можно увидеть весь Дрезден. Но я не видал всего Дрездена, хотя и была пятница; накануне, т. е. в четверг, был праздник Вознесения, и жи¬тели Дрездена, весьма точные люди, заплатив в четверг те гроши, кото¬рые надобно было заплатить в пятницу, не захотели нарушить своего пра¬вила, и оркестр играл в пустыне.
Я не буду описывать всего, что со мною было в Дрездене; буду гово¬рить о главном. Но для вас, друзья мои96, должен я сказать несколько слов о прелестном вечере, который провел на берегу Эльбы, сидя на террасе Финдлерова сада. Сначала мое расположение было довольно дурное, мож¬но сказать худшее, потому что оно было холодное, и в голове и в сердце было пусто. День был непостоянный, дождик сменял ясность, наконец, ясность победила ненастье. На террасе сидело множество людей; у каж¬дого стола семейство; всё было весело, но для меня эти веселые лица были чужие: хотя я и был их товарищем, но всё чувствовал одиночество. Не скажу, чтоб было грустно; грусть есть чувство живое; было пусто: это хуже! Природа, окружавшая меня, была прелестна, но главная прелесть окружающего есть наша душа, есть то чувство, которое она приносит к свя¬тилищу природы. И в моей душе не было сначала ничего, чем бы поде¬литься с призывающею природою. Настоящее казалось бедным, а будущее ничего не обещало в жизни. Всё главное известно; ничего таинственного, неизвестного не могло соединиться с тем, что видели глаза, следственно, и главной прелести недоставало видимому! Но добрый гений, воспомина¬ние97, прилетел ко мне на помощь. Как иногда вся душа переменяется от одной, едва заметной мелочи, от луча солнечного, освещающего отдале¬ние, от голубого неба, проглянувшего сквозь облако, от светлой струи на воде! Смотрел на окрестности: они были очаровательны. Дрезден, за ко¬торым садилось солнце, темно отделился от дождливого горизонта, и за ним, как за тонкою дымкою, светилось невидимое солнце; отдаление по-крыто было светом и тенью, и в этой картине что-то было знакомое, и в самом деле знакомое! Это был точно белёвский вид98 с пригорка, против моего большого дома (разумеется, с большим разнообразием). Эльба, ко¬торая здесь немного шире нашей Оки, также точно извивалась под горою; в правой стороне город; вдали на горе Рекниц, похожий на Темрянь; за рекою обширный луг с дорогами. Одна из них, Пильницкая, по берегу Эльбы, как Московская по берегу Оки, другая на Рекниц, как Тульская; даже влеве под горою дом, точно напоминавший дураковскую церковь; самое отдаление, несмотря на то, что синелись на нем живописные горы Саксонской Швейцарии, имело что-то похожее на рощи, окружающие Же-бынскую пустынь; одним словом, с помощию воображения можно было довольно живо видеть вместо Дрездена милую свою родину…
И много милых теней встало…»
Путешествие по Саксонской Швейцарии100
17(29) июня, Карлсбад
Пилъниц. Ломен. Ottowalde-Grund
