в глаза всего, что сам гово¬рил; и такое твердое, что даже может заставить деликатного человека усом¬ниться в том, в чем сам уверен.
23. Родины59.
24. История о Мойере60.
25. Поездка к Мантейфелям 61.
«Доброй мой, несравненно драгоценной мой Жуковский опять дает мне надежду на искреннюю дружбу, опять вселяется в мое сердце спокойство и уверенность на ангельские связи на земле. Я всякой день молюсь Богу, чтобы он ему открыл глаза и избавил бы его и возвратил бы ему спокой¬ствие, в котором всё и мое заключается. С его умом, с его добрым сердцем не мудрено себя победить, если он захочет!»62 — Еще несколько усилий, и найдешь способ делать из своей судьбы лучшее употребление. Не делать ничего противного долгу и совести — это возможно. Делать то добро, к которому способен. Занятия. Три предмета, которые обдумать. Для первого верное правило внутреннее чувство, если только оно не ослеплено страстию: в этом случае всё искусство состоит в том, чтобы узнавать, что мишура страсти и что истинный свет чувства. Для второго знание самого себя. С этим незнако¬мым выходцем из луны не худо посблизиться. Для занятия постоянство и порядок. При всём этом жизнь нечувствительно кончится.
Дурной поступок для сердца, не испорченного навыком к дурному, де¬лает яснее должность; он точно как разрушенные очарования, заставля¬ющий молчать софиста страсть, и представляет всё в настоящем, простом, неукрашенном виде.
Здесь я не имею того, чего желаю, но вопрос: могу ли иметь? Может ли Е(катерина) А(фанасьевна) быть такою, как бы мне хотелось? Нет! Это значи¬ло бы требовать невозможного! Должно ли обвинять за невозможное? Это будет несправедливо! И обвинение несправедливое только ей прибавит лишнее горе к тем горестям, которые она имела и имеет. Гораздо благород¬нее жалеть о тех обстоятельствах, которые лишают ее способа дать нам счас¬тие и не обременять ее еще большею тягостию. Она искренно желает моего счастия. Но мы розно в образе чувств наших. Желать их согласить нельзя, и столько постороннего тому противится. Я должен бояться и собственной несправедливости и собственного характера. Всегда ли и во всём ли могу себя оправдать. Теперь, кажется, я сужу справедливо, потому что сужу спо¬койно благодаря разрушителю очарования. Чтобы всему положить конец, надобно не только решиться здесь не оставаться, но еще и не обвинять ее за то, что она не могла согласить своих чувств с моими: в этом виноваты обстоятельства. Следовательно, расстаться с нею без всякого дурного чув¬ства; она так же стоит сожаления, как и я.
{Около 23 августа)65. Мне давно бы пора привыкнуть думать и верить, что Провидение всегда в тяжкие минуты посылает утешение. Но здесь невоз¬можно сохранить нужный для этого порядок в Душе. Столько грустных чувств на нее нападает, что она не в состоянии с ними сладить, не в состоя¬нии от них отделаться; а пока они тут, по тех пор ничто хорошее, следова¬тельно, справедливое нейдет в душу. Надобно чему-нибудь постороннему, прекрасному случиться, чтобы ею овладеть, оттащить насильно от дурного и всё показать с лучшей стороны. Это со мною и случилось. Эверс подоспел мне на помощь и, если не совсем утешил, то по крайней мере заставил гля¬деть другими глазами на горе. Послушай, милой друг, как бы ни дурно жить, но добрая жизнь, взятая в целом, есть и счастливая. Это надобно сказать, подводя итог, а не тогда, когда душа взбуровлена и нельзя сделать счету. Здесь я часто бываю бессчетным; в Петербурге совсем другое, но едва ли не хуже — сухая, мертвая жизнь! Будучи там и чувствуя тамошнее дурное, я часто жалел о здешнем дурном; здесь по крайней мере от того, что при¬нужден с собою бороться, поневоле добираешься до чего-то прекрасного, что на несколько времени бросает большой свет на душу; там нет ничего — полное, мертвое ничтожество. Но и здесь убийство! Сердце более нежели когда-нибудь разрывается. Можно привыкнуть даже к ненависти. Уехать на родину — там буду совершенно жить для тебя; старого милого прежне¬го и настоящего никто у меня не отнимет. А будущее всё поручаю тебе. Но мысль, что я буду свободен, буду располагать своим временем, буду иметь подле себя друзей, с которыми всё мое разделить можно, эта мысль для меня мучительна! У тебя этого ничего не будет, а я этим пользуйся! Эта мысль всё должна отравить. И еще воображать, что ты должна успокаивать¬ся только тем, чтобы ничего не ожидать от них. Это несносно! Против это¬го надобно вооружиться твердою мыслию: сделать лучшее употребление из судь¬бы своей. Думай обо мне — в этом для тебя всё Мое всё я обещаю исполнить! Я слишком много позволяю над собою иметь влияния печальному — в ми¬нуту грусти я всё забываю и на всё рад опрометью броситься. Мне надобно более верить твоей твердости — ты имеешь в душе своей гораздо более силы, нежели я! У меня тени нет твоего терпения! Но как же терпеть, смотря на несправедливости и холодное невнимание к тому, что должно разорвать сердце (я говорю не о Воейкове); нет! здесь жить, всё видеть и молчать — не достанет жизни. Одно место твоего письма несносно — как могла ты стать на колени и просить прощения Бог знает в чем, и перед кем же? Это унижение нестерпимо — ради Бога в таких случаях вспоминай обо мне и не давай над собою воли!
