; что он меня усовестил. Он хвастал перед ними, то есть перед Е(катериною) Афан(асьевною), и то, что сделано мною, должно

было оборотиться ему в достоинство. Воейков точно был единственною при¬чиною моего пожертвования, но совершенно в противном смысле. Я хотел получить имя отца Машина для того единственно, чтобы во мне она имела прибежище против Воейкова и была избавлена от Красовских и им подоб¬ных. Воейков почувствовал, что это пожертвование давало мне совершен¬ную от него независимость, совершенное с ним равенство, и это ему было тяжело. С этим пожертвованием он переставал быть для меня подпорою и подателем всех благ и надежд, а для Е(катерины) Аф(анасьевны) хранителем всех бед, ибо точно, кого она могла бояться, сам готов был сделаться во всём ее товарищем. Он и выставил себя вперед в таком деле, на которое не имел ни малейшего влияния. Всё это надобно разобрать подробней.

Он говорил, что я обманул Ек(атерину) Аф(анасьевну). Обманывать мож¬но только с какою-нибудь целию. Так я ни ее, никого не обманывал. — По¬лучив первое ее письмо, я обещал всё кончить, с тем чтобы в семье ее быть ее сыном и другом Маши. Тогда Маша ничего не знала. Написав, что я не имел намерения обмануть, говорив от сердца, я приехал — но мне начали показывать большую недоверчивость; это усилило только во мне чувство мое, сделало его живым, наконец необходимым, а Маше открыло глаза без всякого моего участия. Итак, обманул ли я — нет! Моя вина только в том, что я не имел сил уехать, а остался. Е(катерина) А(фанасьевна) должна была или решительно не позволить мне остаться, или решительно разрушить всякое со мною принуждение и воспользоваться моею полною доверенно-стию, которая успокоила бы сердце — ни того, ни другого не было! Была наружность обмана в моих поступках, а причина настоящая в ее скрытно¬сти. Всё остальное было естественным следствием этой скрытности. То, что Воейков называет обманом, есть не намерение, а непроизвольное следствие моего положения. Я никогда не имел дурных намерений — однажды толь¬ко сделал М(аше) предложение, противное обязанности, но и к этому по¬ступку привела меня только мысль, что она будет жертвою Воейкова, кото¬рого все мерзости тогда сделались мне известными. Зато какой ответ я получил от Маши и как был счастлив, получив его. В описанном разговоре с Воейковым представился мне живо один поступок, а не причины его — и я обвинил одного себя совершенно. Не могу решительно сказать, что вся моя вина в слабости; будь доверенность, я бы не имел слабости. Но ее-то ко мне и не имели! Всего требовали от меня и всё делали с своей стороны, чтоб меня обессилить.

Друг гладит против шерсти. Это выражение должно означать, что Воей¬ков часто был противного со мною мнения; а выходит на поверку, что он всегда и во всём со мною соглашался; не был ни против моего мнения, ни против мнения Е(катерины) А(фанасьевны); а сказал вслух, что гладил меня против шерсти, только тогда, когда уже не было этого нужно и когда уви¬дел, что я выхожу из-под его опеки. Но все это писать очень скучно. Ло¬мать голову, чтобы приводить в порядок гнусные вещи; заметим все про¬сто, без всякого порядка, только для памяти.

1. Приезд ко мне в деревню38, с самыми жаркими чувствами; принят как мой друг; всё я; стихи ко мне или обо мне39. Такая дружба всех пленила и меня тут же.

2. Разговор со мною о Авд(отье) Никол(аевне) Воей(ковой)40, в котором, не открывая ничего, давал чувствовать, что хочет на ней жениться и ищет для этого профессорства41. Я по этому случаю и написал первое письмо к Тургеневу42.

3. Праздник в день возвращения моего из армии у Плещеевых43. За ви¬ном выведал у Плещеева о моих обстоятельствах. Прожект. После сказано было Е(катерине) Афан(асьевне), что Плещеев обо всём болтает и ему всё высказал. Тут не худо вспомнить, что Воейков с большим негодованием рассказывал обо всём Чайковскому44. Да и в Калуге во время нашего пу¬тешествия в Москву весьма жестоко декламировал против меня и Маши, в присутствии посторонних. — Стихи к Е(катерине) Аф(анасьевне)45.

4. Воейкову начинают показывать желание иметь его в семье46. Я спра¬шиваю о Авд(отье) Никол(аевне). Сказываю мнение Мерзлякова. Получаю в ответ, что Мерзляков пьяница и клеветник. NB. тот же ответ, какой им сделан Каченовскому по случаю Дома сумасшедших47.

5. Отъезд Воейкова в Петербург48. Здесь всех уверяет, что единственно для меня ищет Дерпта (Кавелина, Тургенева и Северина, всех, кто ему нуж¬ны). Письмо с стихами о бессмертии и мой ответ на это49.

6. Возвращение. Со мной жестокие разговоры насчет Е(катерины) Афа¬насьевны), а у нее целование рук и ног. Мне даже предложение увезти М(а-шу)50. Поездка к Арбеневой — о письме И(вана) Владимировича51. — Холод¬ность изнанка прежнего.

7. Написанное на странице Геснера52 и мое письмо. Мой отъезд. Письма ко мне. Обещание быть хранителем Машина спокойствия. Приезд Митеньки53.

8. Наше путешествие в Мценск и Ав(дотья) Николаевна.

9. Мое возвращение. Неизъяснимая способность быть добрым в некото¬рые минуты и фальшивым во все остальные.

10. Поездка в Москву. — В Москве советы прибегнуть к императрице54, о которой было уже рассказано; совет насчет подарка мне трубки. По по¬лучении от меня денег обещание, что останутся для моих именин.

11. Красовский, нужный для блистательного начала лекций. Ответ Маше55, когда она просила его ее избавить от неприятностей. Ответ мне, когда я в этом упрекал, и пересказ Е(катерине) Афанасьевне при Маше.

12. Шпионство на место сообщничества.

13. Мнение, что я холоден и сердит только потому, что он не исполнил данного слова. Дружба — торгу.

14. Утешительное словцо Маше, видя, что она грустна.

15. Записка на книге56: совершенно счастлив.

16. Жалобы на меня за неотдачу экстрактов57, похожие на тайное науш¬ничество; а мне в глаза ласка.

17. Желание всё своротить на других, а притом вид простоты.

18. Сашин ответ Кавелину58, в котором сказано, что профессорства же¬лали для того, чтобы себя избавить от Ав(дотьи) Ник(олаевны), обольстив¬шей невинное сердце. Лицемерство и низость.

19. Разговор о родстве за столом у Полуехтова и пр. и пр. и пр.

20. Непостижимая грубость с Машею. Машу упрекает в обмане. Преда¬тельство и лицемерство.

21. Предложения ночные Софье накануне родин жены; это немножко не согласно с тем восхищением, с каким накануне были у Всеночной.

22. Удивительное бесстыдство в отрицании