Время было несколько туманно, когда мы (я и мой товарищ Олсуфьев) оставили Дрезден; но в Пильнице встретили мы ясную погоду, и во весь этот день солнце (несмотря на несколько дождевых эпизодов) было к нам довольно благосклонно. О Пильнице не могу сказать вам ничего: окрест¬ности его приятны, но сам дворец и сад мало достойны примечания. Напи¬вшись кофе в трактире, мы поехали далее, в городок Ломен, где оставили свою коляску, и отсюда началось наше пешеходство; коляску же отправи¬ли мы, дожидаться нас, в деревню Ратевальде. В Ломене есть старинный замок: с высокой его террасы взглянули мы на речку Везеницу, которая течет живописными берегами — вид прекрасный! Перед глазами часть го¬родка и мельница, которой колеса приводятся в движение быстрым водо¬падом. Из Ломена пошли мы полем и скоро по крутой тропинке спустились в Ottowalde-Grund (Grund, я думаю, можно перевести словом: дебрь); это не долина, а узкий, глубокий и длинный прорез между утесами, дорога, кото¬рую в старые времена проложила себе вода, проточившая камни. Внезап¬ная противуположность той глубины, в которой мы очутились, с тою весе¬лою равниною, которую мы покинули, была весьма разительна: вдруг всё дико, мрачно и сурово; идешь узкою тропинкою, между огромных камней, покрытых старым мохом и в ужасном беспорядке набросанных на дно до¬лины; по обеим сторонам стены утесов, покрытые елями и соснами; над головою узкая полоса голубого неба; кое-где на вершинах свет солнца; внизу же свежесть и сумрак, и нельзя описать того разнообразия, в каком пред¬ставляются здесь утесы: то вдруг огромная отделившаяся колонна, на ко¬торой, вместо капители, мох и сосны; то вдруг целая стена, треснувши, на¬клонилась, и грозится тебя задавить; то вдруг странные фигуры камней поражают глаза и воображение, и эти странные фигуры подали повод ко многим народным басням. Наш болтливый проводник, которого на всё путешествие взяли мы в Ломене, рассказывал нам биографии некоторых утесов: так, например, в Ottowalde-Grund есть глубокая низкая пещера, которая называется Teuvelshohle: в ней жарит свою дичь и, вероятно, уго¬щает ею дьявола так называемый дикий охотник (der wilde Jager), здесь из-вестный под именем безголового Дидриха; он, часто по ночам, с ужасным кри¬ком, вихрем и градом, бегает по утесам и забавляется охотою. Есть место, которое называется Steinernes Наш: на дне долины лежит обрушившийся камень, имеющий фигуры дома. Долина, почти везде весьма узкая, вдруг так стесняется, что едва можно пройти двум человекам, и несколько кам¬ней, сорвавшись с высоты, увязли в ущелье и образовали кровлю: это мес¬то называется Ottowalde Thor. Сквозь эти ворота входишь в Raingrund, потом в die НбНе, потом узкою дорожкою начинаешь подыматься вверх: вокруг тебя всё дико по-прежнему, кажется, что находишься в таком мес¬те, где никогда не была нога человеческая: всё в разрушении, всё мрачно и сурово; но, взобравшись на высоту, видишь себя вдруг на лугу: кругом кус¬тарник и веселая густая роща; тропинка вьется чрез рощу, и тут кое-где сквозь деревья начинают проскакивать виды на голубую даль с светлым небом, и начинаешь подозревать, что величественное зрелище близко… Чтобы вполне насладиться неожиданностию, я не дал воли своему нетер¬пению; как ни манили меня выглядывавшие из-за деревьев утесы, я шел, уставив глаза на свою тропинку и на вялые листья, которыми она была по¬крыта: наконец, вдруг исчезли деревья, и мы очутились на Bastey.