Милой друг, у нас нет счастия — но мы имеем много! То сердце, кото¬рого ты требуешь, принадлежит тебе, навсегда, одной тебе и ни в чем другом не найдет замены той жизни, которугр находит в своей привязанности к те¬бе! Разве этого мало! Разве не утешает тебя мысль, что я для тебя буду ста-ратъся жить; для тебя становиться лучшим, тебе буду посвящать каждую хорошую мысль, каждый хороший труд — где бы ни был, всюду с тобою! Разве не утешит тебя мысль, что ты будешь причиною всего хорошего в мо¬ей жизни, хранителем ее чистоты! Заглядывай всегда в окно, когда нужно будет тебе утешения; ты увидишь домик Эверсов — в этом уголку прекрас¬ное, угодное Богу творение! Посмотри, как он спокойно смотрит на про¬шедшую жизнь свою, как всё ему друг; это плод чистоты душевной! Брат его и твой питомец будет об вас думать всегда вместе, об вас, чтобы быть всегда вашим, чтобы быть к вам ближе; он будет час от часу более окружать себя хорошими мыслями и, может быть, делами! От дурного вы же будете ему защитою! Теперь каждый прекрасный вечер будет напоминать мне о двух моих товарищах и будет мне уроком, и ободрением, и утешением!
Когда поеду к нашим, примусь писать ответы на многие важные для жизни вопросы. Это всё будет для тебя. Это будет моя философия, основан¬ная на одних моих опытах, а все мои опыты в одном — в моей к тебе люб¬ви! Больше ничего я не испытал на свете! Всё или от нее происходило или к ней относилось! Там, т. е. на родине, много для меня драгоценного — там наши общие воспоминания! Знаю, что будет грустно и тяжело, но там только и жить можно. И эти воспоминания будут записаны для тебя. Ты же непре¬менно имей положенную работу — переводы нашего Дрезеке64, делай свои выписки и записки, будь более с собою; у тебя нет особого места — уступи необходимости; когда найдешь время, где успеешь, подле Катиной колыбе¬ли65, рано поутру, где ни попало, пиши, читай, думай. По доброй мысли на каждый день — довольно хотя того. Почему знать — может быть Провиде¬ние требует Только терпения и покорности. Лучшее употребление из судьбы своей!
8 Зак. 263
121
Рига. 1816у июнь. Отчего не вижу я ясно того, что мне делать должно? Именно оттого, что до сих пор я жил совершенно противным образом тому правилу, которое предлагает Гёте1. Не было в жизни того, что называет он Ernst*, следовательно, не могло быть решимости; то есть связи. Этому при¬чиною воспитание и обстоятельства, слишком с ним сходные. Воспитание не развернуло понятия, не открыло цели, не родило деятельности. Обсто¬ятельства помогли уничтожить деятельность привычкою всё к одному чув¬ству, которое сделало ко всему невнимательным. Вопрос: можно ли теперь это поправить? Или оставаться в той ничтожности, в которой был до сего времени? К какой цели идти? и какие способы. Цель быть довольным самим собою: это общий результат? Но на чем основано это довольство. На уваже¬нии самого себя: право уважать самого себя дает только уверенность, что исполнил то, к чему обязывает имя человека. Имя человека — усовершен¬ствование внутреннее и исполнение на деле того, что в уме и сердце. Ужас¬ное положение начинать только готовиться в то время, в которое надлежало бы действовать. Но неужели половина жизни, проведенной без деятельно¬сти, осуждает и остальную половину на недеятельность, такую же ничтож¬ную, но более мучительную, ибо с нею соединено знание сего ничтожества. Что же начать? Das sicherste bleibt immer: und da& nachste zu thun was vor uns liegt**2. Но этого мало. Ближайшее есть только шаг вперед. Надобно знать свою дорогу и знать, что при конце дороги. Я в тридцать лет ребе¬нок, с неиспорченностию, но зато и с неопытностию и с невежеством ре¬бенка. Разница только та, что это младенчество закоренелое. Должно ли оно оставаться младенчеством. Чтобы сделать из себя что-нибудь, надобно по¬ступать с самим собою, как умный воспитатель поступает с младенцем: он не обходится с ним как со взрослым и ведет его постепенно к зрелости. Мне нужно прежде приобретение (иначе то, что буду делать, будет несовершен¬но), и приобретение для особенной цели. Особенная цель: поэзия в высоком смысле, то есть соединенная с нравственностию, такая, чтобы могла иметь вли¬яние благотворное и усовершенств(ование) собственного) характера (при¬обретение) ясных мыслей о жизни, привычка исполнять их на деле).
Ревель. Июля 7. [Без записей].
* серьезность (нем.).
* Самое верное остается всегда, а ближайшее —делать то, что перед нами (нем.).
Июня 23. Нелединский имеет ум необыкновенный. Характер его ума есть, кажется, верность. Он выражает мысль верную ясно и коротко. Он го¬ворит часто острые слова — но острота его не в выражениях необыкно¬венных, не в забавном, не в новом — но в верности! Он всегда скажет впо¬пад; он представит настоящее— смешное ли оно или нет— в том-виде, в каком оно есть, и внятным всякому языком; верность, ясность и крат¬кость, слитые вместе, дают истинному разительную новость, а забавному разительную остроту. Когда начнешь разбирать сказанное им, тогда не найдешь