Die Bastey. Как жаль, что надобно употреблять слова, буквы, перо и чер¬нила, чтобы описывать прекрасное! Природа, чтобы пленять и удивлять своими картинами, употребляет утесы, зелень деревьев и лугов, шум водо¬падов и ключей, сияние неба, бурю и тишину, а бедный человек, чтобы выразить впечатление, производимое ею, должен заменить ее разнообраз¬ные предметы однообразными чернильными каракульками, между кото¬рыми часто бывает гораздо труднее добраться до смысла, нежели между утесами и пропастями до прекрасного вида. Что мне сказать вам о несрав¬ненном виде с Bastey? Как изобразить чувство нечаянности, великолепие, неизмеримость дали, множество гор, которые вдруг открылись глазам, как голубые окаменевшие волны моря, свет солнца и небо с бесчисленными облаками, которые наводили огромные подвижные тени на горы, поля, воды, деревни и замки, пестревшие перед глазами с удивительною прелес-тию! Каждый из этих предметов можно назвать особенным словом; но то впечатление, которое все они вместе на душе производят— для него нет выражения; тут молчит язык человека, и ясно чувствуешь, что прелесть природы— в ее невыразимости101. Надобно, однако, посвятить несколько чернильных каракулек описанию Bastey. Это утес во сто саженей перпен-дикулярной вышины, выдавшийся из ряду других утесов над самою Эль¬бою, которая у подошвы его извилась дугою; вправо и влево такие же крутые, но не столь высокие утесы; перед глазами все горы Саксонской Швейцарии, или, лучше сказать, огромные камни, со всех сторон обтесан¬ные и неприступные: высокий Lilienstein с кудрявою вершиною, Konigstein с своими башнями, Pfaffenstein, Pabststein и множество других, влеве die grosse Winterberg, на горизонте die Erzgebirge, вправе Пирна, вдали Дрез¬ден; деревни по берегам Эльбы кажутся карточными домиками, а лодки, плывущие на парусах по реке, светлыми тихо-ползущими мошками.
На утесах, торчащих влево от Bastey, стоял в старину, как уверяет пре¬дание, разбойничий замок; еще видны скважины, означающие место быв¬шего моста; некоторые щели утесов и теперь закладены камнями, а на не¬которых скалах, по которым нынче трудно и ползти, остались еще колеи от колес: этот замок, конечно, был в старину неприступен; но после он был разрушен пушками с противоположных утесов, которые и поныне называ¬ются шанцами и на которые мы взбирались. С них представляется глазам совсем другая картина: точно стоишь на крутой скале, торчащей из моря; только вместо волн окружают тебя вершины елей и сосен, и между ними, как острова, белеют и чернеют другие утесы, страшно разорванные и раз¬бросанные: случай оживил для нас эту картину, пленительную мертвым своим ужасом, и воображению довольно живо представилось старое время, когда на этих крутизнах гнездились разбойники, тираны окрестностей, как говорит Делиль102. В то самое время, как мы от Bastey спустились по кру¬тизне на дно пропасти, на высоте затрубили в рог; эхо проснулось, разда¬лось по скалам, и всё опять замолчало; опять тот же звук, тот же отзыв и то же молчание; вслед за рогом заиграла арфа и запел голос. Как ни глубока была пропасть, но звуки струн доходили до слуха; кто играл, было невидимо, но окружающая дичь казалась оживленною: мы долго стояли, слушали, наконец пошли; скоро звуки замолкли, и всё опять одичало. Надобно знать, что около Bastey есть несколько дощатых хижин: там можно найти обед и там же всегда встретишь арфистов: их-то песня нам слышалась.
Дорога от Bastey в Шандау. С высоты Bastey спустились мы в Ratewalde-Grund и ущелиями, подобными первым, пошли к деревне Ратевальде, где нас дожидалась наша коляска. Тропинка вилась между такими же камня¬ми, как и первые, окружающие виды были еще живописнее, а утесы огром¬нее и величественнее: одна громада этих утесов называется, не знаю поче¬му, die grosse Gans*, другая die kleine Gans**; один утес, das Lamm, в самом деле похож на ягненка, лежащего на крутой скале; о другом утесе, называ¬емом die Monchssteine, рассказывает предание, что он есть памятник Божия гнева, наказавшего преступную любовь; он есть не иное что, как монах и монахиня, окаменевшие в минуту встречи на месте назначенного свидания (то же самое рассказывают об одном утесе близ Эйзенаха). На одной высо¬кой скале видишь группу мелких камней; их называют Affensteine, ибо они должны изображать обезьян в разных положениях. Долиною Grunbachthal по берегу ручья, от которого она получила имя, начали мы снова взбирать¬ся на высоту: воды этого ручья в своем течении образуют два водопада, которые в начале весны или после проливных дождей должны быть весьма живописны, но мы видели один только мелкий, быстрый
